Она была приятной. Наверное, его бабушка бы одобрила. Побурчала бы, конечно, немного, что избранница внука не какая-нибудь именитая исследовательница, а танцовщица, но особо бы не переживала: бабушка слишком хорошо была знакома с академической средой, чтобы не понимать, что люди извне не всегда хуже, а иногда даже лучше.

Ещё Нилу явно была привлекательна. В этом вопросе аль-Хайтам ориентировался на реакцию окружающих: вот, управляющий театра Зубаир не сводил с неё глаз, но если он хотя бы старался смотреть на лицо Нилу, то остановившийся поблизости наёмник из Бригады тридцати, совершенно не стесняясь, рассматривал её ноги.

Столкнувшись взглядом с аль-Хайтамом, наёмник подмигнул. Аль-Хайтам понятия не имел, как на это надо реагировать, поэтому просто отвернулся.

— Я очень рада, что вы посетили наше представление, — интересно, у Нилу всегда был такой голос или она специально разговаривала так мягко и вкрадчиво? — Понимаю, что после назначения на должность исполняющего обязанности Великого Мудреца…

— Я уже уволился, — перебил её аль-Хайтам.

— А, ой… — Нилу опустила голову и посмотрела на свои сцепленные руки. — Сожалею? — неуверенно произнесла она.

— Не стоит. Я не хотел быть Великим Мудрецом.

— И… И чем вы теперь занимаетесь?

— Тем же, что и раньше.

— М-м-м, — Нилу переступила с ноги на ногу, и колокольчики на её одежде мелодично зазвенели. Аль-Хайтам бросил быстрый взгляд на наёмника: так и есть, тот пялился на бёдра девушки. Аль-Хайтам тоже посмотрел. Нилу была в очень хорошей физической форме, что было ожидаемо, ведь внешний вид был важной составляющей её работы. — Как вам представление?

— Мне очень понравился танец, который рассказывал историю любви Алого короля и Повелительницы цветов, — искренне ответил аль-Хайтам. — Хотя ваш партнер был не так искусен, но глядя на вас, можно было на секунду увидеть Пушпаватику.

— Только падисары ещё не расцветают под моими ногами, когда я танцую, — улыбнулась Нилу.

— Думаю, это будет довольно сложно технически воссоздать на сцене, — ему показалось, или Нилу закатила глаза? — Но в остальном вам удалось удивительно точно воплотить характер богини.

— Спасибо! Во время подготовки я старалась как можно больше читать, хотя — вы, наверное, знаете — без Акаши стало сложнее получить доступ к любым источникам. Но мне удалось раздобыть небольшую поэму про Золотое Солнце и Серебряную Луну…

Нилу говорила что-то ещё, но аль-Хайтам перестал слушать. Солнце и Луна. Он, конечно, уже думал о том, что обращение «моё солнце» в письме могло подразумевать Дешрета, но он никогда не думал о Луне. Что если автором второго письма была Повелительница цветов? Отношения Дешрета и Пушпаватики были подтверждены многочисленными источниками — в том числе и поэмой, о которой говорила Нилу. Золотое Солнце и Серебряная Луна, Алый король и Повелительница цветов. Но если это Пушпаватика, почему она стыдилась и хотела скрыть отношения с Дешретом? Скорее бы найти остальные фрагменты писем.

—...возможно, поэтому вам и не понравился танец моего партнера: мало кому понравится пустыня в сравнении с оазисом.

— Да, — согласился аль-Хайтам, особо не вслушиваясь. — Вы свободны завтра вечером?

— Что? Я? Завтра вечером? — Нилу прижала руки к груди — очередной перезвон колокольчиков и украшений. — Зачем?

— Я бы хотел пригласить вас поужинать.

— Ах, поужинать! Как свидание? — аль-Хайтам кивнул. — Д-да, конечно. С радостью!

— Спасибо, — он коротко улыбнулся. — К сожалению, мне надо спешить, но я напишу, чтобы уточнить время встречи. До завтра.

Бабушка бы одобрила. Она хотела для него спокойной мирной жизни и семью. «Я знаю, как тебе нравится одиночество, аль-Хайтам, — говорила она. — Но одинокая жизнь не даёт возможности объективно оценивать себя и реальность. Другой человек — это зеркало, в которое мы должны смотреть, чтобы видеть себя».

