Это мой дом. Дом в котором я родился и вырос, как и много поколений моих предков. Сегодня над ним не светит солнце, и на душе моей темно так же, как и внутри этого огромного здания. Никогда не замечал, как много его — моего дома — как он затягивает в свою пучину, и я тону в нём… тону… тону… О, да, дом обладает душой, живой и всевидящей, и он мстит тому, кто идёт против его воли. Мстит и ненавидит до тех пор, пока не сведёт с ума… или в могилу. Мне жутко здесь находится… меня страшит его величие… меня страшит его месть.

Каждую ночь он заставляет смотреть меня один и тот же сон, бесконечный сон…

Я бегу по коридору от своей спальни, а уродливые лица смеются надо мной, глядя с портретов ужасными глазами… Рога, козьи морды, свиные рыла… Страх разрывает моё тело, разносит его на мелкие кусочки, и я бегу что есть духу, но смех… смех продолжает звучать у меня в ушах… он гонит меня к большой гостиной на первом этаже… я давно не заходил в это место… я не хочу там быть… Не хочу… Он ведёт меня туда каждую ночь к заколоченным дверям, и я, не помня себя от страха, сбивая руки в кровь, ломаю доски, вырываю гвозди и открываю двери… чтобы войти… чтобы спастись…

Но и там меня ждёт всё одно…

Розы, которые так любила мама… прекрасные розы почернели, их тёмные сухие бутоны заполнили каждый уголок комнаты. Я наступаю на них, оставляя пепел… оставляя прах… Треснувший рояль… Прекрасный вьюн превратился в ужасный плющ, в попытках выжить, обвивая каменный потолок… Ободки фолиантов почернели, надписей больше не видно…

Я иду… оплёванный насмешками своих предков, и этими ужасными лицами, которые всё ещё заполняют моё сознание… Я прохожу по когда-то пушистому, а теперь выцветшему, изъеденному молью, ковру, и останавливаюсь перед пустой рамой. Холст вырван, разодран… разорван человеческими руками… моими руками…

***

Сьюзен Боунс-Дурсль ждала своего мужа в заранее выбранном месте. С каждой минутой её беспокойство нарастало, и к указанному времени нервы волшебницы уже были на пределе. Она сжимала в руках маленький клатч, поминутно хватаясь за волшебную палочку и посматривая на часы. Она всё ещё оставалась волшебницей, и потому о поместье Малфоев знала не понаслышке. Разве можно о нём забыть после всего? Женщина уже тысячу раз пожалела и укорила себя за то, что отпустила мужа, позволила ему ехать. Что будет с ней, если он погибнет, что будет с его компанией, их семьёй, их сыном? Как она будет одна? Ведь что бы ни говорили предрассудки, каким бы странным это ни казалось, она — волшебница — его любила. Любила этого магла, родители которого ненавидели мистику, волшебство и всё, что хотя бы косвенно касалось этого. Но Дадли был другим. Он любил её, и его любовь стала главным критерием всего… Она облегчённо выдохнула, издалека заприметив джип Дадли. Он подъехал и остановился возле неё.

— Как прошло? — спросила она, садясь на переднее сиденье.

— Нормально, но кажется дворецкого засекли. Он еле успел отправить меня восвояси, — сказал Дадли, выжимая педаль газа.

Джип тронулся с места и поехал по асфальтированной дороге, вдоль вереницы фонарей и придорожных кафе, сверкая фарами.

— Надеюсь он жив… — с некоторым волнением произнесла миссис Дурсль.

— Я тоже… — ответил Дадли, — Потом я ещё навестил Поттера, как и договаривались, отдал ему координаты, но оказалось, что слишком поздно. Всё было напрасно. Этот Малфер или как его там, узнал всё, и теперь возможности попасть на его территорию больше нет.

Миссис Дурсль расстроенно вздохнула.

— Не знаю, что у них там происходит, но нам лучше не лезть в это. Когда Поттер появляется в моей жизни, всегда происходит как минимум конец света.

Дадли усмехнулся.

— Со мной то же самое.

Было почти утро, когда их машина остановилась в конце километровой пробки при въезде в город. Они посидели в молчании несколько минут, и Съюзен сдалась.

