Сквозь открытое окно веяло приятной прохладой летнего вечера. Подходили к концу последние деньки жаркого июля и близился август, следом за которым наступают ещё не ставший холодным сентябрь и богатый на дожди и слякоть октябрь. Медленно догорали последние краски сиренево-алого заката и погасло солнце, на улице темнело. Зажгли фонари. Монотонно и уныло часы с кукушкой отсчитывали тиканьем ход времени. Лишь они прорезали тишину в доме.

Мегуми мерила гостиную неторопливыми шагами, иногда подходя к окну и выглядывая на улицу. Напряжённо всматривалась вдаль, в знакомую дорогу, мощёную утрамбованным гравием, ведущую к дому.

Сегодня она рано утром отпустила мужа рыбачить на речку с друзьями — Кеншином, Яхико и Цунаном. В конце концов, имеет же Сано право в свой выходной провести время с друзьями, сидя с удочкой на берегу.

Мегуми очень нравилось проводить время со своим супругом, очень любила их посиделки и откровенно наслаждалась тем обожанием, которое неизменно читала в его светло-карих глазах. Испытывала удовлетворённое женское тщеславие, свойственное в какой-то мере каждой представительнице её пола: знать, что ты способна будить сильные чувства, вызывать восхищение, околдовывать.

Из-за отлучки молодого мужчины даже и в мыслях не держала закатывать скандал. В «Весёлый квартал», где призывно горят красные фонари и заманивают охотников до плотских утех, он ни за что в жизни носа не покажет — слишком любит жену и во всех смыслах ей верен. Она же его давняя мечта, ставшая явью!..

Да и какая другая женщина способна затмить Мегуми в глазах её мужа? Решительную и твёрдую, самоотверженную, временами властную — это не мешало её отзывчивости и чуткости, с какими она заботилась о дорогих ей людях. Острую на язык и очень умную, неустанно и ласково норовящую его поддеть? Похожую на саму жизнь во всём ярком многообразии оной, пленительно-прекрасную и очень добрую, с чистой и светлой душой, нежную и храбрую, подобную огню? Так напоминающую катану без ножен? Обворожительную даже тогда, когда язвит? Та, в ком словно переродилась для жизни в мире земном богиня Солнца Аматэрасу?

Нет, тепло её любви Сагара не предаст даже за большие деньги и ласки тысячи элитных юдзё. Дорога ему эта Хитрая Лисица, безраздельно владеющая всеми его помыслами. Его жена, мать его ребёнка. Клятву быть хорошим отцом сыну или дочери, а для Мегуми — мужем он никогда не нарушит, пусть его хоть четвертуют… Низко — предавать доверие и верную любовь жены ради каких-то девок. Преступление, сопряжённое с идиотизмом — иначе никак не назовёшь.

Так что Мегуми со спокойной душой дала добро на то, чтобы её муж выбрался на природу в компании друзей. Сано также предупредил её, что поможет немного Цукиоке со статьёй и иллюстрациями для газеты. Молодая женщина ничуть не возражала.

Сано с огромным энтузиазмом работал в больнице и с великой охотой изучал медицину. Мегуми с радостью помогала ему постигать ту специальность, к которой отец и мать готовили дочь с самого её детства. Такао Такани просто однажды застал свою пятилетнюю дочурку за игрой с тряпичными куклами в больницу. Всю корпию с повязками у папы вытаскала, что Такани-сенсею сразу бросилось в глаза — неопровержимые доказательства лежат у ног его красавицы-дочки, делающей перевязки своим куклам. С этого всё и началось…

Мегуми училась искусству врачевания годами, сильно в этом преуспела — благодаря прилежанию и данному ей таланту свыше. Дарование — дарованием, но на одних только способностях далеко не уедешь. Сано предстоит ещё очень много навёрстывать, но утроенного рвения у него не отнять, и самолюбию Мегуми льстила такая большая тяга к её профессии у него. Это в сто раз лучше того, чтобы ввязываться в драки, предаваться пьяным кутежам и просаживать средства в игорном доме. Права Каору — Сано научился серьёзно относиться к тому, как он проводит свою жизнь, прожить которую заново ему шанса никогда не выпадет. Женитьба и скорое отцовство научили его нести ответственность не только за себя одного. Жена и будущее дитя, которое она вынашивает в своём теле вот уже седьмой месяц и стойко переносит сопровождающие беременность трудности, ни в чём не должны знать нужды. Настоящее кощунство — обрекать их на бедственное положение, своих ребёнка и любимую женщину. Вот Сагара и не нарушал данное себе слово. Заботы о том, где бы достать хоть немного денег и что же есть завтра, очаровательную и умную голову Мегуми не терзали.

***

Рядом с мужем ей смысла не было укрываться за бронёй из толстого слоя льда и стали, которой она обросла в пору своего жуткого существования пленницей и творцом смерти у Такеды, вынуждающего её делать «Плен паука» на продажу. Дешёвый и менее чистый опиум, вред которого огромен, если сравнивать с предыдущим видом. Сано за своим колючим и резким характером — как у дикобраза иглы — и вечной весёлостью с дурачествами скрывал разъедающую его изнутри боль от незаживающей раны. Ему её причинили гибель всего войска Секихо — выжили только Сано и Цунан, — и казнь его командира, капитана Содзо Сагары.

Красная лента Секихотая на лбу, вьющаяся на ветру — вечный след. Для неотёсанного мальчишки-крестьянина из Шинсу с безобразными манерами, без каких-либо представлений о нормах этикета, каким являлся Сано, капитан Сагара был всем на свете — другом, отцом и братом. Воплощённым благородством и честью в одном человеке. Как и для Цукиоки.

Сорванцы-мальчишки чуть ли не боготворили его, обожали, бросились бы за него в пучину вод и в неистовое пламя. Правительство Мэйдзи сформировало Секихотай и завлекало в войско простых крестьян и горожан тем, что пообещало снизить налоги вдвое, и это имело громкий успех — от добровольцев нет отбоя, сёгунат Токугава пал, империалисты пришли к власти. Перед ними остро стояла одна проблема — истощённый бюджет. И эту проблему решили очень быстро, сбросив с доски все пешки, выполнившие свою задачу и переставшие быть нужными. Командира Секихотая и его воинов обвинили в том, что они ложными обещаниями заманивали народ в свои ряды и тем самым подрывали авторитет новой власти, которую дискредитировали своими пустыми посулами. Превратило войско Секихо в животных на заклание. Объявили изменниками, отметили клеймом предателей в памяти многих. Всему войску Секихо устроили засаду и расстреляли. Отрубленную голову капитана Сагары псины правительства Мэйдзи, как их честили Саноске и Цунан, с особым цинизмом выставили на всеобщее обозрение — на забаву безмозглой и жадной до зрелищ толпе.

