— Я-то здесь что делаю? — спросил Ручеёк, разглядывая унылый деревенский пейзаж и не слишком надеясь на исчерпывающий ответ. Но Хейт, конечно же, ответила:

— Воняешь слабостью. — Она дружелюбно, по её меркам, оскалилась. — Но ты везде это делаешь, так какая разница?

— Хейт! — шикнула на неё Сколь и дёрнула её шапку вниз, натягивая почти на глаза. Между ними завязалась шуточная возня.

Вообще-то, Ручеёк им завидовал. Несмотря на то что характер Хейт был острый и тяжёлый, как тонна битого стекла, смешанного с гвоздями, отношения со Сколь у них тёплые. У Ручейка с родными братьями и сёстрами такого не было, а Сколь и Хейт, хоть и выглядели как близнецы, никакой общей крови не имели. Ручеёк подозревал, что Хейт просто создала два своих человеческих обличия по образу Сколь, раз настоящий облик не помнила настолько, что не только в половой принадлежности не была уверена, а даже в том, что являлась человеком. Ручеёк бы ставил на то, что родилась Хейт волком или волчицей. Но обычно облик подбирался под конкретные нужды. Тем не менее Ручейку был интересен один момент, о котором однажды он даже решился спросить: как Хейт решает, кем быть парнем или девушкой? Хейт была в хорошем расположении духа, а потому ответила, что процесс превращения, если его не контролировать, довольно случайный, потому — что первое в голову пришло, тем и оборачивается. А потом какие-то мелочи во внешности поправляет по необходимости. Ручеёк бы тоже одну «мелочь» в своей внешности с удовольствием подправил.

— Ты нужен, чтобы мы лучше сливались с окружением, — ответила Сколь, пока Хейт с (недовольным и нецензурным) ворчанием вытряхивала из-за ворота напиханный туда снег.

— Ну да, я же вообще не выделяюсь, — получилось так ядовито-недовольно, как обычно Роз говорил. Ручеёк по поводу своей внешности иллюзий не строил. Для мавки — но только для мавки — он выглядел неплохо, но рядом с живыми людьми (особенно такими симпатичными, как Хейт и Сколь) казался утопленником (каким и являлся). И это ещё ладно, а вот если на спину его посмотреть… Нет, на спину его лучше никому не смотреть.

— Я на тебя морок набросила, — успокоила его Сколь. Жаль, что сам Ручеёк его не видел. Кожа на руках так и оставалась мертвенно-бледной и отливала синевато-зелёным. — И ты нам не в качестве человека нужен, а в качестве специалиста по региону, не в магическом плане, а чтобы с местными более адекватно коммуницировать. Тебе Хейт вообще ничего не объяснила?

— Только если мы живём в мире, где фраза «погнали, дело есть» считается исчерпывающим объяснением.

То, что Хейт хоть на это расщедрилась, уже успех. Могла ведь просто перехватить Ручейка по пути к учебному корпусу, схватить за ворот сзади, потащить за собой, а потом закинуть в портал. А так она сделала всё это, предварительно успокоив Ручейка своим этим «погнали, дело есть». Иначе он бы терялся в догадках: Хейт хочет его в жертву древнему богу принести? просто убить? сожрать?

— Я же сказала, всё ему объяснить! — гневный взгляд пронзил Хейт.

— Это было исчерпывающее объяснение.

— Да ни разу!

— Ну, я себя в плане объяснений исчерпала.

Сколь глубоко вдохнула, успокаиваясь, и повернулась к Ручейку уже с нормальным выражением.

— Это задание от нашей хозяйки. В округе пропадают люди, только мужчины точнее, и никто не знает почему. Наша задача как минимум раздобыть информацию, как максимум — решить проблему.

— Я же вам не для ловли на живца нужен? — опасливо уточнил Ручеёк.

— Живец из тебя сомнительный, конечно, — тут же влезла Хейт. Но, вдруг задумавшись и посерьёзнев, продолжила: — Правда, что ли, приманкой побыть?..