Первым таким зеркалом для него стал Кавех. То, каким аль-Хайтам однажды себя в нём увидел, ему не понравилось: злой, ревнивый и даже немного завистливый. И одной из причин, почему он пригласил Кавеха жить у себя, стало желание посмотреть в это зеркало ещё раз. Результаты были чуть лучше, чем десять лет назад, но всё ещё далеки от идеала.

Нилу могла бы стать прекрасным зеркалом. Она была добра, оптимистична и стремилась видеть в людях хорошее. Быть может, было важно не только кто смотрит, но и в ком он отражается?

Это всё могло подождать, но аль-Хайтам и так постоянно откладывал обустройство собственной личной жизни под разными предлогами, поэтому в этот раз не позволил себе оправдаться занятостью делом с письмами. Завтра в первой половине дня он посетит очередное здание с пустотой и найдёт фрагмент, вечером пойдёт на свидание с Нилу, а потом всю ночь будет заниматься анализом нового фрагмента и сравнением его с уже имеющимися. Разумное и удобное для всех расписание.

— А он тут что делает? — спросил Тигнари вместо приветствия.

Они добрались до Гандхарвы в самую жару: аль-Хайтам, как обычно, хотел поспать подольше, Кавех вообще забыл о том, что они куда-то собирались. Джунгли Сумеру в послеполуденное время — очень неприятное место: жарко, душно и невыносимо влажно, кажется, что если выставить руку вверх ладонью, то через некоторое время в ней соберётся вода. Которая сейчас была бы кстати.

— Я же писал, что мы будем вдвоём, — выдохнул Кавех и наклонился, упираясь руками в бёдра.

— Нет, ты написал, что тебе надо посмотреть на ту дозорную башню в зоне Увядания. Про аль-Хайтама в письме не было ни слова.

— Он тебе мешает? — фыркнул Кавех.

— Я просто взял только одну бутылку с водой, — покачал головой Тигнари. — Знал, что ты забудешь, а в лесу всегда надо много пить, — он полез в наплечную сумку. — Так бы две взял.

— Мы из одной попьём, — Кавех быстро выхватил из рук Тигнари бутылку и начал жадно пить. — Ты мог бы предупредить, что надо воду с собой брать, — он протянул бутылку аль-Хайтаму и вытер лоб рукавом рубашки.

— Я предупреждал. Так и написал: «Не забудь воду». Но многого я от тебя не жду. — Кавех показал ему язык, и Тигнари улыбнулся. — Мы сразу пойдём, или вы хотите отдохнуть?

— Сразу, — сказал аль-Хайтам.

— Отдохнуть, — одновременно с ним сказал Кавех. — Нельзя отдохнуть?

— Только зря потратим время, — пожал плечами аль-Хайтам. — Ещё пару часов будет жарко, потом температура начнёт быстро снижаться — и мы замерзнём во влажной одежде.

— Что? Он прав, — ответил Тигнари на умоляющий взгляд Кавеха.

Под непрекращающееся, но привычное им обоим нытье Кавеха они отправились в путь. Нужное место находилось к северу от Гандхарвы, недалеко от Разлома.

На первом курсе Кавех, как оказалось, был одержим зонами Увядания. Аль-Хайтаму всегда было интересно что-то узнать о Кавехе из времён до их знакомства, поэтому первую половину пути он с удовольствием слушал, как Тигнари рассказывал о знакомстве со студентом Кшахревара, который захотел построить дозорную башню в самом центре зоны Увядания. Тигнари попытался переубедить его, но Кавех не слушал и в течение нескольких недель пробирался к выбранной зоне Увядания в обход всех лесных дозорных, в одиночку прогонял хиличурлов и плесенников, которых привлекало это место, а потом залезал на ближайшее дерево повыше и кидался в скверну досками.

— Как-то раз я увидел, как ты сидишь ночью на дереве и швыряешь в скверну доски, и решил, что ты сумасшедший. Просто ещё один обезумевший студент Академии.

— Ты подбирал устойчивые породы дерева? — спросил аль-Хайтам.

— Во-от! — воскликнул Кавех. — Он сразу понял.

— Аль-Хайтам всегда пытается найти логику в твоих поступках, он уже привык, — улыбнулся Тигнари.