Поначалу Мегуми и Сано тянулись друг к другу, как двое людей с изломанными и разбитыми душами. Оледенелая и Обожжённый. Мегуми таила боль от вины за тысячи смертей под маской издевательской, колкой иронии. Несмотря на то, что её к этому принудили силой и угрозами, она не переставала обвинять себя. Ни один суд в мире людей не смог бы осудить Мегуми Такани строже, даже беспощаднее, неё самой. Приговорённая, прокурор и судья. В одном лице. В праве на адвоката самой себе отказала. Совесть — самый жестокий палач, истязающий только истинных людей чести. Алчный и бездушный ублюдок Такеда Канрю никогда не обременял себя думами о том, сколько пролитых слёз впитала в себя подушка Мегуми.

Не задавался вопросом, на сколько веков постарела душа в её молодом теле, и сколько новых шрамов от лезвия бритвы появилось на руках узницы, одержимой желанием пустить себе всю кровь — только бы скрыться от всей этой мерзости и грязи хотя бы в Аду. С ног до головы её окунули в эту грязь, от соприкосновения с которой чуть ли не всё в ней черствело и замерзало. Однажды Мегуми попыталась отравиться своим же опиумом. Как хитокири живут с мечом и от него же погибают, точно так же и она хотела принять смерть от сделанного ею опиума. Безуспешно. Насилу откачал выломавший дверь в уборную Шиномори Аоши. Упокоиться навсегда в сырой земле или на дне реки, лишь бы не жить с мыслями о покрывшем её и покойных родных бесчестье, несчастная сочла бы высшей милостью богов. Того, что бесчестье покрыло совсем не её, а тварей, насильно заставивших бедную молодую женщину делать несущий смерть товар, Мегуми понимать и принимать не хотела.

После всех издевательств и увечий, учинённых над её душой и моралью, последнюю из рода талантливых и уважаемых врачей Такани уже не запугаешь никаким Адом.

Она сполна вкусила его, не даже не умерев. Губка, напитанная горем до предела. Упади ей на голову небосвод и разверзнись под ногами земная твердь, не моргнёт глазом и не поведёт бровью. Всё потеряла, всё оплакала. Не держится за жизнь. Гибель нежно любимых братьев и родителей разрушила привычный Рай. Растоптаны цветы, разбиты на осколки все наивные мечты и сломаны куклы.

Её мучитель оставался холоден и безразличен к тому, сколько ночей Мегуми лежала на футоне как мертвец — устремив пустой взгляд потускневших, опухших и сухих глаз в потолок. Мотылёк в липких сетях паука.

Нажива любыми путями, даже самыми низкими — единственная страсть для недоноска.

Плевать как-то беспринципный делец хотел на то, что в её душе медленно умирало в муках и разлагалось, источая трупный яд. И этим ядом, в сотни раз хуже любого наркотика, в ней наполнилось всё, что когда-то умело петь и смеяться. Яд отравил ей сердце, тёк по венам вместо крови.

Сано скрывал свою боль под напускным оптимизмом. Нарывался на драки, только чтобы хоть немного утолить жгучую ненависть к правительству Мэйдзи. Прикладывался он и к бутылке сакэ, причём не один раз в сутки. Тяжесть и горечь утраты жгла страшней любого огня, даже адского.

Он и она день за днём влачили своё существование с кровоточащими ранами в сердцах, изглоданными тьмой.

С ним Мегуми оттаяла и обогрелась, сердце и кровь очищались от яда. Избавлялась душа от состаривших её до срока сотен лет. Пусть и медленно, но всё же молодела. Покинула страстная решимость наложить на себя руки. Умереть можно просто и всегда, для жизни требуется немалое мужество, и она отыскала его в себе. К Аоши, который практически её с того света вытянул, молодая женщина перестала испытывать страх — лишь робкую и светлую признательность за то, что выломал тогда дверь уборной и не дал ей умереть. Рядом с Мегуми, умеющей усмирять в восприимчивых людях непримиримую ярость, Сано смог остудить пожирающую его огнём ненависть, стынущие угли припорошило пеплом. Раны обоих понемногу затягивались.

Взаимно они возродили друг друга к жизни и рассеяли сгустившуюся тьму внутри них, вновь научились различать яркие и приглушённые краски этого мира. Вдвоём обрели нечто, похожее на внутренний покой, восстали из руин.

От Мегуми ему перепало немного знаний о правилах хорошего тона, с ней он стал собранным, даже немного благоразумным и повзрослел — его живая, вольная и непосредственная натура от этого нисколько не пострадала. Только на пользу пошло. Мегуми наконец-то перестала жить одной только своей холодной и умной головой. Приобрела привычку громко, звонко и открыто смеяться — невольно демонстрируя свои аккуратненькие белые зубки.

Саноске прозвал её Хитроумной Лисой. Мегуми и впрямь начала думать, что в прошлой жизни — если верить индийской теории о карме и перерождениях в новом обличии, — была очень вредной и язвительной лисицей, обожающей вечно поддевать своих сородичей, и которую ненавидела за это вся стая.

Совершала манящие и неопасные для здоровья с жизнью безумства, к которым Сагара её постоянно подталкивал. Мегуми пыталась совладать со своим рассудком, даже очень, а потом посылала всё надолго и куда подальше, а там… будь, что будет. Пусть хоть всё летит колесом и кувырком, а голова идёт кругом. Раскаиваться в том, что поддалась на уговоры того, кого звала временами Дурнем Столетия, не приходилось. Так вот и ответила «Да», когда он попросил её руки.

Её согласие стать законной женой этого Патлатого Болвана, как она его называла, как раз и есть счастливое последствие таких безумств. Два года с честью и достоинством, вызывающих глубокое уважение, носит его фамилию. Не жалуется — поводов для этого он ей просто не даёт. Да и у Саноске на роптания тоже причин никаких нет. Свои отношения, в основе которых заложены вечные взаимные и беззлобные подколки, они выстроили очень прочными, на зависть многим. Разве что Каору с Кеншином и Яхико с Цубамэ им не завидовали — своего счастья, хоть ушами ешь.

Становясь женой того, кто некогда был бойцом по найму — само собой, за немалые деньги Сано рисковал сильно получить по своей безрассудной и лохматой голове, — Мегуми точно в ужасно штормящее море с высокой скалы бросилась, очертя голову и отдавшись во власть беснующихся тёмных волн. Ни дня своей замужней жизни она не пожалела об этом отчаянном поступке. Повторила бы его снова и снова, если бы ей только выпала такая возможность. Ни минуты не раздумывая. И она, и её муж относились к людям очень горячей души, если и предающихся чему-то, так со страстным самозабвением. Сердца их не знают полумер. Что ж, зажжённым положено гореть, и не еле-еле, а вовсю и без остатка.

