Знакомая людям половина Леса была ужасно тихой, и Никколо не сразу понял, что она не должна такой быть. Природа была причудлива и полна жизни, красок и звуков, но не терпела ни вульгарной грубости, ни насилия над собою. Направляясь к реке Лича, делившей Лес на обычную и принадлежащую лесным и волшебным созданиям половины, Никколо осознавал это все отчетливее с каждым ужасным свидетельством неблагодарного в своем равнодушии человеческого присутствия. Тут и там он встречал целые проплешины в некогда густом лесном массиве, целые мили опустевшей от вырубленных деревьев и собранных ресурсов земли, погибающие или едва начинающие оживать. Потерявшие источник пропитания и измученные страхом перед охотниками звери ушли за реку, видимо, полагая гиан и оборотней более мирными соседями. Немногие оставшиеся же старательно скрывались от человеческих глаз. В этой жуткой тишине Никколо легко мог расслышать тяжесть собственных шагов и кислый запах страха, обычно скрывавшийся в запахах тела, но сейчас отчетливо различимый в здешнем чистом воздухе.

Он заметил, что добрался до реки, лишь войдя в нее по щиколотки и промочив ноги, так сильно был оглушен этой жуткой тишиной. Полноводный Лич медленно полз вперед с намерением завернуть налево через несколько миль, он почти что бесшумно ворочал своими волнами и бормотал истории десятков и сотен погребенных на его дне городских жителей. Сегодняшний день был удачным, подумал Никколо, оглянувшись и тщательно осмотрев берега реки. Все новопреставившиеся в последние недели успели догореть и утонуть прежде, чем их прибило бы к берегу, и теперь он мог перейти реку не боясь натолкнуться на настоящего лича.

Другая сторона Леса поначалу была такой же тихой. Но было в этой тишине что-то новое и непривычное. Никколо брел по маленькой, словно намеренно кем-то протоптанной дорожке, и чувствовал на себе пристальные взгляды. Жители Леса знали, что он здесь. Они чувствовали, что он забрел сюда не просто так, но никак не могли понять, был ли он очередным злобным охотником или же безумцем, ибо не случалось прежде такого, чтобы некто в здравом уме, доброй памяти и при чистом сердце добровольно ступал на территорию Великого Леса.

Милю спустя Никколо вдруг начал замечать нечто новое. Ветер принес откуда-то сверху любопытный птичий щебет, и мужчина расслышал в нем насмешку над своей страной шерстью, одеждой, должно быть. Из-за очередного куста на него уставились два испуганных желтых глаза, но Никколо не решился заговорить с их тревожным серым обладателем, по опыту зная, как смертелен для зайцев испуг. Несколько рыжих белок, щелкая зубами и царапая когтями ветки, гнались за ним по деревьям фут-другой, но вскоре устали и убежали прочь, по своим делам.

Устав блуждать в какой-то момент, Никколо не удержался и уселся передохнуть на поваленном грозой широком стволе дерева. Он вдыхал полной грудью свежий воздух, слушал жизнь леса, такую необычную в своем ходе, но отчего-то более искреннюю и привлекательную, чем человеческую, и чувствовал новую и странную разновидность счастья. Лишь одна вещь омрачала это новое ощущение. Он пришел встретиться со своим Лисенком, но не имел ни малейшего представления, как его отыскать в этом гигантском Лесу.

Должно быть, его внутренняя мольба, не облаченная в конкретные слова, оказалась вдруг кем-то услышана. С шумным шорохом и хлопаньем огромных крыльев на пень поодаль опустился огромный серый филин. Отряхнувшись, он уложил взъерошенные перья и, медленно моргнув, воззрился своими жутковатыми черными глазами, полуприкрытыми почти что человеческими кустистыми бровями, на Никколо, словно ожидая, что человек заговорит первым.

— Хороший сегодня день для... прогулки, — чувствуя себя ужасно глупо, попытал-таки удачи Никколо.

— Что, по-вашему, это должно значить? — странно-высоким голосом для птицы, такой крупной и вроде как мудрой, просипел филин. Почти черные перья у его клюва с презрением зашевелились, будто усы на лице грубого человеческого вельможи.