— Может я перемещу джип, дорогой? Ты же не будешь против, если мы сократим себе путь, аппарировав чуть ближе к дому?

— Как угодно. Я, если честно, устал, — Дадли вывернул руль и съехал с дороги в тень какого-то здания, на неосвещённую территорию.

Никто не заметил как машина и двое людей с громким хлопком растворились в воздухе.

В Литтл Уингинге стояла кромешная тьма и ни один фонарь не освещал улицы. Даже если бы любопытные соседи сейчас выглянули в окно, они бы не увидели мужчину и женщину, спешащих домой. Под покровом ночи эти двое были увлечены единственной целью — достигнуть своего жилища, где в одиночестве спал их сын.

— Прекрасная ночь, да, Дадлик? — мечтательно произнесла женщина.

Они шли по улице от стоянки вдоль идеально ухоженных лужаек, в которых мирно спали аккуратные домики. Стук их шагов отражался от стен, разлетаясь по окрестностям. Она, будучи ниже мужа на целую голову, держала его под руку и искоса поглядывала на его профиль.

— Да, Сьюз, хорошая ночь, — Дадли помедлил, — я хотел сказать…

— Я тоже…

Они улыбнулись друг другу.

 — Я очень давно хочу тебе это сказать, Съюз…

— Что?

— Что ты рождена волшебницей, и никто не в праве запрещать тебе этого. Не оставляй то, что тебе дороже всего, ради меня. Будь собой, ведь такой я тебя полюбил.

Она смутилась и снова улыбнулась, но ничего не ответила.

Мужчина и женщина молча шли до самого дома номер четыре по Тисовой улице. Волшебница продолжала улыбаться, думая о том, что она не ошиблась в выборе и что муж изменил своё мнение, благодаря любви к ней. А Дадли был счастлив, что наконец сказал это. Супруги остановились на крыльце, лицом друг к другу. Съюзен выпустила его руку, ощущая трепет как в молодости, она хотела сказать ему кое-что прежде, чем они переступят порог дома.

— Ты знаешь…

— Да, дорогая…

— Я не уверена, будешь ли ты рад… но… — она открыла маленькую сумочку и достала письмо, разворачивая его, так чтобы герб Хогвартса был хорошо виден в свете навесной лампы крыльца. Дадли незамедлительно узнал его. Герб, изображающий барсука, змею, льва и орла, и текст, выведенный зелёными чернилами на белом фоне.

Графство Сюррей

Литтл-Уингинг

Тисовая улица

Дом № 4

Большая спальня

Мистеру Теодору Дадли Дурслю

— Съюз, ты хочешь сказать… ты хочешь сказать…

— Да! Да, Дадлик. Наш сын - волшебник!

Дадли Дурсль посмотрел на окно второго этажа, где мирно спал их сын, и улыбнулся.

— Я пока не понимаю свои чувства и не знаю как к этому относиться, но, мне кажется, я рад, я правда рад, дорогая Съюзен, что это случилось.

***

Гарри сидел на кухне, барабаня пальцами правой руки по столу, пока Джинни суетилась у плиты с волшебной палочкой. Она иногда останавливалась, в перерывах между своими делами и поглядывала на потолок, будто пыталась услышать какие-то необычные звуки.

— Я так понимаю, Драко не планирует менять своих решений? — сказала Джинни после того, как в очередной раз с замиранием сердца ждала какого-то неведомого события..

Гарри посмотрел на неё.

— Ещё пара недель, и Кингсли поднимет тревогу. Драко занимает не последнее место в министерстве, и своим поведением он сам приведёт к тому, что никто из нас не сможет ему помочь.

Джинни неловко взмахнула палочкой, и нож срезал половину картофелины, вместо тонкого слоя кожуры.

— Если так он надеется защитить сына, то это крайне неверное направление.

— Да, но мы не можем указывать кому и как воспитывать чужих детей. Нам бы со своими… — Гарри встал и начал ходить по кухне от одной стены к другой.

Джиневру очень беспокоила эта ситуация. Почему Гермиона пытается спасать людей, которые плевать на неё хотели? Снейп хотя бы додумался понести ответственность, он хотя бы чувствовал себя обязанным за спасение. А Малфой! Этот же поступил как последний эгоист, который печётся лишь о себе. Конечно, Гермиона не должна была снова прибегать к заклинанию, которое не исследовано настолько, но и Драко мог быть более снисходительным к ней, учитывая тот факт, что они так или иначе связаны. 