Кавех действительно таким образом проверял, какое дерево окажется наиболее устойчивым к скверне, и в итоге пришёл к выводу, что дозорный пункт надо строить из отоги. После этого ещё несколько недель он ждал поставку из Инадзумы — в те времена контрабандную, что значительно осложнило и замедлило весь процесс. И только потом начал строить: днём ходил на занятия, а ночью приезжал в Гандхарву, прогонял монстров из зоны Увядания и строил, стараясь находиться в контакте со скверной не более получаса.

— И зачем это всё было? — с интересом спросил аль-Хайтам. Кавех фыркнул:

— Я не удивлён, что ты не понимаешь.

— Я тоже не понимаю, хотя помню твоё объяснение, — вставил Тигнари. — Что-то про победу человеческого духа над скверной. Но ты никак не победил скверну, её победила Путешественница где-то полгода назад.

— И испортила мою художественную инсталляцию!

— Я думал, что эту дозорную башню использовали по-настоящему, а это, оказывается, одна из твоих первых инсталляций, — усмехнулся аль-Хайтам.

— В принципе, её можно использовать сейчас, — Тигнари схватил Кавеха за руку и аккуратно отодвинул от куста с ягодами. — Но дети придумали про неё множество страшилок, так что и теперь, когда скверна исчезла, место считается дурным и даже лесные дозорные обходят её стороной.

— И как тогда вышло, что в ней кто-то пропал?

— Как раз из-за того, что это якобы проклятое место, — Тигнари вздохнул. — Дети считают, что внутри живет то ли джинн, то ли монстр какой-то, и постоянно устраивают там испытания на смелость. Кто зайдёт внутрь и дольше всех продержится, тот и самый храбрый. На самом деле удивительно, что исчезновение было только одно.

— Может до этого никто не выигрывал испытание на смелость, — сухо заметил аль-Хайтам. — Пропал ведь ребёнок?

— Да, мальчик. Его звали Наиль. Он ведь уже не… — Тигнари посмотрел на аль-Хайтама. Тот покачал головой. Хотя, конечно, он не знал, что происходит с теми, кто переходил из бытия в небытие, и возможен ли переход обратно, но ему не хотелось говорить, что ничего нельзя утверждать наверняка, что, может быть, жертвы ещё вернутся. Если бы кто-то из пропавших имел Глаз Бога, аль-Хайтам бы не был так уверен в их окончательном исчезновении. Но никто из них не обладал элементальными способностями. — Понимаю. Почти две недели прошло. Сайно говорил, что дело может быть в здании, и я всё хотел сходить и проверить, но никак не мог выкроить время. Коллеи необходимо заниматься, да ещё эти грибы, — Тигнари поморщился. — Если бы Путешественница была здесь, я бы попросил её.

Узнай Путешественница об этой истории, аль-Хайтаму пришлось бы трудно: найти все фрагменты быстрее, чем эта девушка с удивительно алчным фамильяром, было бы практически невозможно. Так как сами письма — а в том, что она бы их собрала, сомнений не было — не представляли для неё никакой ценности, она бы отнесла их мудрецам из Академии, чтобы получить деньги. От одной только мысли об этом аль-Хайтам почувствовал глухое раздражение.

— Нам туда, — кивком головы Тигнари указал на небольшую скалу, возвышавшуюся над ними. — Мы можем, конечно, пойти в обход, там есть тропинка, но это займёт слишком много времени, а у меня занятие с Коллеи в шесть.

Кавех, конечно, незамедлительно начал ныть. Аль-Хайтам отступил на пару шагов, окинул скалу взглядом. Наметив удобные выступы, снял накидку, завязал её на поясе и стянул с рук перчатки.

— Это вот сейчас обязательно было, — пробормотал Тигнари.

Аль-Хайтам подпрыгнул, ухватившись за ближайший уступ, и легко подтянулся.

— Властительница Кусанали, помоги, — донёсся снизу голос Кавеха.

— Я не думаю, что она этим занимается, — весело ответил Тигнари.

— Этим никто не занимается, ты можешь в это поверить? Никто это всё не трогает.