И секунды не пришло, а на месте девушки оказался юноша с такими же бесцветно-серыми волосами и серыми же глазами, которые в моменты злости становились угрожающе-красными.

— Ты нам нужен, чтобы в разговорах с местными помогать, — поспешила внести ясность Сколь. — Ну и в целом, чтобы коммуникацию наладить, как посредник, ты в этой местности больше понимаешь.

— Так я же не русский. — Ручеёк удивлённо моргнул.

— А кто ты? — внезапно заинтересовался Хейт.

— Беларус.

— То есть вы как русские, только белее? — По лицу Хейта расползлась очень довольная улыбка. — Лучше отстирались?

Ручеёк очень глубоко вздохнул. Сколь толкнула Хейта в сугроб на обочине дороги, который для середины апреля был подозрительно высоким.

— Я имела в виду, что ты тоже из деревни, — начала оправдываться Сколь, параллельно пытаясь утопить Хейта в снегу, а потом обратилась уже к нему: — Ты понимаешь, что такие шутки оскорбляют?

— Кого? — Хейт не слишком сопротивлялся, потому голос его приглушил снег, в который он упал лицом.

— Да всех!

— Комбо!

Ручеёк вздохнул ещё раз. Ему даже было интересно, что пересилит: непримиримое желание Сколь сделать из Хейта несколько более культурное существо или желание самого Хейта оскорблять всё, что имеет хоть призрачную возможность оскорбиться.

Посчитав, что воспитательного купания в снегу и краткой лекции о пользе уважения к разным национальностям достаточно, Сколь отпустила Хейта, настроение которого нисколько не испортилось, а значит, педагогический эффект оказался слабоват. Но главное, что они всё же приступили к работе. Впрочем, осмотр покинутых жилищ ничего не дал, кроме едких комментариев Хейта вроде «убожество», «ну и воняет тут», «как вообще в этой развалюхе жить можно?». Ручеёк же, хоть и считал, что большинство домов вполне себе ничего, подмечал, что некоторые вещи в деревенской жизни не менялись с тех времён, когда он был жив: в большинстве домов не было проведено ни газа, ни водоснабжения, ни канализации. Владельцы же домов побогаче явно занимались этим сами.

Про проблемы с газификацией им рассказывала чуть ли не каждая жительница деревни. Сколь быстро соорудила им хлипкую легенду о том, что они журналисты, пишущие о проблемах деревни. По мере хождения по «респондентам» легенда обрастала подробностями. Так они стали практикантами с журфака (до штатных сотрудников визуально не доросли, хотя Ручеёк и Хейт точно были старше каждой местной бабушки минимум вдвое), пишущими для «Правды» (тут Ручеёк оправдал своё звание эксперта по региону, потому что в России просто обязана была существовать какая-нибудь там «Правда»).

Ручеёк легко подхватывал разговоры про проблемы с урожаем, поголовье скота, отсутствие пастухов, разваленные в девяностые колхозы и «а вот в советские времена…» Не то чтобы он, живший ещё до революции, так много знал о союзе, скорее уж он, выбиравшийся в человеческий мир время от времени, безошибочно угадывал эту песню тоски по великому прошлому с двух нот. А вот при союзе, царе, прошлом царе, и дальше эта цепочка уходила, наверно, до Киевской Руси, а потом и языческих богов. Тем не менее пока очередная бабушка рассказывала о том, как раньше было лучше, Ручеёк всё это сочувствующе слушал, а Хейт крутился рядом, пиная снег, Сколь просматривала чужую тень.

Тень вообще была очень уязвимым местом для любого живого существа, но, к счастью, мало кто умел с ней работать. Сколь же на этом специализировалась. Из тени она могла выуживать отголоски воспоминаний, но что важнее — увидеть по ней то магическое воздействие, которое было незаметно при простом взгляде.

— На них морок, — сказала Сколь, походив по деревне, — он даже не на каждом конкретном человеке, а на всём месте сразу, так что действует на всех, кто здесь оказывается. Со временем даже нашу защиту пробьёт, наверно.

— То есть не снять? — уточнил Ручеёк.