— Не мелькай перед глазами, сядь, пожалуйста, — сказала она мужу.

Поттер остановился, скрестил руки на груди и посмотрел на жену.

— Зачем вообще Снейпу приспичило раскрывать Драко все подробности его выздоровления? Одному Мэрлину теперь известно, как аукнется это заклинание в такой ситуации.

— А что ты думаешь, самого Драко это как-то побеспокоит? 

— Мне, если честно, Джинни, уже плевать на Драко. В отличии от ситуации со Снейпом, здесь заклинанием связаны трое, и один из них - ребёнок. Что случится с ним, если Гермиона умрёт?

Она ахнула и уронила палочку, которая разбросала красные искры при ударе об пол и удалила одну половицу. Джинни хорошо были известны такие места, как Малфой-Мэнор, и особенности их магии.

— Я об этом не подумала, Гарри, — ответила она, исправляя нанесённый ущерб.

— Снейп, скорее всего, тоже. Нужно сказать ему...

Джинни поправила волосы, убранные в хвостик, сняла кастрюлю с огня, скинула фартук и запустила спицы довязывать длинный цветной шарф.

— Пойдём, там слишком тихо.

***

Снейп сидел рядом с Гермионой и держал её за руку, глаза смыкались и сильно клонило в сон, но она просила его остаться, просила не уходить, и он исполнял это, возможно, одно из последних её желаний. Дверь скрипнула, заставив профессора обернуться. Гарри и Джинни зашли, ступая очень аккуратно, и остановились у стены, плотно и тихо прикрыв дверь. Минуты длились бесконечно, Гермиона оставалась почти неподвижной, но не спала. Её кожа, ставшая почти прозрачной, будто серебрилась в лучах солнца, заглядывающих в открытое окно сквозь белые шторы. Ресницы едва вздрагивали, когда она смотрела в глаза человека, который был с ней и которому она так сильно доверяла. Северус не понимал, почему в этот раз заклинание действовало иначе. Да, здесь было много нюансов, но, по всем законам, Гермиона не должна была выглядеть так, как выглядела сейчас, ведь это было заклинание, а не смертельная болезнь. Одна догадка хуже другой появлялись в его мыслях. То ли Малфой-Мэнор своей магией действовал так на прочную связь между Гермионой и хозяином, то ли ребёнок придавал такой эффект, а может быть заклинание, смешанное с истинной любовью, влияло на организм человека, исполнившего его. Снейп корил себя, что заставил её сказать… признаться в том, последствия чего они сейчас все переживали.

— Северус, — прошептала она, когда с момента прихода Гарри и Джинни минул час.

Эти двое сидели на стульях около стены, оставаясь незамеченными для самой Гермионы.

— Да, — он склонил голову, чтобы лучше слышать её.

— Я вспомнила, Северус… то заклинание…

Снейп обречённо посмотрел на Поттеров.

— …оно действует и на чувства… Усиливает их… Драко поэтому обижается так долго…

Северус промолчал, отстранившись от Гермионы. Она говорила об этом не первый раз, и в последнее время всё чаще вспоминала Малфоя.

— Обними меня…

Он посадил её на колени, прижал к себе и так и остался, не в силах ни пошевелиться, ни признать свою усталость. Северус полюбил её, действительно полюбил, за всё время проведённое вместе, за её доброту, самоотверженность и даже за глупость. За всё, за что только абсолютно чужой мужчина может любить обычную хрупкую женщину. Однако сейчас Северус не претендовал на Гермиону, он желал лишь одного, чтобы, наконец, прекратились её страдания, чтобы она обрела своё счастье рядом с тем, кого любит, и рядом с их общим сыном. Пути же Снейпа и Грейнджер разминулись в тот момент, когда в её жизни появился Скорпиус. Но с каждым днём, который приближал их к сентябрю, в глазах окружающих Северус видел обречённость. Надежда вернуть Драко медленно угасала, и никто не знал, что происходит там, за плотной пеленой заклинаний, окружающих родовое поместье Малфоев. Скорпиус или не мог, или не хотел отправлять сообщения. Для всех остальных Малфой-Мэнор просто не существовал. Его не было на карте, его не было видно на местности, и его невозможно было найти ни одним из известных волшебных способов. И неволшебных, впрочем, тоже. Северус крепче прижал к себе Гермиону. Если ей суждено умереть, отдав за кого-то свою душу, так пусть это будет человек, которого она любит, а не старый профессор зельеварения, ничего не давший ей, кроме скучной совместной жизни. Иногда Снейпу казалось, что там наверху есть такой же Альбус Дамблдор, который планирует судьбы ещё не рождённых детей так талантливо и умело, что сам удивляется своей гениальности, а после сидит и наблюдает за их страданиями и радостями, проблемами и безмятежностью…