— Попытку завязать разговор с кем-то, кого встречаешь впервые, полагаю.

— Даже если этот разговор заведомо пустая трата времени?

— У моего народа есть поговорка. Время — деньги. Мне она не нравится. Время нельзя потратить, не важно, впустую или же с пользой. Его можно провести, а уж как — совсем другое дело.

— Господин, выходит, большой любитель философии, — послышался откуда-то со стороны нежный женский голос.

Перед гианой, прекрасной, как ангел с иконы, расступились высокие кусты, а ветки ближайших деревьев словно поклонились ей вслед, опуская кончиками тонких пальцев солнечную вуаль на ее густые и черные, как деготь, волосы. Тонкая накидка из первых весенних травинок блестела жемчужинами росы поверх ее платья из остатков зимних перистых облаков, казавшихся почти что белыми на смуглой оливковой коже. От ее вида у Никколо, пусть и не являвшегося любителем женщин, но способного оценить настоящую, идущую от сердца красоту, ежели он такую встречал, перехватило дыхание, и эта его реакция заставила создание рассмеяться.

— Простите мне мое смущение, прекрасная синьора, — пробормотал Никколо, зардевшись. — Я не считаю себя достойным называться даже любителем философии, ежели начистоту, ибо все мои познания ограничены прочитанными книгами и выученными словами, но не жизненным опытом.

— Честное признание — показатель пытливого ума и совестливого сердца, — с неподдельным уважением кивнула гиана. — Достоинства, редкие для человеческого племени.

Филин возмущенно ухнул, явно недовольный ее словами в адрес человека, и в следующий миг уже взмыл в воздух и отправился вглубь Леса.

— Не обращайте на него внимания, — сказала гиана, смеясь. — Антонио, в сущности, неплохой, но, как и все совы, сварливый и недоверчивый. И даже со всем этим вы явно пришлись ему по душе.

— Вы считаете?

— Иначе он бы не ответил.

— Доверяюсь вашему знанию.

— Вы очень добры. Что вас привело на нашу половину Леса, если не секрет?

Никколо глянул на нее со смесью интереса и сомнения, словно не зная, может ли довериться. Было что-то в ее обращении дружеское и теплое, и он никак не мог взять в толк, с чем это связано. Ведь даже человеческий облик стоящей перед ним женщины не позволял Никколо забыть о том, что это могущественное лесное создание, лучше других представлявшее себе истинную сущность людей вроде него. И все же что-то внутри него, некая новая форма интуиции подсказала довериться гиане.

— Я ищу Лиса с глазами цвета вереска, — сказал он. — Какое-то время назад я отбил его у охотников, выходил и позволил вернуться домой... Я... Знаю, это странно, однако, я хочу всего лишь раз увидеться и убедиться, что он в порядке. Знаете ли вы такого Лиса, синьора?

Мягко улыбнувшись, гиана поманила его за собой, и сердце Никколо чутко откликнулось на ее приглашение. Вместе они пробрались сквозь лесную чащу пока не вышли к другому участку реки, чистому и недоступному для людских покойников благодаря ряду разных камней, больших и маленьких. Хаотично выпирающие из воды, они напоминали хитро сделанный мост, способный задать трепку любому желающему вернуться по нему на другую сторону, когда как на деле были защитой Леса от мертвых. Завороженный этим зрелищем Никколо не сразу услышал резкий запах и грубое ворчание с лязгом гигантских зубов, и лишь услышав он смог увидеть семейство медведей. Взрослые медведь и медведица, насытившиеся во время рыбалки, наблюдали за тем, как, жадно урча, толкаясь и громко чавкая, обедают четыре детеныша.

Его непривычный человеческий запах привлек их внимание. Медведь, крупный, но немного худоватый, приподнялся и предупреждающее рыкнул в сторону Никколо. Он не собирался нападать. Всего лишь защищал свою семью. Никколо, в свою очередь, не собирался их тревожить. Он поднял руки и показал свои пустые ладони, не зная, как еще дать понять, что пришел с миром.