— Не снять. Но ослабить попытаюсь. Только тебе придётся подольше какую-нибудь «респондентку» подержать.

Вот Ручеёк и держал, задействуя максимум знаний из жизни и пытаясь задавать наводящие вопросы, в какой-то момент уже прямые, как рельсы.

— Пропадают, — отстранённо повторила старушка, которую Ручеёк допрашивал. Взгляд у неё был мутным, плывущим, как у всех, на чей разум воздействуют. — Ну да, пропадают. Кто уезжает, кто спивается, работать-то негде. Вот раньше…

— А в последние время? — Ручеёк не дал ей унестись мыслями в ностальгию. — Чтобы разом много мужчин пропало? Было же такое.

Ручеёк кожей ощутил, как столкнулись две магические волны — морок и сила Сколь, удерживающая его. Взгляд старушки сделался чуть светлее.

— Было, — проговорила она, словно в полусне, — было и не стало. Как вот в войну было, сразу всех забрали… Я тогда совсем маленькая была, но что-то помню, да… Проснулись, и нет никого.

— То есть это ночью произошло? — Ручеёк вцепился в малейшую информацию. Старушка кивнула. — И ничего странного не слышали? Не видели?

— Я не видела, не слышала, — ответила старушка, и Ручеёк сник.

— А кто видел и слышал? — Хейт, где-то пропадавший, внезапно оказался у Ручейка за плечом, и едва ли не впился в старушку взглядом.

— Так внучок мой.

Теперь все трое сверлили старушку глазами.

— Он у меня, знаете, маленький совсем, болеет сейчас, а мать в город уезжает работать…

— Ближе к делу, — грубо оборвал Хейт, но старушка, на которую действовало сразу две разнонаправленных магии, не обиделась и действительно перешла к сути.

— В ночь, когда все пропали, он всё плакал, говорил, что кто-то под окнами ходит да поёт страшно, а я ничего не слышала, но я уж на ухо-то туговата стала…

— Поёт? Что поёт? Внук не говорил? — Ручеёк даже вперёд подался от любопытства.

— Да он маленький ещё совсем, говорил только что страшное, — повторила старушка.

— Будем внука смотреть? — Хейт обернулся к Сколь, та покачала головой.

— У детей память ненадёжная и слабые они, полезу в тень, ещё поврежу что-нибудь. Нам бы кого-то повзрослее.

— Ага, — Хейт скептично хмыкнул, — желательно из пропавших мужиков, только не вернулся же никто.

— Почему? К Зойке, вот, вернулся. — Старушка мгновенно опять приковала к себе общее жадное внимание. — Только он, может, и не пропадал никуда, проходимец. Он вроде как говорил, что на заработки поедет, полгода всего и сразу много денег дадут, а потом совсем богатым вернётся и квартиру ей в городе купит. Но не знаю, уезжал ли, а потом пропал. Зойка-то все глаза из-за него выплакала. А сейчас, хоть и болеет, но весёлая ходит, видать, вернулся.

Сколь, Хейт и Ручеёк переглянулись. Этот невнятный мужик мог вообще не иметь никакого отношения к общим пропажам и удачно уехать из деревни тогда, когда все остальные исчезли, а может, у него была пробуждённая магическая сила или врождённая устойчивость к ней, и чары его не взяли или взяли да отпустили. Стоило проверить.

— Где, говорите, эта Зоя и её проходимец живут? — спросил Хейт непривычно вежливым тоном, выдав улыбку вместо оскала. Но по неясной причине он всё равно не стал хотя бы чуть меньше напоминать волка, чующего близкую возможность кто-то сожрать.

***

— Я бы тоже отсюда свалил, — вынес вердикт Влад после недолгого осмотра деревни. Проходящая мимо кошка посмотрела на него, фыркнула и, задрав хвост особенно гордо, пошла дальше.

— Весной должно быть повеселее, наверное. — Дару попытался немного реабилитировать унылый монохромно-серый пейзаж.