Так они оба, вместе, горели друг по другу в едином пламени. Оно сжигало их дотла, за этим всегда следовало возрождение из пепла. Умереть в огне и воскреснуть заново из праха, как два феникса. Замкнутый круг не разорвать. Совершенно не имеет ничего общего с трепетной любовью, питаемой ею раньше к Кеншину. Она отступилась от своей мечты быть с оставившим путь хитокири мужчиной, видя, насколько сильно его любит Каору и как сильно её любит сам Химура. Ни у кого нет права рушить чужое счастье себе в угоду, как решила для себя Мегуми. Ей хватило сил отказаться от мужчины, ставшего её первой любовью и не воплотившейся мечтой. Осталось только нежное и светлое чувство, похожее на то, что она испытывала к своим двум старшим братьям. Те взаимные чувства, что она и её муж питали друг к другу — любовь двух наполовину сумасшедших. Кое-то из них была благоразумной. Когда-то. Раньше.

Сано несказанно далёк от романтичных стишков, серенад в обнимку с сямисэном под окнами и томных вздохов при луне. Шарахается от всего этого подобно демонам — от курящихся благовонных палочек, как чёрт — от ладана. Ей и не надо, чтобы он сутки напролёт занимал её уши речами о неземной любви — поступки всё равно говорят лучше самых витиеватых и длинных дифирамб. Ни к чему, как считала Мегуми, требовать от дорогого человека словоизлияний, если она и без этого знает, что любима — пылко, глубоко и преданно.

***

Молодая госпожа Сагара всегда судила об искренности людей по их деяниям. Этот шакалий выродок Такеда Канрю, вынуждающий её изготовлять способный погубить гнусный товар и переступать через принципы, которые для неё не пустой звук, тоже был непревзойдённым мастером по части изысканных и пышных до отвращения речей.

Далеко не умение поэтично выражаться определяет, хороший человек или последнее ничтожество.

Чужды Сано светский лоск и жажда вести слащавые праздные разговоры. Вот когда он показывает аиста, приставив к носу палочки для еды — и всё, чтобы своим внезапным ребячеством развеять накатившую на жену тоску, очень даже трогательно и мило. Это помогало. Мегуми в момент пробивало на хихиканье и следующий за ним звонкий смех, да так, что нелегко успокоить.

Когда-то она молила богов подарить Сано хоть немного ума, ведь он ему так нужен. Но лишь ей одной, а не высшим силам, это в совершенстве удалось. Она и есть эта высшая сила, заставившая Саноске основательно взяться за ум. Кретинизмом Сагара никогда не страдал, мозги у него были всегда и отлично соображали, только проветривались гуляющим ветром в голове. Пинками даже подгонять к свершениям и самосовершенствованию не надо — сам к этому стремится, вдохновляемый несравненной супругой. Добился благосклонности и руки желанной женщины — и как будто подменили: ни тебе игр в кости на деньги и пьянок, никаких поисков стычек — почесать зудящие кулаки. Наконец-то нашёл работу и раздал все долги. За чужой счёт — как правило, Кенси с Малышкой, — больше не объедается. Есть, ради кого меняться в лучшую сторону — Хитрющая Лиса, она же Мегуми, в девичестве Такани. Хотел дать ей одно только счастье, а не стать постоянной головной болью. Ради неё круто изменил свой привычный образ жизни, а это уже о многом говорит.

До того, как связать с ней навечно свою жизнь, Сано был её вечным пациентом. Не успеет восстановиться после какой-нибудь травмы и назначенного талантливой врачевательницей лечения, как спустя пять или шесть недель его с завидным постоянством вновь приносило к кабинету Мегуми из-за очередной травмы. Молодая женщина с ироничной досадой качала головой, в очередной раз назвав Сагару Лохматым Идиотом и Мастером Тупости. Занималась его полученными в драке боевыми ранениями. У Сано невероятный талант искать приключения на свою персону. Частенько приносил для неё сладости к чаю, который они распивали вместе во время её обеденного перерыва. Мегуми всё наигранно жаловалась ему, что он совсем не бережёт её стройную фигуру. Саноске же с апломбом парировал, что с её фигурой провиант бессонными ночами ещё трескать и трескать, чтобы хоть немного поправиться. Ничего не поделаешь, понравилось ему к ней на работу забегать. Ради удовольствия видеть её ехидную улыбку, пленяющие гордой красотой и затягивающие в свои глубины омуты тёмно-синих глаз — как небо в ясную ночь. Слышать её немного низкий, мягкий голос очень тёплого и приятного тембра. Пусть даже она снова начнёт над ним подтрунивать. Он давно привычен к её лисьим штучкам, которые она играла с ним.

***

Как-то раз, всего каких-то четыре месяца спустя после свадьбы, супруги Сагара заночевали в гостях у Каору с Кеншином. Рано утром — часов где-то в девять, — Сано проснулся, наспех оделся, обул свои чёрные калоши и… Не смог сдвинуться в них с места, будто обувка к полу приросла, на который он неслабо шлёпнулся. Как Саноске сразу понял, какой-то шутник прибил обувь к полу. Гвоздями. Первой в голову пришла мысль о Яхико, чего вполне можно от юнца-самурая ожидать. Но знакомое озорное хихиканье за сёдзи пролило свет на то, чьих же на самом деле рук эта детская выходка.

… По всему додзё Камия разносился искрящийся, звонкий и полный жизни смех Мегуми, со всех ног убегающей от мужа, который гонялся за ней с подушкой в руках. В шутку обещал показать жене место постоянной зимовки Шишио. Но она-то прекрасно и твёрдо знает, что ничего за это ей не будет и легко сойдёт с рук. Сано никогда не применит свою большую физическую силу против того, кто слабее, особенно против супруги. Руку себе отгрызёт, но на дорогую ему женщину не поднимет.

Сквозь неуёмный хохот доктор выкрикивала: «Не поймаешь, не поймаешь! Дохлая черепаха быстрее тебя!» — всё из желания поддразнить благоверного, раззадорить его.

Впервые Сано видел, чтобы Мегуми выкидывала подобные номера — сама, без ненавязчивых подталкиваний к этому с его стороны. Видеть свою жену безудержно счастливой было для него огромной отрадой.

Вот только Кеншин и Каору с малышом Кендзи смотрели на них с немым потрясением в глазах — двух пар фиалковых и одной пары синих.