Их голоса отдалялись, и аль-Хайтам не придавал им особого значения: Тигнари часто говорил странные вещи, а половину слов Кавеха можно было смело пропускать мимо ушей. А сейчас это всё имело ещё меньше значения, чем обычно: аль-Хайтама ждал фрагмент письма.

Дозорный пункт был похож на все другие, что он видел в лесу Авидья. Но аль-Хайтам знал, куда смотреть: витражное окно, над входом цепочка символов, складывающаяся в защитное заклинание Дендро Архонта — постройки Кавеха было легко узнать. Дом стариков в трущобах, дозорная башня, да и все макеты, что пытались захватить их рабочий кабинет и иногда гостиную, отличались лёгкостью линий, естественностью и каким-то неуловимым духом Богини мудрости. Кавех удивительно хорошо чувствовал природу божественности властительницы Кусанали, и это находило отражение во всех его проектах. Не все статуи Архонта могли передать чувство любви и благодарности Богине мудрости так же хорошо, как это делали здания Кавеха.

Это всегда казалось Аль-Хайтаму очень трогательным. Его собственное отношение к властительнице Кусанали было гораздо более приземлённым и потребительским: благодаря Дендро Архонту жизнь в Сумеру и особенно в Академии становилась лучше, что в конечном итоге облегчало жизнь аль-Хайтаму. Если бы он молился, то это было бы больше похоже на заявки на исследования и гранты, которые лежали на его секретарском столе: реформа работы матр, назначение нормальных учёных на должности мудрецов, увольнение преподавателя по каэнри’ахскому языку и прочие административные мелочи.

Он поднялся быстрее, чем Кавех и Тигнари, и подошёл к дозорной башне первым. Возле неё отдыхала пара хиличурлов. Драться аль-Хайтаму не хотелось.

— Dala? — устало спросил один из хиличурлов, заметив его. — Yo mimi beru si?

— Olah, — кивнул аль-Хайтам. — Nye zido, todo. Mi, — он не знал, есть ли вообще в языке хиличурлов слово «башня», поэтому просто указал на неё пальцем. Хиличурл посмотрел на башню, потом снова на аль-Хайтама и тяжело вздохнул.

— Eleka, eleka, — буркнул он и пнул второго хиличурла, который до этого дремал. — Upa! — второй хиличурл бросил взгляд на аль-Хайтама. — Todo, zido nye. Upa, — они оба поднялись и, подхватив свои копья, побрели прочь.

— Valo! — крикнул им вслед аль-Хайтам.

— Valo, — не оборачиваясь, ответил хиличурл, с которым он разговаривал. Ну вот, с некоторым удовольствием подумал аль-Хайтам, если бы Кавех сходил на электив по хиличурлскому, то ему бы не пришлось с ними драться каждую ночь. Он сам, правда, на электив тоже не ходил, потому что выучил довольно простой язык ещё до поступления в Академию, лет в восемь.

— Впечатляет, — раздался за его спиной голос Тигнари. — Я тоже обычно стараюсь с ними разговаривать, но не думал, что и ты так же добр.

— Он не добрый, он ленивый, — пропыхтел Кавех, рассматривая свои испачканные штаны. — Если где-то можно поговорить вместо того, чтобы напрягаться, он будет разговаривать.

— Мне кажется, что ты думаешь об аль-Хайтаме хуже, чем он есть, — примирительно сказал Тигнари.

— Нет, я думаю о нём лучше, чем он есть, — усмехнулся Кавех. — Мы идём?

Аль-Хайтаму очень повезло: на первом этаже башни дыры в небытие не было. Он мельком осмотрел обстановку: лестница, два шкафа, стол с парой стульев и стойка для оружия.

— Осмотрите шкафы? — как можно более непринуждённо бросил он и направился к лестнице.

— А вдруг мальчик всё это время сидел в шкафу? — с ужасом спросил Кавех. Тигнари ответил что-то успокаивающее, но всё внимание аль-Хайтама уже занимал знакомый гул, доносившийся со второго этажа. Он быстро вскарабкался по лестнице, тут же увидел пустоту возле небольшого окошка, в два шага пересёк небольшую комнату, которая должна была быть, очевидно, комнатой отдыха дозорных, и сунул руку в дыру. Фрагмент письма снова оказался маленьким, и аль-Хайтам успел встревожиться: голоса Тигнари и Кавеха приближались, ещё несколько секунд — и они поднялись бы.