Хотя на самом деле ничего, кроме тоски, он не нагонял. Оглядевшись, Дару увидел лишь старые, местами покосившиеся одноэтажные деревянные дома, такие же косые заборы и голые деревья. Единственными каменными постройками были двухэтажное серое здание, похожее на кирпичную коробку, и два белокаменных домика, сохранившиеся ещё, видимо, с начала двадцатого века. В одном, судя по полкам, видневшимся за зарешечённым окном, был магазин, со второго же обвалилась штукатурка, и вид постройка имела нежилой. Серые сугробы покрылись не менее серой ледяной коркой. С ветки скрюченного дерева, каркнув, слетела ворона.

— Сейчас весна, — хмыкнул Раду, пытаясь не провалиться в сугроб.

— Вообще-то, обычно тут теплее, — раздалось из-за его спины так неожиданно, что Раду вздрогнул, отшатнулся и всё же вступил в сугроб, провалившись в него по колено.

Пока Раду ругался, выбираясь и отряхивая снег, Дару и Влад посмотрели на говорившего, а он — на них. Если ориентироваться на внешность, чего при общении с магами и нежитью делать не стоило, юноша, стоявший перед ними был немного младше Дару, может, лет пятнадцати-шестнадцати. Поначалу показалось, что радужки и зрачки его одинаково черны, но, вглядевшись, получилось различить в них синеву, как и в падающих на лицо волосах цвета воронова крыла. По сути же своей этот юноша был… ну… Дару нахмурился, приглядываясь.

— Чувствуешь теперь, — усмехнулся Влад. — Вот как-то так тебя все и воспринимают, только хуже.

Дару, прекрасно понимая, насколько это невежливо, продолжил молча смотреть на юношу. Впрочем, тот ровно так же смотрел в ответ. Он был человеком, но будто бы не до конца. Не полностью. Наполовину. Но не как полукровка. Дару не мог объяснить это. Примесь нечеловеческой крови обычно ощущалась неотъемлемой частью, как оттенок цвета. В этом же юноше была половина человеческой души и половина вороньей.

— Я двоедушник, — пояснил он, — долгая история.

Он совершенно по-птичьи дёрнул головой и вдруг переменился. Глаза сделались светлыми, серо-синими, а волосы золотисто-русыми.

— Это Вран, — сказал Раду, стоя на одной ноге и сосредоточенно вытряхивая снег из ботинка. — Он из местного подразделения Этерно.

— Вран, — задумчиво повторил Влад, оглядывая двоедушника с долгой историей очень критическим взглядом.

— На самом деле Ваня, — сказал тот, довольно приветливо улыбаясь. — Иван Врановский, но лучше Вран.

Про двоедушников Дару что-то читал, но ничего хорошего не вспоминалось. Это было похоже на магическое раздвоение личности, когда в одном теле уживались две души, одна человеческая, а другая — демоническая. Демоническая обычно совершала всякие злодеяния, пока человеческая спала, ни о чём не подозревая. Но Вран опасным не казался, наоборот, несмотря на то, что в нём ещё смутно угадывалось нечто воронье, стоило ему только улыбнуться, даже хмурый день будто просветлел.

— Ты всем будешь полным именем представляться, чтобы тебя зачаровать легче было? — спросил Раду, переходя на менторский тон.

— Так оно же у меня в паспорте написано. — Вран пожал плечами. — И ещё парочка про запас есть.

Со встрёпанными светлыми волосами, в потёртой кожаной куртке, рваных джинсах и россыпью фенечек с разноцветными бусинами на запястьях, Вран производил впечатление того, кто идёт по жизни так же легко, как птица перепархивает с ветки на ветку. Дару был не склонен доверять людям, ещё меньше — нелюдям, но в последнее время нечто в нём, отвечающее за настороженность, будто бы поломалось. Или, возможно, у него начала отрастать уверенность в себе. В любом случае приступа острой тревоги двоедушник не вызывал. Дару в целом стал тревожиться куда меньше, хотя казалось бы, столкновение с ведьмой, чуть не убившей их, должно было обратиться чередой кошмаров и желанием шарахаться от любой тени. Но нервная система то ли решила, что ей больше нечем нервничать, то ли достигла стадии просветления и дошла до философского подхода: раз такое пережили, то остальное уже не страшно.