— Кенси, нашего Сано я ещё могу узнать в его поведении, — проговорила тихо Каору, приходя в себя после увиденного, — но чтобы Мегуми прибила к полу его калоши… Так на неё непохоже себя вела… Они с ума посходили? — Каору недоуменно взирала на мужа, отходящего от лицезрения необычной картины маслом.

— Похоже на то, моя милая Каору, это Мегуми уже от Сано ребячеством заразилась, — только и смог тихо выговорить Кеншин.

— Они ку-ку, — с милым простодушием, свойственным детям, подвёл итог маленький Кендзи Химура и покрутил пальчиком у виска.

Устами младенца, как говорят…

***

Покуда Мегуми предавалась светлым и тёплым воспоминаниям, за окном совсем стемнело — одни фонари освещали улицы. Вечерняя темнота позднего времени заключила Токио в свои прохладные объятия. Город пробуждался к ночной жизни, не менее активной, чем дневная.

Мегуми перевела взгляд на деревянный столик, где сиротливо стояла миска супа мисо и другая миска рядом с ней, полная засахаренного сладкого картофеля. На деревянной дощечке — бисквитный торт со сметанным кремом и шоколадом, внутри него начинка из свежих и сочных фруктов. Кому, как не Мегуми, знать о том, что Сано — тот ещё лакомка, особенно, если дело касается плодов её поварского таланта! Вкусно поесть он не дурак, тем более шедевры жены.

Житейским умом, пусть не академическим, смекалкой, умением в самую точку острить одарён очень щедро. Хоть и не блестящий оратор.

Добрый, простой в общении и человечный. Старательный в своём стремлении дать жене и их ребёнку самую лучшую и счастливую жизнь, лишённую тягот, уберечь от горестей.

Заражающий всех и вся оптимизмом со страстным жизнелюбием и теплом, бьющими из него через край. Готовый любой ценой защищать дорогих ему людей и всегда прийти на выручку, отдающий им всего себя. По-другому не умеет никак. Благороден, причём его благородство не кричит о себе хвастливо на каждом углу в Токио.

***

Двух недель не прошло со дня заключения помолвки, как Сано твёрдо вознамерился познакомить Мегуми со своей семьёй, живущей в Шинсу. Шаг, говоривший о том, что она для него очень значима и он не считает её обыкновенным временным увлечением. Намерения в отношении неё самые серьёзные и честные. Женщин для коротких интрижек не просят выйти замуж и не знакомят с родными.

Мегуми всегда знала, что Саноске взял себе фамилию Сагара в честь своего подло загубленного новым правительством командира. Поделился он с ней и тем, что сбежал из родного дома в Шинсу, чтобы вступить в Секихотай, едва задиристому и неугомонному мальчишке из крестьянской семьи исполнилось девять лет. Но вот настоящую фамилию жениха — Хигашидани — она не знала.

Семья Хигашидани отнеслась к ней со всей сердечностью и радушием. Первым доктор Такани и её возлюбленный повстречали того, кто скоро станет её свёкром — Камишимомона Хигашидани. Высокий мужчина очень крепкого телосложения, до сих пор поддерживающий себя в превосходной физической форме. Чаще всего в крепком теле — крепкий дух. Пожалуй, какая-нибудь женщина вполне может им увлечься. Эта сила и стать, волевое лицо, манера смотреть решительно и гордо…

Несказанно поразило её внешнее сходство отца и сына, разве что черты лица Саноске немного мягче папиных и привычки курить трубку за молодым мужчиной не водится.

В шутку отец и сын потузили друг дружку «за встречу». Обменялись взаимными необидными колкостями. Назвать сына редкостной дубиной? Назвать отца в ответ злобным и занудным стариканом? Казалось бы, немыслимо, но обидного оттенка для них это не носит ничуть. Камишимомон за милую душу навешал подзатыльников блудному сыну и стиснул в медвежьих объятиях, похлопывая большой и сильной рукой по плечу и спине. Сано тоже крепко стискивал отца, хлопал по спине и плечу. Оба заливисто и громко смеялись — явно рады снова увидеться. С округлившимися глазами-блюдцами, Мегуми потрясённо взирала на двоих мужчин. Для них такая манера общаться — норма. Просто в её семье подобное было не принято — она и братья держались со своими родителями очень скромно и почтительно, как и подобает примерным японским детям.

После приветствий Сано познакомил отца с той, кто стала его наречённой.

— Благословения пришёл просить родительского? — пробасил Хигашидани.

— Перед фактом ставлю, — не без ехидства усмехнулся Сагара, тут же заработав дружеский удар отцовского кулака в плечо. Госпожа Такани больше ничему не удивлялась. Саноске — во всём сын своего отца.

Камишимомон без обиняков, прямо выразил Мегуми своё восхищение ею. Она сдержанно поблагодарила его и улыбнулась будущему родственнику, признательно кивнув. Оба выказали друг другу уважение чуть более глубоким, чем обычный, поклоном. Мужчина с недоумением в громком голосе спросил у Мегуми, что она вообще нашла в его лохматом дуралее.

— Я бы так не сказала, Хигашидани-сан, — напоминал её голос мурлыканье довольной и сытой кошки, — и вовсе ваш сын не дуралей. Напротив, мальчишеских замашек в нём поубавилось и он взялся за ум. Лохматый — этого не отрицаю. — Не замолвить что-нибудь в защиту избранника она не могла.

— Спасибо на добром слове, Лисичка, — Сано с озорством подмигнул своей прекрасной заступнице, чем вызвал в ней желание подарить ему одну из своих дивных улыбок.

Не менее приветливо к ней отнеслись Юки и Ота — младшие сестрёнка с братишкой того, кто станет ей мужем.

Все трое — глава семьи и будущие деверь с золовкой приняли Мегуми тепло, как родную. Родитель её жениха — хороший и добрый человек, что можно разглядеть даже за сквалыжным характером. Нрава крутого, похлеще, чем Саноске. Очень мудрый и крепко любит свою семью, готовый за близких даже демонов на ленты изорвать, искренний, с обострённым чувством справедливости. Старший сын всем пошёл в него.

Юки — необычайно хорошенькая девушка с короткими волосами и забавной чёлкой, похожей на вершину горы Фудзи, властная — немного напоминает Мегуми этой чертой. Сердится на Сано, стоит тому назвать младшую сестрицу «Смешной чёлкой». Может и по затылку братца за это стукнуть. Трогательно и ревностно заботится об отце и Оте, разговорчивая и смешливая, немного кокетливая.