— Северус…

Он посмотрел в её карие глаза.

— Мне… очень… плохо…

— Что я должен сделать? — он не спал вторую ночь и сидел здесь, только потому что боялся упустить слова, которые она скажет последними… Всё давно к этому шло…

— Я хочу… когда… хочу быть в Паучьем Тупике, — её слова срывались, комкались, но все и так понимали, что она хотела сказать — там… так… спокойно…

— Хорошо, мы отправимся туда завтра, — очень ласково сказал Снейп, разговаривая с ней как с ребёнком.

Гермиона слабо улыбнулась. Он поправил локон, внезапно упавший ей на лицо.

— И скажи… скажи моему сыну, что я… я любила его…

Северус, переложил её на кровать, встал и вышел так поспешно, что чуть не снёс Поттера. Тот последовал за ним.

— Пока не поздно, мы можем обратиться в министерство. Мы ещё можем успеть, — говорил Гарри, преследуя профессора по коридору до гостиной.

Снейп не отвечал, он точно пьяный добрёл до кресла, упал в него и спрятал лицо в ладонях. Гарри не отступал и снова задал вопрос.

— Это правда что говорила Гермиона?

— Да, — устало сказал Снейп, не поднимая головы, — это заклинание воскрешения действует на все части организма будь они материальные или нематериальные. Но я исхожу из правила «не навреди», потому снова отклоню ваш благородный порыв.

— Но, она же умрёт! Гермиона…

— Кого вы выберете, мистер Поттер, её или ребёнка?..

— А если её смерть коснётся и Скорпиуса, связанного с ней заклинанием?

Снейп откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно. Его руки спокойно лежали на коленях, он выглядел уставшим и опустошённым. Казалось, этот вопрос поразил его до глубины души.

— Я не подумал об этом. Совершенно не подумал. Я должен был отговорить её, нельзя было позволять произносить это заклинание второй раз…

— И всё-таки… — Поттер настаивал.

— Вопрос спорный и очень сложный, вы же знаете, что об этом заклинании едва ли наберётся пара страниц. Никто не знает что случится, если Гермионы не… станет.

Гарри видел, как тяжело Северусу говорить об этом, и замолчал. Ему и самому было тяжело. Что бы там ни было, Гермиона оставалась человеком, благодаря которому он выжил в юности, и сейчас её смерть, означала бы конец чего-то, чему он и сам не знал названия. В коридоре скрипнула дверь, и Поттер вышел из гостиной, оставляя Снейпа одного. Джинни стояла у закрытой двери комнаты Лили, прислонившись к ней спиной и тяжело дышала. По её лицу катились молчаливые слёзы, капая с подбородка на ворот платья. Она открыла глаза и произнесла одними губами, глядя на мужа, когда он подошёл достаточно близко.