Влад, наоборот, продолжал на двоедушника подозрительно коситься, но Вран излучал сплошное благодушие и готовность к сотрудничеству. Дару подозревал, что нервозность Влада к Врану отношения имеет мало. Скорее, он волновался за Ираиду.

— Он из местного подразделения Этерно, — пояснил Раду. — Не надо на него так смотреть.

— Да ладно, пусть смотрит. — Вран беззаботно дëрнул плечами. Влад же к нему разве что не принюхался, обходя юношу кругом.

— Нам в любом случае нужен посредник, — предпринял ещё одну попытку Раду.

Влад хмыкнул и всё же успокоился, и они смогли двинуться дальше.

— Каким образом ты ищешь? — спросил Раду, когда они подошли к одному из домов, откуда пропал житель. Именно отсюда Ираида ушла в лес, чтобы не вернуться.

Дом стоял на перекрёстке. С дощатых стен отходила блёкло-зелёная краска. Забор заваливался набок. За мутными окнами не угадывались даже очертания комнаты. Дару пожал плечами, отвечая на вопрос Раду, и продолжил вглядываться.

— В смысле ты не знаешь?..

— Да тихо, не мешай ему.

— Чему мешать, он же просто смотрит?

— Ты маг или куда? Сложно он смотрит.

— Очень сложно на самом деле.

— Вон, даже ворона шарит.

Своего отражения в окне Дару не видел. По стеклу плыли облака, похожие на разводы, оставшиеся от грязной воды. Пахло снегом, а потом сыростью. Мокрой побелкой. Дару понятия не имел, как она пахнет, но ассоциация тут же вспыхнула в голове. С потолка текло по стене с весны по конец осени. Пахло плесенью и… Дару отшатнулся, зажимая нос руками.

— Что не так? — Влад с тревогой посмотрел на него.

Дару помотал головой. Поморщился от липкого холода, скользнувшего к ногам вместе с комом снега, завалившимся в ботинок. Дару случайно вступил в очередной неубранный сугроб. Весны здесь не ощущалось, да и зима была неправильной. Безвременно мёртвой.

Стряхнув снег со штанин, Дару побрёл вслед за мерзким запахом. Крепкий алкоголь всегда вызывал у Дару не отвращение даже, а удушливый приступ паники. Насыщенный спиртовыми парами воздух не обещал ничего, кроме серьёзных проблем. Крепко выпившие люди пахли ещё хуже.

Поэтому, когда к запаху обитателя этого дома примешался другой — чистой воды, дышать стало легче. Пройдя по одной из дорог, Дару замер на деревянном мосту. Перегнувшись через высокие перила, он посмотрел вниз. Из воды на него посмотрел очерченный серым небом чёрный силуэт.

— Мы до этого же места дошли, — сказал Раду, — а потом Ираида потеряла след.

— Странно, что речка уже вскрылась, — хмыкнул Вран.

— Странно, как я с вами ещё не вскрылся, — закатил глаза Влад.

Дару мотнул головой, будто отгоняя приставший запах, пока им не пропиталась одежда, и строго посмотрел на Влада.

— Ну что? — вскинулся он. — Ладно, про вскрытие шутить не буду. Но хоть про повешение можно?

Дару вздохнул и кивнул.

— Кстати, эта деревня раньше называлась Удавиха, — вставил Вран, — тогда вокруг всей деревни что-то вроде забора было, и один мужик прямо на воротах повесился. Решил зависнуть так, чтобы все запомнили.

Влад посмотрел на него одобрительно. Раду очень тяжело вздохнул.

— Ираида не потеряла след, — сказал Дару, продолжая вглядываться в совсем чёрную на фоне белого снега воду. Под ней, точно волосы утопленниц колыхались длинные водоросли. — Он уходит в реку.

— То есть этот пропавший мужик просто утопиться решил? — Влад опасно перегнувшись через перила, тоже посмотрел в воду. Дару придержал его за красную толстовку на всякий случай.