Ота — тихий и милый ребёнок с ярким румянцем на круглых щеках, скромный. Темпераментом отца и старшего брата явно не обладает. Но прояви к нему побольше внимания, так он сразу становится живее и куда более бойким, рвётся общаться. На спине его ги нашивка с иероглифом «Злой» — в точности, как у старшего брата, поразившего мальчика своей храбростью.

Эмоциональный и шумный глава семьи — полная противоположность спокойным и выдержанным родителям Мегуми, которые пребывают в мире мёртвых уже немало лет. Молодая женщина поймала себя на стойком ощущении, будто отыскала недостающий кусочек мозаики для картины. Камишимомон такой же умелый мастер на все руки, как и Сано. Зарабатывает продажей на рынке выращенного им же редиса. Делает шляпы из соломы — отменного качества, чтобы продать и их.

Возраст господина Хигашидани-старшего неумолимо близится к пятидесяти годам: волосы раньше времени поседели от каждодневных забот, от горя по сбежавшему из дома в Секихотай старшему сыну и по умершей от тяжёлой простуды жене Нанамэ.

Саноске со священным трепетом однажды поведал Мегуми о женщине, подарившей ему жизнь. Когда освободили живую и невредимую Каору с островной базы Эниши Юкиширо, державшего её заложницей, а они сами по пути домой делились воспоминаниями о семье друг с другом. Нанамэ была доброй и ласковой с супругом и детьми, очень мягкой, нежной и кроткой, иногда печально-задумчивой. Всю себя посвящала мужу и детям, окружившая свою семью тихим покоем и безмятежным счастьем. Красота её напоминала лунные блики на воде. Совершенно не походила на своего мужа, которого преданно и до самоотречения любила, вплоть до своей последней минуты, несмотря на его порою несносный характер. И с его стороны видела точно такое же отношение к себе. Смягчала его суровый, бескомпромиссный и непреклонный нрав. Здоровье её очень сильно пошатнулось после рождения Оты — так похожего на неё внешне и характером. Нанамэ не стало, едва Оте исполнилось четыре года. В Юки ставший замкнутым малыш после смерти мамы видел не только сестру. Юки стремилась хоть как-то сгладить боль утраты братишкой милой мамы, посвящая ему всю себя — как когда-то и Нанамэ. Хоть Ота потерял маму в очень нежном возрасте, но всё же помнил её и Юки за эти годы стала ему кем-то вроде второй матери. Мысли о Томоэ и Эниши сами собой зародились в голове Мегуми. Горе часто заставляет детей взрослеть раньше положенного срока.

Камишимомон хорошего домашнего образования, какое родители Мегуми дали ей и её старшим братьям, не получил. Но живой и острый ум от природы. Всё не переставал вслух удивляться за ужином, как его просто сказочный сын-болван добился такой умной и утончённой красавицы, как Мегуми. С рассеянной улыбкой на пухлых губах доктор Такани думала, что Сано в более зрелом возрасте будет во многом походить на своего отца. Эти мысли вызывали в ней приятное тепло. То, что родные жениха скоро станут и её семьёй, очень радовало — прекрасные они люди, открытые, лишённые манерности и доводящей до зубовного скрежета вычурности, без заскоков. Как будто Мегуми заново перенеслась в безоблачную и беззаботную жизнь, под крылышко родителей. Камишимомон спустя каких-то часа четыре стал звать её дочерью.

Молодая женщина выпила предложенного ей сакэ совсем немного и решила этим ограничиться, так что отец избранника подливал будущей родственнице в чашу побольше чая — едва заметив, как посуда пустеет. Всё докладывал ей побольше тэмпуры и рамэна.

— Да ты ешь, дочка, не бойся — ничего твоему стройному стану не сделается. Знаешь, сколько тебе придётся есть и есть, чтобы поправиться? Взгляни на себя — худенькая, тоненькая… Питаться надо лучше. Будет тебе стесняться, ты мне это брось — все свои, — сопровождали выражения его неподдельной заботы о ней эти слова.

«Наверно, я и правда сильно похудела от ужасно напряжённой работы в больнице, что вызываю в людях намерение меня вкусно и сытно накормить», — думала Мегуми, качая головой и прикрывая точёной ладошкой цветущую улыбку на губах.

Камишимомон вогнал в краску и сбил с толку до сих пор немного непривычную к такому родственному обхождению Мегуми, что придавало робости её радостной улыбке.

Любознательный Ота много расспрашивал ту, кто совсем скоро будет частью его семьи, о медицине и она охотно с ним делилась богатыми знаниями. Юки весь вечер не выпускала из объятий свою будущую невестку и грозилась ко всем чертям свернуть башку старшему брату, если хоть словом обидит её «Милую сестричку», как она стала называть Мегуми.

— И ты мне тоже очень нравишься, Юки, вы все мне очень нравитесь, — совершенно искренне, мягко говорила девушке Такани.

Саноске держал в уме, что его Лисёнок сама обидит кого угодно, не только словом — показывать зубки и коготки она непревзойдённая мастерица, а также пускать их в ход. Но то, как сестрёнка обрушила на его невесту своё тепло настоящим солнечным ударом, невольно вызывало улыбку. Юки практически шарахнула от души и со всей силы Хитрую Лисицу этим самым своим теплом. По сути, если вдуматься, он сам поступил с бесконечно дорогой и любимой женщиной точно так же, только намного раньше младшей сестры, в детстве хвостиком за ним бегающей и ласково зовущей его «Братец Саноске». Видать, эта манера подобным образом кого-то согревать у них в крови.

И подобное чистосердечие не могло не тронуть проникнувшуюся к ним всем огромной симпатией Мегуми до единого фибра души. Она и вообразить себе не могла по пути с Сано в Шинсу, что его семья отнесётся к ней именно так…

Сразу пришло на ум, как жених всю дорогу её подбадривал и советовал не зацикливаться на плохих мыслях. Не вешать нос и не падать духом, держать лисий хвост по ветру. Уверял, что всё пройдёт как по маслу. Прав оказался.

Напрасен был въедливый страх, не дававший покоя, прослыть в глазах родных жениха «столичной штучкой» и не найти с ними точек соприкосновения. Их доброе отношение прогнало прочь все грызущие её опасения.

На третий день она наконец-то перестала стесняться звать Камишимомона отцом, к его большой радости.

— Мой дубина тебя обожает, — не мог Хигашидани обойтись без того, чтобы не дать сыну какое-нибудь прозвище, — а значит, ты мне как родная дочь, — мужчина крепко сжал в объятиях ту, кто скоро будет приходиться ему невесткой. Радостные слёзы навернулись на глаза Такани. Лишившаяся в юном возрасте своей семьи, она чутко откликалась на отцовское к ней отношение Камишимомона.

Погостили Мегуми и Сано под крышей его родных неделю.