Он резко выхватил кусочек бумаги и пробежался по нему глазами, прежде чем спрятать под вырезом перчатки.

— И тут ничего особенного, — голова Тигнари появилась в проёме.

— Да, я ничего не вижу, — как можно спокойнее ответил аль-Хайтам.

Бумага, прижатая к его ладони, казалось, прожигала кожу и гнала по его венам одно-единственное слово: Дешрет. Дешрет.

— Кавех, иди сюда, тут тоже нет никаких привидений, — позвал Тигнари.

Кто ещё мог написать подобное?

«Любовь моя, твои слова так же верны, как и печальны. Хотя я предан народу пустыни, но не нахожу в себе сил быть таким же ответственным перед ними, как и ты».

Конечно, это всё ещё мог быть кто угодно. Например, Кисра-Парвезраван. У него точно были проблемы с ответственностью перед своим народом.

— Аль-Хайтам? — Кавех пощёлкал пальцами перед его лицом. — Ты в порядке? Я тебя уже раза три позвал.

— Я задумался.

— У тебя обычно не такое лицо, когда ты думаешь, — нахмурился Кавех.

— Он волнуется, что в тебя вселился призрак, — смешливо сказал Тигнари.

— Не волнуюсь, с призраком мне было бы легче жить. Так здесь опять нет ничего, что могло бы привести к исчезновению людей? Кто вообще решил, что мои здания в чём-то виноваты?

Пока Тигнари заверял Кавеха, что Сайно сделал всё возможное, чтобы выдвинутые против архитектора обвинения оказались недостаточно серьёзными и обоснованными («Что значит «недостаточно серьёзными»?! Меня обвинили в убийстве! У-Б-И-Й-С-Т-В-О! Что может быть серьёзнее, украсть у них карточки Священного призыва семерых?»), аль-Хайтам пришёл к неутешительному выводу: ему придётся рассказать Кавеху о том, что на самом деле происходило в его зданиях. Он вряд ли перестанет таскаться за ним по всем местам исчезновения людей, а любые попытки избавиться от него приведут только к бóльшим сложностям.

Можно было бы, конечно, ещё попробовать вернуть Кавеха в тюрьму, но вряд ли матры возьмут его обратно.

Аль-Хайтам был неправ, когда рассуждал о том, что если бы он молился, то просил бы Дендро Архонта о реформах в Академии.

Он готов был начать молиться прямо сейчас, и первая его молитва звучала бы примерно так:

«Властительница Кусанали, сотри этот вечер из моей памяти».

Ему было сложно сказать, как прошла первая половина свидания, потому что он думал только о том, как вернётся домой, достанет из тайника фрагменты писем и попробует разложить их в вероятном порядке написания, что было сложно, учитывая малое количество текста. Но аль-Хайтаму казалось, что он вполне успешно поддерживал беседу.

Пока Нилу не спросила:

— Я делаю что-то не так?

Аль-Хайтам вскинул брови и чуть ли не впервые за вечер посмотрел на неё.

— В каком смысле?

— Просто… — она нахмурилась. — Вряд ли у нас что-то получится? — аль-Хайтаму всё ещё не было понятно, к чему клонит девушка, поэтому он постарался не дать никакой реакции и на всякий случай даже задержал дыхание. — Да, вряд ли, — сама себе ответила Нилу и сразу как-то расслабилась. — Простите, мне не стоило соглашаться на свидание, просто вы мне нравитесь, вот я и подумала, что я вам тоже.

Аль-Хайтам вдруг осознал, что он гораздо больше понимает в теоретической грамматике языка Каэнри’ах, чем в том, что только что сказала Нилу. Он же позвал её на свидание, потому что она ему нравилась? Она согласилась, потому что он ей нравился? Что тогда происходило?

— Нехорошо так говорить, но я привыкла к тому, что легко нравлюсь людям. И поэтому ваша… некоторая отстранённость меня заинтересовала. Я подумала, что если господин аль-Хайтам позвал меня на свидание, но при этом не пялился на мои ноги, это значит, что ему интересна моя личность. Хотя какая там личность может быть у простой танцовщицы.