— Да тут воды по колено. — Раду сдался и тоже начал рассматривать реку, от которой, правда, было одно название. В ширину едва ли метра три, в глубину и того меньше.

Дару кивнул и озвучил ещё одну странность:

— От этой реки пахнет болотом, а от пропавшего, точнее, от магии того, кто его увëл, чистой водой. Но ушëл он точно в эту реку.

— Раньше она была больше. — Вран так и продолжал всматриваться куда-то в пространство. — Летом в ней можно было купаться, весной, разлившись, она могла затопить ближайшие участки, но потом проложили дорогу, засыпав часть русла, и река погибла.

— Ты здесь живёшь, что ли? — Влад обернулся к нему, качнувшись назад.

— Я здесь впервые. — Глаза у Врана вновь были тёмными. — Это память места, я её считываю.

— Понятнее не становится. — Раду постучал пальцами по перилам, а потом нервно взъерошил чёрные волосы. — Река не могла стать широкой и чистой, чтобы выпустить похитителя и впустить похищенных. То есть могла, конечно…

— Но это было бы временное искажение, — подхватил Влад. — Целая аномалия. Или очень мощная стихийная магия. А тут фон полудохлый.

— Здесь явно никто не умирал в последнее время, — продолжил рассуждать Раду, — для русалок ещё рано, они, пока снег не сойдёт, из воды не выходят. И водоём им повнушительнее нужен.

— А если их что-то разбудило? — спросил Дару. — Или кто-то.

— Тратить уйму сил, чтобы разбудить русалок раньше времени, договариваться с ними ещë. Проще самому людей увести, а на оставшихся морок наложить, чтобы не заметили ничего. Пока до Этерно бы дошла информация о том, что что-то не так, все следы чар уже выветрились, и мага было бы найти так же сложно, — ответил Раду. — Что и произошло, собственно.

— То есть у нас есть некий невероятно сильный маг, о котором Этерно ничего не знает? — уточнил Влад, и Раду лишь руками развëл. — И он хочет мужиков себе наворовать? Чтобы что? Устроить мужицкий дождь? Создать армию скуфов?

— Забрать их жизненные силы? — предположил Дару.

— Знаешь, почему в жертву требуют обычно девушек, хотя как будто бы женщин всегда ценили меньше? — Влад внимательно посмотрел на Дару.

— Потому что это метафорическое переосмысление брака девушки с человеком из другой общины?

Влад хмыкнул.

— Я не буду тебе умные книжки давать, ты мне выпендриваться мешаешь.

— Он хотел сказать, что в женщинах статистически больше энергии, чем в мужчинах, — сказал Раду. — Так что причины такой выборки очень неочевидны. Как и общая цель.

— Вероятно, о причинах и целях узнаем, только когда поймаем, — подытожил Вран, — пока мы даже способ совершения преступления разгадать не можем.

— В самой реке ничего нет, — добавил Влад. — В плане порталов или чего-то в таком духе. Плевать. Пошли по следу Ираиды.

— В смысле «плевать»? — возмутился Раду. — Тут люди пропали.

— И мы всё равно не можем понять, что с ними случилось. — Влад развёл руками. — Может, их уже съели и переварили. А Ираиду я хочу найти живой и здоровой.

— Он прав, — согласился Вран, и тут же удостоился ещё одного одобрительного взгляда от Влада. — Нет смысла топтаться у реки. Тем более вряд ли эти пропажи никак не связаны.

— Тогда мы идём в лес? — спросил Дару с несколько неопределённой интонацией, будто всерьёз надеялся, что ему скажут «нет». Все, конечно же, покивали с разной степенью унылости. Дару же тяжело вздохнул. Те, кто говорит, что лесные прогулки полезны для здоровья, явно не попадали там в магические капканы и не спасались от сумасшедших ирландских ведьм.

***

«Тебе всё не нравится», — написал Щегол, но лицо у него было слишком довольное для такого заявления.

— Неправда.

«Правда». — Щегол ткнул ему экраном в лицо.

— Я смотрю, ты злоупотребляешь данным тебе даром речи.