Последние напутствия будущего свёкра красавицы-врача вышли по-своему милыми.

— Смотри у меня, поганец лохматый, — доносился до уходящей вдаль пары громоподобный голос Камишимомона, — на свадьбу у меня вряд ли выйдет приехать! Уж простите! Но только рискни не привезти ко мне внука или внучку — нос в дом можешь не казать! Прокляну тебя, паршивца такого! — восклицание уж очень походило на: «Люблю тебя, сынок, заглядывай чаще в наши края».

Мегуми ласково посмеивалась в левую руку и правой рукой махала Хигашидани на прощание.

— Разбежался, дурень старый! — Саноске будто говорил: «О чём разговор, пап? Привезу, конечно, внучку или внука понянчить! Вместе с Мегуми — твоей новоиспечённой дочкой!» Но случая добро поддеть отца не упускал.

— За лохмы оттаскаю и уши надеру, а может и башку твою бестолковую оторву к чёрту! — носила угроза шутливый характер.

Подобные разговоры у них обоих в порядке вещей.

— Ага, дрожу весь от страха! Бывайте вы все здоровы! — последние слова Сано, удаляющегося в обнимку со своей Хитрой Лисой, с губ которой не сходила задумчиво-счастливая улыбка.

***

Мегуми подошла к столику, медленно опустилась на пол — в её нынешнем положении как-то трудно, даже вообще невозможно, сохранять былые ловкость и проворность, присущие ей до беременности. По неуклюжести её лёгкая и плавная раньше походка уподобилась утиной. Живот, как ей казалось, лезет чуть ли не на нос. Волосы выпадают. Первые три месяца не могла спокойно по рынку пройти, мимо лотков с рыбой или специями, чтобы на молодую будущую мать не накатил приступ дурноты. Не обходится и без одышки. Ноги страшно болят и отекают, и эта плата за счастье предстоящего материнства — ещё не всё. И её, и мужа пугала мысль о приближающемся дне появления на свет ребёнка. О благополучном исходе родов они горячо молились оба, хоть раньше Сано считал себя убеждённым атеистом. Образно говоря, порой жизнь поворачивается так, что монахам приходится возносить свои молитвы в кабаке.

Стоило Мегуми услышать от кого-то, что материнство — усыпанная цветами радужная тропинка, ей от души хотелось крепко пожать своими нежными руками горло таким «разумникам». Понимающий и любящий супруг, так ревностно оберегающий её от любых невзгод и трудностей, даже не дающий ей делать никакой работы по дому и всегда поддерживающий её, отдающий жене всю заботу и тепло, к их числу не относится.

Маленькая и толстая стрелка часов, висящих на стене, медленно и неуклонно ползла к цифре «11». Сано как не было, так и нет. Да ещё и ноющая боль разлилась в спине и в пояснице. Не очень-то и легко носить в себе ещё одно счастливое последствие безумства двухлетней давности, тяжесть которого меньше не становится. Мегуми подложила под спину две подушки. Обычно очень помогает массаж — супругу её это отлично удаётся. Видно, ребёнок захотел напомнить о себе своей маме сильными толчками, хотя весь день вёл себя спокойно и шевелился не так часто.

— Ну что ты, мой хороший, — приговаривала она ласково и медленными, мягкими движениями руки гладила живот, чтобы успокоить малыша. — Весь день такой спокойный был, а к ночи разошёлся… Маму пинаешь… Скорей бы уже тебя увидеть. Не сомневайся, твой папа и я тебя очень любим.

Это возымело своё действие — дитя затихло, перестав так активно пихать Мегуми.

— Всё, угомонился? — доля иронии звучала в тёплом голосе.

Боли в спине и в пояснице немного отпускали. Молодая женщина придвинулась к столику, окунула палец в суп мисо и облизнула.

— Ну вот, я старалась, а всё остыло, — госпожа Сагара досадливо вздохнула. — Знать бы мне ещё, где этого болвана допоздна носит…

Как мутный осадок со дна колодца, в душе Мегуми поднялось глухое раздражение. Он же сам сказал, что ненадолго отлучится из дома! Время уже скоро одиннадцать, темень на улице, ожидание ей успело осточертеть. Она наготовила его любимых лакомств, хотела немного побаловать, сделать приятный сюрприз. Предвкушала то, с каким аппетитом и довольством он будет уплетать за обе щёки творения рук жены и с набитым ртом (пока не удалось отучить любимого от этой привычки) воздавать должное её таланту, называя волшебницей.

«Да где его черти носят?!» — дятлом по дереву эта мысль стучала в мозгу доктора.

Чёрные думы роились в голове Мегуми. Она многое успела себе вообразить. Например, что муж ввязался в драку — есть за ним склонность вступаться за притесняемых, заработал удары ножом по животу и груди. В лучшем случае — доковылял до больницы или какого-нибудь дома, где ему помогли. В худшем — лежит, истекая кровью, в переулке.

«Нет, нет, нет!» — отчаянно мотала головой Мегуми, прижимая руки к вискам и надеясь таким способом прогнать кошмарные видения.

Вариант, что Саноске сманили в игорное или питейное заведение — ничто не исключает оба варианта, — встреченные им старые знакомые, всё же предпочтительнее, чем его медленная и мучительная смерть от ранений в какой-нибудь канаве. Но всё равно будет обидно, если он снова взялся за старое. Мегуми хотелось, чтобы эта её догадка тоже оказалась ошибкой. Стоило подумать о том, что у молодого человека есть какая-то другая женщина, всё внутри клокотало от ярости. При всей доброте и тонкости натуры, Мегуми совсем не лишена способности гневаться, а уж в такие моменты ей лучше на глаза не попадаться. Есть риск получить не только на орехи, но и на вагаси с яблочками. С лихвой.

Муж не обманывал её с первой попавшейся юбкой в пределах видимости и досягаемости. Но уж очень назойливой и не прошенной гостьей эта мысль со всем комфортом поселилась в голове, аж кровь прилила к щекам и пульсирует в висках. Буйная фантазия словно решила с особым смаком и садизмом поиздеваться над молодой женщиной, рисуя картины пребывания её супруга в постели с другой особой. Мегуми заранее заклеймила эту неведомую разлучницу довольно сильным оскорблением «помойная крыса», хотя о её существовании не знала. Едва только перед мысленным взором мелькали обрывки того, как только её мужчина утешается с продажной девкой для удовольствий, Мегуми охватывало жгучее желание придушить своим широким оби [поясом] обоих: неверного мужа и эту абстрактную швабру, страшную — как жизнь у Канрю.

