Душно. Как же невыносимо душно.

Аня старается дышать, но получается плохо. В отчаянии она несколько раз бьёт себя кулаком по ноге — нужно собраться! Нужно. Иначе нельзя, если она рассыпется сейчас, это будет конец. Следом за личной жизнью ничего не останется от спортивной карьеры, и что тогда останется? Только плакать и жалеть себя? Ни за что.

Стиснув зубы, Аня шагает на лёд. И чувствует, какие у неё сейчас отвратительные колени — совсем мягкие, слабые, начисто лишённые хоть какой-то твёрдости. Как на таких расхлябанных коленях ей выезжать прыжки? Как ей вообще держаться на ногах с такими коленями? Аня снова бьёт себя по бедру — но боль отрезвляет лишь краткими вспышками и почти не помогает прийти в себя. Ане по-прежнему приходится продираться сквозь душный воздух как сквозь вату.

Она всё-таки пытается размять прыжки — они нужны, без них не стоило и на разминку выходить, — и колени безвольно подламываются на приземлении. Аня падает плашмя, с размаху бьётся об лёд; её сотрясает ударом, вышибая из лёгких весь воздух. Машинально Аня делает глубокий вдох — и задыхается. Кислород вокруг как будто выжжен едкими цитрусами, выпит досуха цветами. Аня бьётся на льду, словно выброшенная на берег рыба, тщетно пытаясь дышать хоть чем-нибудь — ей нечем.

Она так и корчится на льду, безуспешно хватая ртом воздух, пока постепенно сползает в чёрное бессознательное.

Сквозь тёмную пелену до Ани урывками ещё смутно продолжает что-то доходить. Вот её, кажется, куда-то тянут и несут, и эхом доносится командный голос Этери Георгиевны — кажется, она говорит что-то вроде «помогай, раз пришёл», — и в теле дрожит смутное, странное волнение.

Приходит в себя Аня уже в раздевалке, лёжа на узкой скамейке. Альфы и их душный запах остаются на катке. В раздевалке на полную мощность работает кондиционер, и Аня жадно дышит, изредка вздрагивая от резких лимонных нот, исходящих от Этери Георгиевны — тренер стоит рядом и смотрит с жёстким осуждением.

— И что это было? — холодно уточняет Этери Георгиевна. — Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Аня виновато утыкается взглядом в колени. Рядом с ней эхом витает ещё какой-то запах, совсем слабый, постоянно сбиваемый кондиционером и перебиваемый едким лимоном. Аня не может разложить его на конкретные ароматы, но продолжает чувствовать смутное волнение — и машинально сжимает бёдра, чувствуя себя от этого ещё более виноватой.

— У меня не работают блокаторы, — скованно говорит она, не поднимая глаз. — Я пила их перед прокатами, но они совсем не помогли. Простите. Нужно было сказать вам раньше.

— У тебя течка? — прямо спрашивает Этери Георгиевна. Аня сжимается в комок и кивает. Но прямые вопросы на этом не прекращаются. — И ты так реагируешь на других альф? Блокаторы пьёшь стандартные? — Аня заливается краской и продолжает кивать. Господи. Она не смогла выйти на контрольные прокаты. Да её же просто вышвырнут из штаба! Зачем она будет нужна, если не сможет кататься?

Она слышит короткое, хлёсткое «отправляйся домой» и испуганно вскидывается — вот. Вот. Началось.

— Нет, пожалуйста! — умоляет Аня и пытается встать, хотя ноги до сих пор дрожат. — Пожалуйста, не надо! Не отсылайте меня! Я смогу, я выйду на лёд! Мне только отдышаться чуть-чуть, и я обязательно… — Но на плечо жёстко ложится ладонь Этери Георгиевны, а аромат лимона режет ноздри сильнее прежнего, и Аня оседает обратно на скамейку.

— Не спорь и слушай, — обрывает Этери Георгиевна. — На лёд ты сейчас не пойдёшь. Ты поедешь домой и отлежишься, пока твоя течка не пройдёт. Я договорюсь насчёт места в сборной для тебя, мы закажем тебе более мощные блокаторы, и к следующим соревнованиям ты будешь в форме. Я жду от тебя результата, и меня не устроит, если ты убьёшься об лёд в самом начале сезона. Понимаешь меня?

— Понимаю, — тихо соглашается Аня. И ещё тише добавляет: — Спасибо.

Потом Этери Георгиевна уходит, а Аня остаётся один на один со своим стыдом. Упрёки жгут её изнутри, а попытка справиться самостоятельно теперь кажется детской и жалкой. На что она вообще рассчитывала, когда думала, что течку можно просто перетерпеть и отлично совместить с прокатом? Нужно было сразу не молчать о своих проблемах, рассказать всё тренерам, как только стало понятно, что от блокаторов нет никакой пользы. Тогда, наверное, всё сложилось бы иначе. Тогда сейчас Аня бы показывала на льду всё лучшее, на что способна, наравне с другими девушками, а не сидела бы одна в раздевалке, беспомощная и униженная.

Ничего. Она ещё поборется. Она сделает всё, как говорит Этери Георгиевна, и снова придёт в форму, и на ближайших же соревнованиях докажет, что ставить на неё не было ошибкой. Да-да, так она и сделает.