Роз недовольно зыркнул на Щегла и попытался выхватить у него смартфон. Щегол увернулся, пряча руки за спину. Но Роз не намерен был сдаваться так просто. Щегол, впрочем, тоже. Так что каждый раз, когда Роз пытался зайти ему за спину или ухватить за руку, натыкался на чужое плечо, а Щегол отступал, уходя от подсечек. Недолго, правда, до первого столба, в который врезался спиной. Роз хотел бы сказать, что сам был куда внимательнее, потому воспользовался птичьей глупостью и отобрал смартфон, но на самом деле просто влетел в Щегла грудью. И тут же отскочил, едва ли не обжёгшись о вспыхнувшую слишком близко улыбку. И чему эта птица так радуется весь день?

Щегол же вытащил руки из-за спины, показывая раскрытые ладони. Смартфона в них не было.

— Фокусник хренов, — фыркнул Роз. Раздражающая птица очень довольно закивала. — И мне не всё не нравится.

Откуда появился смартфон, Роз так и не успел заметить, но Щегол уткнулся в него подозрительно надолго, что-то (не менее подозрительно) активно печатая. Так что Розу пришлось тормозить его на светофорах и отодвигать, придерживая за плечи, от идущих навстречу людей, ведь тротуар на одной из главных улиц города был отвратительно узкий. После же Розу была вручена целая простыня текста с подробным перечислением всего, что он успел раскритиковать. Среди прочего: новое здание университета (за то, что это лишь жалкое копирование настоящего здания конца XIX века, выглядит дёшево, явно опять все деньги попили), старое здание сельхозакадемии (за то, что его скоро даже сносить не надо будет, оно само развалится, потому что его с конца XIX века и не ремонтировали), памятник жертвам политических репрессий рядом со зданием университетской библиотеки, в котором раньше не библиотека была, а штаб КГБ (памятнику досталось за то, что проход к нему опять решеткой закрыли), сам район (за то, что там одни университетские корпуса и церкви, серьёзно на корпус по храму, что за странное соседство?), а ещё где-то плитка отвалилась, снег не убрали, наледь мерзкой солью закидали, и вообще… дальше Роз решил не читать.

— И чего ты такой довольный тогда? — спросил Роз, подталкивая вперёд Щегла, который решил залипнуть на местную филармонию: белое здание, колоннами и лепниной, отчаянно косившее под классицизм.

Заставлять его придерживаться прямой в исторической части города вообще было крайне сложно. В прошлый раз, когда Роз отвернулся буквально на секунду, обнаружил Щегла на расстоянии метров пяти, рассматривающим картины местных художников в парке около академии культуры. Сам Роз залипать на них не собирался, но взгляд вдруг сам собой остановился на чёрном прямоугольнике, подписанном как «Дно болота». Роз бы подумал, что это очередная попытка перерисовать «Чёрный квадрат», но, вглядевшись не в чёрную, а в тёмно-зелёную темноту, он действительно начал что-то замечать. Что-то напоминающее тьму в пустых глазницах утопленников и очертания обвивающего трупы змеиного тела. Щегла он оттащил от картин особенно порывисто. После тот и напечатал своё: «Тебе всё не нравится». Поводов для радости в этом Роз до сих пор не видел.

«Если ты так ворчишь, значит, этот город тебе на самом деле очень нравится».

— Я не ворчу, я конструктивно критикую, — возразил Роз.

«Я так и написал: ворчишь».

Невыносимая птица. Его явно лишили голоса за неумение держать язык за зубами.

«Ты точно не здесь вырос?»

— Говорил же, что не здесь, — фыркнул Роз, поняв, что уже, вообще-то, многовато Щеглу о своём прошлом рассказал.

«Но ты же не помнишь часть прошлого. Самое начало. Как тогда можешь утверждать, что жил не здесь? Ты тут очень… — Щегол не дописал. Остановился, отойдя к краю тротуара, огляделся, задумался, постучав пальцами по экрану, потом выдал многозначительное: — К месту».

— Тогда бы и нашли меня где-то здесь, — возразил Роз.

«Когда ты говоришь и думаешь о прошлом, от тебя такое странное ощущение. Будто что-то мешает тебе вспомнить. Я это… слышу вроде как».