— Разве так встречают гостей? — пожурила медведя гиана. — Этот человек — друг Лиса.

Глубокая складка на массивном медвежьем лбу разгладилась. Медведь вновь опустился на все четыре лапы, склонил голову и чуть опустил челюсть, и Никколо с восхищением понял — это улыбка. Медведь явно был рад его видеть. Не отдавая себе до конца отчета в своих действиях, Никколо вежливо склонился в приветствии, словно перед ним было не опасное животное, способное свернуть его шею без всякого труда, но по-настоящему достойное и благородное существо, каким Никколо отчего-то считал этого медведя в глубине души.

— Что привело вас в Лес? — поинтересовался медведь звучным, необычно глубоким для кого-то вроде него голосом. Его карие глаза с любопытством взирали на гостя, а нос шумно втягивал человеческие запахи, оставшиеся на Никколо.

— Ничего серьезного, — вежливо ответил Никколо, выпрямившись. — Я всего лишь хотел навестить Лиса. Он... давненько не появлялся на моих землях, и я встревожился его состоянием.

— Мы и сами его не видели с половину луны, но, полагаю, здесь нет ничего удивительного. Подошло время открыть их Сокровищницу, — это подошла Мария, медведица, такая же крупная, но обладающая мягким, но сильным голосом и таким же серьезным взглядом, что и ее избранник. — Традиции лисьего племени. Раз в несколько лун они устраивают охоту на сокровища и приносят их на свое общее место. Показав друг другу добычу, они либо оставляют ее в общей Сокровищнице, либо дарят своим избранникам, с которыми собираются создать семью. Не удивлюсь, если в этот раз он задержится, чтобы сделать подарок.

— Отчего же? — удивилась гиана. — Разве Лис обзавелся избранницей в лисьем племени?

— Вероятнее всего, — усевшись на земле, медведь почесал себя за ухом. — После своего возвращения в Лес он часто отлучается и возвращается пахнущим случкой. Что еще это может значить?

— О, мой добрый друг Джованни, — гиана улыбнулась медведю и подмигнула расстроенному услышанным Никколо. — Ты даже не представляешь...

Они не успели договорить — наевшиеся медвежата, наконец, заметили неожиданного гостя и подобрались из-за родительских спин обнюхать его. Самый крупный из них, поднявшись на задние лапы, чтобы схватить и поиграть когтями с подаренным Лисом кулоном на шее Никколо, не рассчитал свои силы и повалил человека прямо на землю.

— Да что же вы творите, негодники, — против воли рассмеялся Никколо, чувствуя, как топчутся по бокам тяжелые лапы, дышат в уши горячие и влажные носы и щекочут лицо любопытные медвежьи языки. — Лежать на камнях больно, знаете ли.

— Разве? — удивился, нахмурившись, самый маленький из медвежат. — А нам всегда хорошо...

— Ну, у меня же нет такой уютной шубки, — Никколо шутливо пощекотал его по носу, вызвав у медвежонка задорный смешок. — Моим бедным костям такая постель из камней не годится.

— Но на голую землю ты отчего-то прежде не жаловался, — послышался откуда-то сбоку такой родной голос, который Никколо уже боялся никогда не услышать. Он повернул голову туда, откуда слышал голос и фыркающий и слегка икающий смешок, и увидел сидящего поодаль Лиса. Он появился, казалось, из ниоткуда и какое-то время наблюдал за происходящим. — Что привело тебя в Лес, Никколо?

— Я хотел увидеть тебя, — честно ответил Никколо, протягивая ему руку.

Фыркнув, Лис поднялся со своего места, подхватил с земли клыками какую-то вещь, маленькую и едва различимую на фоне его густой, блестящей шерсти, и лишь после этого подошел к Никколо. По команде его подвижного хвоста медвежата освободили место на груди человека и позволили Лису запрыгнуть на нее, оказаться мордой к лицу Никколо. Лис тронул лапой его руку, и Никколо, словно околдованный и оттого неспособный и слова вымолвить, протянул ее ладонью вверх. С щелчком Лис разжал челюсть и уронил на ладонь Никколо нечто очень похожее на свисток, золотой и отлитый в виде лисьей морды с крошечными аметистами, вставленными в качестве зрачков.