В голове прекрасная женщина-доктор представляла упоительные картины того, что сделает с Саноске, как только он явится домой: вот она выливает ему за шиворот остывший мисо и надевает миску на его лохматую голову, швыряет в него картофель и попадает точненько в лоб, впечатывает в его бесстыдную физиономию торт и размазывает…

Злорадная ухмылочка заиграла на её нежных алых губах, не суля Сано ничего хорошего…

С трудом Мегуми поднялась на ноги с пола и прошла к окну, выглянув в него. Горящие уличные фонари осветили знакомый статный и крепкий силуэт в белых штанах и куртке нараспашку, а эти вечно растрёпанные лохмы она узнает всегда и везде.

— Притащился наконец-то, — хмыкнула хмуро Мегуми и сжала пальцы в кулачки, — ну получит сейчас…

Звук отодвинутой фусумы, насвистывание популярного музыкального мотива. Сомнений, что пришедший человек именно Сано, нет.

— Ну, здравствуй, Лисичка, — ласково поприветствовал он жену, разулся и подошёл к ней, — как день провела? Не скучала, надеюсь?

Мегуми ничего не говорила — просто стояла перед ним прямая и гордая, уперев руки в бёдра и зло глядя на мужа.

Сано не один год знал эту не перестающую его волновать женщину и потому прочитать эмоции на лице супруги чаще всего получалось. Малейшее волнение души отражается в прозрачных глазах. Спинным мозгом чуял, его милая хитрюга, как он её тоже называл, чем-то жутко огорчена. На ум сразу приходило, чем именно.

— Да, я знаю, очень надолго задержался, — признал Сано, — извини меня. Впредь не случится, — добавил он виновато, опустив голову.

— О да, мой дорогой супруг, — мягкость в голосе нарушившей молчание Мегуми звучала как-то угрожающе. — Ты задержался позже обещанного, но такого больше не случится… — маленькая пауза. — Потому что я башку твою безмозглую оторву! Предатель! — бросилась она на него демоницей мщения онрё, влепив хлёсткую пощёчину. Дважды.

Щёки Сано точно обожгло. Сагара впал в оцепенение — только недоумевающе и растерянно смотрел на учащённо дышащую от негодования благоверную.

— Что ж ты вообще домой пришёл? К юдзё бы своим дешёвым катился! — она попыталась ударить его кулаками в грудь. Не успела. Мужчина крепко, но без нажима перехватил её тонкие запястья. Бьющую его по голени ногой, облачённой в лиловый таби, молодую женщину это нисколько не остановило.

— Да что ты себе в чай кладёшь? — выдал оторопело Саноске. — Какие, к чертям, юдзё?

— Из «Красного квартала»! — издевательски оскалилась Мегуми, пнув его по ноге сильнее прежнего.

— Утихомирься уже, — трудно давалось бывшему наёмному бойцу удерживаться от ноток раздражения, — сейчас тебе особенно нельзя нервничать. В твоём положении… — вплётшуюся в его голос, будто плющом, тревогу никак поддельной и дежурной не назовёшь.

— Моё положение тебя от посещения шлюх не удержало! — яда в голосе Мегуми хватило бы отправить добрую половину Токио к прародителям. Она попыталась освободить руки от мужней хватки. Никак.

— Капитаном Сагарой клянусь, невиновен! Успокойся… — сорвалась с его губ отчаянная в своей искренности клятва. Просто так поминать имя командира не станет.

— Хоть прах покойника не оскорбляй ложью! Я уже всё на свете передумала, извелась! Сладкий картофель, мисо, торт приготовила — сюрприз сделать хотела… Боялась, что тебя ножом в драке сильно ранили… — сорвался и дрогнул её голос. — Подумала и про игорную с питейной…

— Мегуми, ради всего святого, успокойся, — мягко упрашивал он жену, переместив свои руки на её плечи и попытавшись привлечь к себе. Не вышло. С силой, которой никак не ожидаешь от хрупкой беременной женщины, она отпихнула Сано, едва устоявшего на ногах и не упавшего на пол после такой атаки.

— Не успокоюсь, ясно?! — выплюнула она ему в лицо эти слова. — Я должна была догадаться… жена лишилась былой привлекательности, а муж пошёл по проституткам… — Мегуми рассмеялась, но совсем невесело — натянуто, скорбно. — Ты сейчас же скажешь мне, кто эта женщина!

— Ты каждый день её видишь.

— Каору или Тай?! — похолодевшая от небывалого потрясения, Мегуми прижала ко рту ладонь.

Предположение, что Каору — любовница её супруга, ей показалось абсурдным донельзя. Малышка Тануки безмерно любит своего Кеншина и скорее харакири себе сделает, чем изменит возлюбленному. Неужели Тай посмела сманить её мужа?.. В это хотелось верить меньше всего.

— В зеркале видишь, Мегуми! — у Сано даже сил не осталось на полноценный выкрик. Он только и смог, что стукнуть себя ладонью по лицу. — И не в борделе я был, а в «Акабэко» подрабатывал, — молодой человек обиженно надулся как воробей на ветке.

— Да-да, я так и поверила, что ты не был в борделе, — съязвила Мегуми, со злостью усмехнувшись. — Врать научись для начала.

— Ну всё, мне уже вот где твои оскорбления, — Сано указал рукой себе на горло. — Собирайся и пойдём, — заявил он решительно и твёрдо.

— Ну и куда ты меня средь ночи тащить надумал?

— В «Акабэко». Раз не веришь мне, сама у Тай всё и узнаешь. Обуться помогу. — Сагара взял её за руку, но она резко выдернула свою руку из его.

Словно некто окатил ледяной водой из ведра.

Стремительно, насколько ей позволяло очень заметное положение, молодая женщина укрылась в спальне. Неловко опустилась на футон и легла набок, спрятав горящее маковым цветом лицо в подушке.

Хотелось удавиться от злости — теперь уже на себя, а не на мужа. Слёзы вины и стыда невыносимо щипали глаза. Она же с порога бросилась на Саноске, с надуманными обвинениями, ударила и не один раз по щеке, ногой неоднократно пнула… Так тошно от осознания того, что натворила, в животе и груди скользкое ощущение гадливости.

При всём желании, рыдать не получалось. Мегуми только рвано всхлипывала, зажмурив глаза и не утирая стекающих на подушку слёз.

Почувствовав передавшееся ему дурное настроение матери, начал беспокойно толкаться ребёнок.

— Ну-ну, радость моя, — шептала сквозь всхлипы Мегуми, гладя живот, чтобы успокоить взволнованную кроху. — Тише-тише, всё правда хорошо… Просто мама твоя — сказочная идиотка… Зря папу твоего обидела… — последнее слово утонуло в плаче.