— Она потеряла сознание…

***

С тех пор как пропал Альфред минуло больше двух недель. Скорпиус каждую ночь думал о том, куда мог подеваться дворецкий и не находил ни догадок ни объяснений. К тому же, за ним как приклеенный стал ходить один из домовиков — уже не молодая Бри. В одно прекрасное утро мальчик проснулся и увидел её большие глаза, которые с тех пор преследовали его везде. Она охраняла младшего Малфоя, не пускала туда, куда ему не следовало ходить, и водила туда, куда ему вовсе идти не хотелось. По началу он думал, что Альфред отлучился и попросил домовика присмотреть за ним, но вскоре стало ясно, что эльфийка приставлена к мальчику не дворецким, а хозяином поместья, которому зачем-то понадобилось контролировать своего сына. Скорпиус в тайне начал ненавидеть отца, и эта ненависть разрасталась с каждым днём, впиваясь своими острыми когтями в его сердце. Под присмотром Бри у него даже не было возможности воспользоваться Кроликом-Солнечником, потому он и не мог получить никаких известий из внешнего мира или попросить о помощи. Жизнь мальчика сузилась до однообразных скучных будней. Библиотека, сад, гостиная, спальня. Никаких лишних движений. Вот и в это августовское утро, открывая глаза, Скорпиус сразу увидел её уши, торчащие из-под кровати. Она сидела обняв колени и горько рыдала. Скорпиус бы пожалел её, если б днём ранее, она не угрожала ему своей магией, когда он собирался пройти дальше по коридору, чем следовало. Мальчик встал и подошёл к окну. На горизонте розовела полоска рассвета. Рыдания стали громче, и, наконец, охватили всю комнату, отлетая от стен и оглушая. Вероятно, Бри сдерживалась, пока Скорпиус спал, но теперь… Его сердце дрогнуло, он обернулся и опустился перед ней на колени, ласково касаясь плеча.

— Что случилось? В чём дело? 

Она подняла свои большие, как шары, испуганные глаза и замотала головой.

— Я не могу сказать, не могу сказать Мистеру Малфою, о чём просил меня старый Альфред. Бедная, бедная Бри, как ей достанется от хозяина, если он узнает. Мистеру Малфою запрещено это знать. Запрещено.

— Мистер Малфой об этом и не узнает. А я Скорпиус, просто Скорпиус.

Бри снова заревела, уткнувшись в колени. Скорпиус разозлился.

— Хватит! Прекрати! Или рассказывай в чём дело, или прекрати!

Она подняла уши и посмотрела на мальчика удивлённо, с нескрываемым почтением.

— А сэр может поклясться, что хозяин не узнает. Плохая Бри должна будет наказать себя, несмотря на то, что ей платят жалование…

Скорпиус почувствовал что-то неладное и насупился.

— Клянусь, я не скажу отцу. И ещё, приказываю тебе, не наказывать себя. Что случилось?

Она неуверенно повела ушами.

— Сэр, обещает не говорить мистеру Малфою? — надежда в её голосе дрожала как струна.

— Обещаю, обещаю, — закивал Малфой младший.

— Сэр Альфред болен… хозяин закрыл его в подземелье… хозяин запретил с ним говорить… но нам стало жаль сэра Альфреда, мы помогли ему, принесли с кухни воду, немного еды, и тёплых подушек, но сэру Альфреду всё равно не выжить… Сэр Альфред просил вас к себе… Сэр Альфред умолял привести вас, мистер Малфой… но мы не могли… мы не можем… нам запрещено говорить об этом, — Бри вся сжалась и её уши затряслись. Она снова зарыдала.

— Что?! Что сделал мой отец?! — для мальчика это был самый настоящий шок. В какого монстра превратился Драко Малфой, если он поступает так? Что случилось с его добрым и любящим отцом, что с ним стало? — Веди меня к Альфреду! — властно скомандовал Скорпиус. Он, наследник древнего чистокровного рода, не позволит так поступать с Альфредом, он никогда не станет таким как отец. Никогда!

— Но сэр…

— Ты можешь аппарировать в поместье, так веди меня!.. Я сто раз делал это с отцом и не думаю, что твоя аппарация чем-то отличается.

Бри встала и неуверенно протянула руку, удивлённая его поведением. Она не могла возразить, ведь он тоже имел право голоса и мог ей приказывать.

— Держитесь крепче, сэр.

Спальня поплыла перед глазами, как только их руки соприкоснулись, лёгкие сжались, не давая вздохнуть, но через мгновение всё снова пришло в норму. Скорпиус оказался в одной из комнат подземелья, которое много лет оставалось закрытым. В углу, едва освещая помещение, горела свеча, её блики скакали по стенам, превращаясь в причудливые фигуры. На каменном полу были раскиданы подушки, и Скорпиус не сразу разглядел среди них дворецкого.