Когда получается себя немного успокоить и неприятные мысли перестают так жечь стыдом, Аня снова начинает ощущать волнение. Смутное, необъяснимо сладкое. Рядом с Аней продолжает витать тень незнакомого запаха. Развеиваемая кондиционером, забиваемая эхом присутствия Этери Георгиевны — тем не менее, она есть и тревожит. Аня не понимает, что происходит. Она снова боится глубоко вдыхать, чтобы не случилось опять чего-то ужасного, как на льду, и встаёт со скамейки, намереваясь собираться домой.

У неё перехватывает горло, когда она вдруг понимает, что становится скользкой и влажной. Что тело ощущается уязвимо податливым, словно готовое принять в себя долгожданного, необходимого альфу.

Нет-нет-нет, только не сейчас, не здесь!

Аня торопливо переодевается и собирается, как попало швыряя вещи в сумку. Быстрее вернуться бы домой — четыре стены собственной комнаты ассоциируются у Ани с уютом и безопасностью. Не исключено, что по дороге она снова столкнётся с альфами, что ей может снова стать дурно. Перестраховываясь, Аня поливает медицинскую маску изнутри своим спреем для волос. Тяжёлый запах льняного масла не из самых приятных, но гораздо легче терпеть его, чем феромоны альф, от которых откровенно мутит. Аня надевает маску, подхватывает сумку и выбегает из раздевалки.

Она старается пробежать по коридорам дворца спорта как можно быстрее, чтобы ни с кем не столкнуться. Но даже с этим простым планом не удаётся справиться. Аня уже видит выход на улицу, когда чувствует настойчивое прикосновение к локтю и оборачивается.

— Как ты себя чувствуешь?

Аня едва разбирает обращённый к ней вопрос. Её словно ударяет тяжёлой волной, и колени едва не подгибаются. Первое, что она понимает, чувствует всем телом, всей своей омежьей сущностью — перед ней альфа. Как нечто глубоко второстепенное она отмечает внимательные, чуть встревоженные зелёные глаза, упрямый лоб и беспорядочно рассыпавшиеся надо лбом светлые волосы. Льняное масло внутри Аниной маски полностью перекрывает запах альфы — но так, возможно, даже хуже. Возможно, в противном случае Аня привычно передёрнулась бы от тошноты и убежала бы. Сейчас же остаётся только инстинктивное влечение омеги к альфе — дикое, безотчётное, сокрушительное. Аня с ужасом чувствует, что не уверена, сможет ли сопротивляться, если юноша решит прижать её к стене прямо здесь. Возможно, в ответ у Ани просто безвольно разъедутся ноги.

Она видит, как у юноши на лице трепещет медицинская маска от частого дыхания, потом — как его глаза на миг соскальзывают Ане на плечо, туда, где под одеждой спрятана метка, и едва заметно выдыхает. Удивительно, но на мгновение от метки есть польза — она как горящее на коже «нет». Аня чуть успокаивается, настолько, что наконец может внятно ответить: — Лучше. Спасибо. Лучше, но всё ещё не очень хорошо. Я поеду. Не могу остаться.

Юноша кивает. По маске видно, как его дыхание понемногу успокаивается. Аня же отчаянно и безуспешно пытается совладать со своей внутренней омегой. Её продолжает инстинктивно тянуть к стоящему перед ней альфе, хочется вжаться в крепкое тело и закрыть глаза, отдаваясь на волю альфы. Аня сглатывает и теснее сводит бёдра, чувствуя, как начинает намокать нижнее бельё. Ей всё сложнее, потому что юноша не уходит. Он продолжает внимательно смотреть, кивает и соглашается: — Выглядишь бледной. Помочь тебе донести сумку?

— Нет! — почти выкрикивает Аня. Её пугает мысль о том, что альфа продолжит оставаться с ней рядом и сокрушать её своими феромонами, пусть даже неумышленно. Аня крепче вцепляется в свою сумку и мотает головой: — Нет, не надо! Я уже вызвала такси, я сама дойду.

В голове вдруг панически всплывает: альфа-тон. Если альфа прикажет ей подчиниться, Аня совсем ничего не сможет сделать, совсем как тогда. Она впивается взглядом в медицинскую маску и пытается уловить под ней движение губ.

Но юноша говорит ей совсем простое:

— Поправляйся.

Он ободряюще улыбается Ане на прощание — сквозь маску всё так же не разглядеть губ, но улыбаются и глаза, и такие светлые лучики мимических морщин могут разбегаться от глаз только от широкой улыбки, — и уходит.

Аня вылетает к такси, чувствуя, что горит.

Ей везёт — за рулём женщина-омега, которая не тревожит никак. Аня съёживается на заднем сидении и немножко плачет. У неё болезненно тянет внизу живота, в трусиках густеет остывающая смазка, и в целом всё это неприятно и унизительно. Хочется скорее вернуться домой и никуда не выходить, пока у неё не появятся блокаторы, о которых говорила Этери Георгиевна, такие, чтобы подавлять намертво любые проявления омежьей сущности.

Оказавшись наконец в своей комнате, первым делом Аня раздевается донага, спеша избавиться от мерзко и стыдно хлюпающей между ног смазки. Аня забрасывает всю одежду в стиральную машинку, умывается, смывая с лица остатки льняного масла, а с тела — позорные следы течки, и возвращается в комнату, чтобы разобрать вещи.

Её снова охватывает смутное волнение, когда она вытаскивает из сумки спортивную одежду. И тянет с дрожью свести колени, и снова в воздухе начинает витать тень непонятного, неразборчивого запаха.

Ане кажется, что этот запах исходит от её спортивной куртки.