Только одного сейчас несказанно и сильно хотела будущая мать, сожалеющая о своих словах и поступках — до последней частицы своего мелко дрожащего тела раствориться в мягком футоне, чтобы никому не попадаться на глаза. В особенности супругу, которому стыдилась взглянуть в лицо после устроенной ею сцены.

Одиночеству и самой себе она была предоставлена недолго. Футон шевельнулся под тяжестью другого тела — некто прилёг рядом с ней, позади, заботливо укрыл одеялом и убрал растрёпанные волосы с покрасневшего лица, совсем легонько прикусил мочку уха. Погладил по горячей щеке и бережными прикосновениями большого пальца вытирал струящиеся из глаз потоки слёз.

— Эй, Лисица, ты чего? Не раскисай, слышишь? — трудно не узнать этот низкий голос, способный нежно звучать и ласкать слух, трудно не узнать этих прикосновений. — Тихо-тихо, не надо. Ты меня вообще слушаешь? Ну хватит, будет тебе… — своими губами он прильнул к её изящной шее, такой тонкой и белой. Иногда ласка может показаться хуже грубости, пощёчина — лучше поцелуя.

Первым пошёл на примирение он, хотя разожгла ссору она. Видимо, жена куда важнее самолюбия.

Этот знак внимания к ней, тепло и отсутствие всякой злости с раздражением в столь родном голосе — не помогали прекратить плакать. Волны стыда и гнева на себя накатывали только сильнее. Саноске так много делает для неё и их ребёнка, и ещё больше готов сделать для важных ему людей, все её домашние дела на себя тоже взял, а она так с ним обошлась… Даже возвращаться страшно к этому моменту в своих воспоминаниях.

От идеала японской женщины и жены — безмятежной тихони, покорной своему супругу, — Мегуми отделяло такое же расстояние, как родной Токио от Каира. С покойной Нанамэ роднит только умение преданно и бескорыстно любить. В остальном — небо и земля. Кроткой и покладистой Мегуми была до гибели родителей и братьев, перенесённые несчастья оставили на молодой женщине свою печать. Сано не стремился её как-то изменить, перекроить под себя. Именно неповторимая индивидуальность жены влечёт его к ней. Любит, уважает её яркую и независимую натуру. Мегуми уже давно не какая-то не смышлёная девочка, взрослый и душевно зрелый человек, личность. Она не предмет мебели. Не дитя малое и не домашняя зверушка, чтобы её воспитывать. Принимал такой, какая есть — с великими достоинствами, которые очень высоко ценит, и с маленькими недостатками, на которые охотно закрывает глаза. Таких же принципов в отношении мужа придерживалась и Мегуми. Характер у обоих совсем не сахарный — те ещё любители покомандовать, не любят идти на уступки, очень упрямые. Научились же они как-то вместе уживаться, искать компромиссы и хорошо ладить.

Каору и Кеншин думали, поубивают ко всем чертям друг друга уже к концу медового месяца. Ошиблись, с кем не бывает.

Мегуми давала Сано всякие смешные прозвища, порой и за ухо могла оттаскать. Беременность её дерзости и свободолюбия ничуть не затронула, только сделала более нервной и ранимой. Часто ей случалось вспылить на мужа. Объятие и ласковый шёпот на ухо, поглаживание по спине и поцелуй в макушку — вспышка сходит на нет.

Сегодня она впервые поддалась страстному желанию собственноручно отправить Сано к его обожаемому капитану Сагаре — и совершенно без всяких оснований! Обвинила в том, чего муж не делал и никогда не сделает! Сперва больно жалила мысль, что Саноске предаётся чувственным наслаждениям с другой женщиной. Не к губам жены припадает в бесконтрольном порыве и ласкает не её тело, не её прижимает к себе со всем пылом. Ни одна женщина не имеет права на те жаркие ночи, даримые Мегуми и мужем друг другу, в одну из которых и был зачат их ребёнок. На смену мучительной ревности пришли стыд и раскаяние.

Молодой человек подвинулся ближе к жене, положил руку поперёк её очень сильно округлившейся талии и чуть подул в ухо, чмокнув в щёку.

— Мегуми, хорош тебе уже плакать, а? Смотреть больно…

— Не могу, не получается… Чудовищно стыдно… Просто тебя долго не было, я ждала, тревожилась, — тихо шептала она между всхлипами. — Ты нашёл подработку, чтобы я и дитя не бедствовали, а я так себя повела с тобой…

— Чем хочешь, тебя умоляю, не плачь, я честно не в обиде… Не надо себя казнить. Тебе и ребёнку вредно расстраиваться, — большая ладонь с мозолями на ней погладила подавленную Мегуми по щеке. — Лисичка, ты здесь только физически, что ли?

— Ты ни в чём не был виноват, а я так плохо о тебе подумала. Оскорбила, по лицу ударила, ноги в ход пустила, — сбивчиво говорила она, всхлипывания не прекратились. — Ты хочешь дать мне и ребёнку самое лучшее… Пожалуйста, прости меня, мне очень совестно, прости! Я эгоистка, дура неблагодарная! — хрипло выкрикнула Мегуми со всем жаром, в сердцах.

— Хватит самоедства, Лиса, — мужчина коснулся указательным пальцем её солёных и влажных от слёз губ. — Тебя никак не назовёшь эгоистичной и неблагодарной дурой. Ты скорее очень ранимая и нервная. Научись понимать разницу. Если кто из нас двоих и должен просить прощения, то уж точно не ты.

В ответ на это Мегуми сердито шмыгнула носиком и фыркнула, хмуро пробормотав:

— Можно подумать, ты меня беспочвенно в распутстве обвинил и отколотил…

— Я должен был предупредить тебя, что задержусь на подработке, которую нашёл. Неважно, как, но сделать это. Не пришла мне в голову эта мысль, а очень жаль. Мегуми, ты уж прости идиота… Прости, что заставил изводиться. Чем угодно клянусь, не хотел! — уткнулся он носом в её кимоно и покрепче обнял. — Давай уже эту неприятную тему закроем?

— Да, я тоже этого хочу. Хорошая мысль, — Мегуми успокоилась, унялись всхлипы, голос не срывался и не дрожал, тон отдавал миролюбием.

— Может, мне и правда случается глупить, но не настолько — тебя на кого-то другую променять. Мегуми, на один вопрос только ответь: на кой мне сдался кто-то на стороне, когда одной тебя по макушку хватает? — удержаться от того, чтобы ласково не поддеть любимую женщину, Сано никак не смог.

С улыбающихся губ Мегуми сорвался лёгкий смешок, а потом она искренне и открыто засмеялась, от облегчения и радости. Терзания позади.