— Много лет назад я отбил человека у голодного волка, — объяснил Лис, отвечая на немой вопрос в глазах Никколо. — Сегодня он вернул мне долг. Он создал нечто достойное быть украденным мной для тебя.

Чувствуя, как внутри ворочается что-то необъяснимое, незнакомое прежде, Никколо крепко сжал подарок рукой и потянулся обнять маленькое рыжее создание. Лис, оказавшийся в своей истинной ипостаси крупнее, чем ему всегда казалось, положил свою мохнатую морду на его плечо и тихо фыркнул прямо в ухо, почувствовав, как дрожит от сдерживаемых слез счастья грудь его человека.

— Вчера я добился запрета охоты на оборотней, — всхлипнул, не сдержавшись, Никколо. — Пока что только в этой части Леса, но... вскоре добьюсь этого же для остальных. А мои братья... открыли на нашей земле лекарню для животных. Совсем недалеко... Они примут всех раненых и хворых оборотней, кто назовет мое имя.

Что-то изменилось столь неуловимо и стремительно, что Никколо не сразу осознал, что именно произошло. Он не сразу понял, что сидящий на его коленях Лис потяжелел и словно увеличился в размерах, не сразу обнаружил под пальцами шелковую гладкость нежной кожи вместо густого бархатисто-шерстяного моря, в волнах которого он так любил прятать прежде лицо, не сразу ощутил, что вместо влажного черного носа ему в висок утыкается вполне себе человеческий, что щеку щекочут не выпирающие иголки длинных белых усов, а колкие концы любимых рыжевато-каштановых кудрей, не сразу ощутил нежность поцелуя на макушке.

Лишь когда Лис положил ему руки на плечи и отстранился, Никколо обнаружил, что он снова обернулся человеком. И вид его прекрасного лица, такого неземного и восхитительного в своей нечеловеческой эмоциональности заставил Никколо вновь заплакать от счастья. Смахнув ладонью влагу с его лица, Лис поцеловал его, не стесняясь ни своей любви, ни наготы перед друзьями.

— Ты когда-нибудь видела такое? — спросил медведь Джованни у гианы Теодоры, подошедшей потрепать за уши его милых отпрысков.

— Чаще, чем ты можешь себе представить, — усмехнулась в ответ Теодора, обнимая одного из медвежат.

Не обращая на их разговор никакого внимания, Никколо стянул со своей спины длинный и теплый плащ с капюшоном и укутал в него дрожащего, как ему казалось, от холода Лиса.

— И что же бывает с теми, кого лисы выбирают в пару? — тихо шепнул он в стоящее рыжее ухо, прижимая к себе крепче его обладателя.

— Если отведешь меня в свое гигантское и вычурное подобие норы, я позволю тебе узнать, — так же тихо ответил Лис, усмехаясь.

Приняв от лесных друзей поздравления и попрощавшись с ними, Лис и Никколо покинули Лес в неожиданно теплых сумерках. Сочные зеленые листья, обрамленные солнечной каймой, блестели вечерней влагой, а бурые стволы и серые ветки казались почти что белыми от покрывавшего их мха. Ночные создания, выбиравшиеся из своих убежищ, провожали странную парочку взглядами, гадая, что бы могло это все значить, но не решаясь спрашивать. Лишь одно создание заговорило с ними у самого Лича.

— Из всех возможных существ... этот человеческий самец? — брезгливо ухнул филин Антонио, дремавший в дупле дерева в паре десятков шагов от воды, но проснувшийся, стоило Никколо и Лису показаться поблизости.

Лис не стал отвечать. Лишь моргнул аметистовыми глазами и осклабился, сверкнув в лучах закатного солнца белоснежными клыками. Подавив возмущенное клокотание в груди, филин прикрыл свои глаза и больше не обращал на них внимания. Никколо, искренне насладившийся этой сценой, подхватил своего босоногого Лиса прежде, чем тот по привычке перебежал реку, и нес его на руках до самого поместья.