— М-мистер Малфой…

Альфред лежал на этом импровизированном ложе, не в силах ни подняться, ни пошевелиться. Единственное, что он мог, так это двигать губами и кое-как говорить. Выглядел Альфред очень плохо: голод, темнота, одиночество, предательство и жестокость того, кого он воспитывал с рождения, отражались на его лице. Скорпиус присел рядом с ним и взглянул в глаза, стараясь уловить в них отблеск надежды.

— Как хорошо, что вы пришли… — проговорил дворецкий.

— Альфред, что произошло? Что он сделал? — мальчик взял его руку и прижал к себе, обнимая её ладошками.

Дворецкий попытался улыбнуться.

— Ничего. Всё в порядке. Всё хорошо, — в уголках его глаз появились слёзы.

— Я ненавижу его за то, что он делает. Он изменился. Это не мой отец, это больше не он. Альфред!

— Не стоит ненавидеть своего отца. Он поймёт… поймёт… и, надеюсь, это случится скоро, — Альфред тяжело вздохнул, будто набираясь сил.

— Я не смогу ему этого простить, — надрывно шептал младший Малфой, — вот этого всего… что он делает с нами, что он сделал с тобой!..

— Мистер Малфой, — остановил Альфред его речь. Было видно, что даже разговор даётся ему с трудом, — не поддавайтесь печали, не увлекайтесь горем, наслаждаясь им в одиночестве, с упоением разрывая все связи. Не впускайте ненависть в вашу светлую душу, ведь вы Малфой, наследник великой фамилии и великого рода…

Скорпиус замолчал, поражённый такими словами. В его детской душе созревало непонятное ощущение: страх, причину которого он пока не мог определить. Дворецкий продолжал.

— Вы умны не по годам. В вас течёт кровь многих древних волшебных фамилий, их благородство, смелость, отвага, хитрость и изворотливость, но есть ещё и то, чего не отнять - светлая душа, доброе сердце и острый ум, полученный вами от матери…

Глядя на Альфреда, мальчик заплакал, всё сильнее прижимая его жилистую руку к своей груди, а тот торопился сказать всё, что хотел, словно боялся не успеть.

— Я ухожу… и я должен сказать тебе правду… — говорить ему становилось всё труднее, силы покидали его.

— Что, Альфред, что?

— Твоя мама не... Астория... она...

Это прозвучало очень тихо. Скорпиус снова посмотрел на дворецкого, ожидая продолжения, но глаза того уже смотрели в пустоту, а в их глубинах отражалось, словно живое, пламя свечи. Рука, лежавшая в ладонях Скорпиуса, выпала и безвольно опустилась на мягкие подушки. Осознание произошедшего медленно опускалось, заполняя комнату, подступало к горлу, давило на грудь, не давало дышать…

— Альфред... — тихо позвал мальчик, — Альфред? — всё его существо похолодело, и он схватил Альфреда за грудки, — Альфред! — закричал Скорпиус, — Ответь мне! Альфред! — его голос эхом отразился от каменных стен и потолка, разносясь по замку, но не был услышан тем, кого он звал.

Впервые в жизни Скорпиус почувствовал боль намного сильнее той, которую чувствовал после смерти Астории Малфой, после смерти женщины, что так долго называла себя его матерью. Кто-то вложил свою маленькую ладонь в его и потянул в холодное душное безмолвие. Кто-то, вероятно, Бри, легко уложил мальчика на кровать, его тело утонуло в пушистых подушках. Он зарылся в них с головой, ничего не желая и ничего не чувствуя. Только бесконечное горе, камнем лежавшее на сердце. Оно накрывало своим куполом и не давало двигаться, не давало ни на миг отпустить ситуацию и остановиться. Кто-то рядом со Скорпиусом, успокаивающе шептал, обнимал, в попытке утешить… но сейчас ничто не могло смягчить его боль. И была это Бри, отец или кто-то другой, не имело никакого значения. С ним и в нём оставалось лишь боль, которая с каждой секундой усиливалась, прогрессировала, принимая новые формы и новые объёмы, как страшная неизлечимая болезнь. Сменился ли день ночью, или не прошло и часа… всё было относительным и ничего в этой боли не существовало: ни жизни, ни любви, ни дружбы… ничего.