Роз до сих пор не понимал, как работают эти тонкие ощущения Щегла, потому оставалось просто верить.

«Знаешь же про подменышей? — продолжал писать Щегол. — Иногда фэйри или… ну вообще любая нежить, крадут человеческих детей. А иногда подбрасывают своих. Не только детей. Иногда ради шутки, иногда со злости. Но иногда потому что думают, что им по какой-то причине в человеческом мире будет лучше. Тогда они маскируют их под людей. Дают им два имени, одно человеческое, другое искажённое, но похожее на него, и забирают память».

— Не стоит строить теории о моих предполагаемых родителях. — Роз нахмурился. — Мне всё равно, кто они.

Соврал, конечно. Но ему было спокойнее думать, что его мама — анархия, а папа — стакан портвейна.

Полетевший к нему смартфон едва получилось поймать, он чуть не выскользнул у Роза из рук. Птице почти досталось за такое небрежное обращение с дорогостоящей техникой, но слишком уж озадачила надпись: «Ну, как знаешь». Недовольное: «Какого чёрта?!» так и не сорвалось с языка, потому что Щегол снова исчез, чтобы место его заняла музыка. О том, что напротив филармонии есть сквер, Роз не знал, как не знал и о том, что в сквере этом стоит металлофон, вряд ли рассчитанный на что-то большее, чем раздражение случайных прохожих, но стоило Щеглу прикоснуться к нему, он запел. Звонкой капелью, серебряными ручьями, трелями вернувшихся с зимовья птиц, тёплыми ветрами, так бессовестно честно обещающими тебе тёплую кельтскую весну среди сибирских болот. И Роз поверил так же, как верил каждой песне Щегла, каждой музыке, рождённой его пальцами. Палочки ударяли по пластинам быстро и весело, словно торопили всё вокруг дышать, проспаться, оживать. Роз уже слышал эту песню однажды. Тогда, когда во время сражения со Сколь и Хейтом (что б ему там икалось), чуть не захлебнулся в той силе, которую сам призвал, чуть не утонул в сотворённом болоте.

Чёрные мысли вновь потянулись к Розу, но музыка не оставила им ни шанса, смыла точно быстрым весенним потоком, бурным речным течением.

У Щегла, когда он играет, оказывается, такое красивое лицо. В нём будто бы ничего не менялось, и всё же в сосредоточенности, лёгкой улыбке, было нечто такое, что делало его по-настоящему… живым.

То, что они не одни, Роз заметил не сразу. А когда огляделся, понял: из расположенного рядом бара вывалила целая толпа, кто-то вышел на веранду второго этажа, кто-то замирал, проходя мимо, даже машины притормаживали, не дожидаясь красного сигнала светофора. Вряд ли те, кто ставил здесь эту железку, думал, что она способна на такое.

«Железку», — мысленно повторил Роз и чуть не вздрогнул, очнувшись.

К Щеглу он подлетел едва ли за мгновение, отбирая у него металлические палки, которые этот — надо же было додуматься! — держал голыми руками.

— Глупая ты птица! — зашипел на него Роз, разворачивая руки ладонями к себе. Он выглядели болезненно красными, но хотя бы не обожжёнными. — Ещё бы покалечился здесь!

Щегол на него удивлённо поморгал, проводил несколько удивлённым взглядом расходящихся людей, будто удивляясь откуда они вообще тут взялись, а потом помотал головой. Высвободив одну руку из хватки Роза, он залез в его же карман, достав оттуда смартфон и, чуть поморщившись (вот теперь ему, значит, больно), написал: «Это не чистое железо, и я играл исцеляющую песню». Судя по лицу, он был очень собой доволен.

Роз его радости не разделял.

Снега в сквере не осталось, на каждом свободном от брусчатки участке зеленела свежая весенняя трава, поднимали белые головы распустившиеся бутоны подснежников.

Теперь любая нежить, кроме той, у которой начисто отбило слух и нюх, знала, что за птица залетела в их края. И Розу это было ой как не на руку.