Он хотел было возразить, что именно личность Нилу его и привлекла, но в горле пересохло, а пока он пил воду, она продолжила говорить:

— Отношения между людьми похожи на энергетические потоки. Бурные или плавные, шумные или тихие — не важно, главное, что это обмен. А у нас с вами явно как-то не складывается. Но мне стало интересно, — Нилу заглянула ему в глаза. — А у вас вообще с кем-то складывалось?

Этот быстрый переход от Как-Жаль-Что-Простая-Танцовщица-Вам-Не-Нравится к А-Может-Проблема-Не-Во-Мне аль-Хайтам не мог не оценить.

— Складывалось, — кивнул он. — С бабушкой.

В глазах Нилу появилось какое-то неприятное понимание, которое аль-Хайтам узнал только потому, что часто видел подобное выражение у Кавеха.

— Это очень трогательно, — ласково сказала она. — А с кем-то ещё?

С Кавехом, с ужасом понял аль-Хайтам. У него всегда всё «складывалось» с Кавехом. Из всех людей, с кем он был знаком, только Кавех оставался рядом так долго и при этом не был его бабушкой. Кавех знал все его привычки и подстраивался под них, Кавех знал, когда лучше оставить его в покое, а когда, наоборот, стоило выдернуть аль-Хайтама из размышлений в реальный мир. Ещё Кавех готовил самый вкусный кофе в Сумеру, и достаточно было уже только этого. Они идеально подходили друг другу: аль-Хайтам и свежесваренный Кавехом кофе.

Но гораздо важнее было то, что аль-Хайтам доверял Кавеху. Ему можно было рассказать о расследовании и не переживать, что он захочет сам опубликовать письма или передаст всё Сайно или, того хуже, Путешественнице.

— Ни с кем, — покачал головой аль-Хайтам.

— Ох, — Нилу осторожно взяла его за руку и легонько сжала. — Я так и подумала. Я бы очень хотела стать вашим другом. Надеюсь, у нас получится.

Абсолютно никто, с кем у аль-Хайтама совершенно ничего не складывалось, явно поджидал его в гостиной, хотя делал вид, что читает книгу. Но одного взгляда на обложку — «Аспекты теории синтаксиса» — аль-Хайтаму было достаточно, чтобы понять, что Кавех был тут не просто так.

— Ты рано, — ехидно пропел Кавех из-за книжки.

Нет, на это сил у аль-Хайтама точно не было.

— Мне надо тебе кое-что показать, — бросил он и направился в кабинет.

— Что-то, из-за чего твоё свидание с Нилу так быстро закончилось? — Кавех, очевидно, решил перестать ломать комедию и очень быстро пошёл за ним.

— Откуда ты знаешь про Нилу? — аль-Хайтам отодвинул «Курс общей лингвистики» и бережно перенёс на свой рабочий стол кусочки пергамента.

— Все знают про Нилу, — Кавех сел на край стола и заинтересованно наблюдал за тем, как он раскладывал фрагменты. — Но никто не знает, что за огромный хмурый мужик в обтягивающей чёрной майке позвал её сегодня на свидание. Но я всё понял ещё на словах «огромный» и «хмурый». Что это такое?

— Подожди, — буркнул аль-Хайтам, перечитывая текст. Он поместил новый отрывок в самое начало второго письма. — Вроде так, — сказал он через некоторое время. — Читай.

— Ну и что это? — спросил Кавех, дочитав. — Какая-то женщина стыдится своих отношений с мужчиной, а он ей говорит, что готов её выкрасть. Почему это должно быть мне интересно?

— Я думаю, что это писал царь Дешрет и, возможно, Пушпаватика.

— Это очередной виток твоей одержимости Алым королём?

И не дав Кавеху перейти к оскорблениям его деревянной фигурки Дешрета, аль-Хайтам рассказал ему всё: про найденные в гробницах первые фрагменты, и про дыры в небытие и двери, открывающиеся не туда, и про части нового письма, которые обнаружились в домах, построенных Кавехом.

Когда он закончил, Кавех снова склонился над столом, и на этот раз он гораздо дольше рассматривал письма.

— Во всём этом, — тихо сказал он, поднимая взгляд на аль-Хайтама, — меня удивили две вещи. Ты засунул руку во что-то, что предварительно не изучал сотню часов и не написал по этому поводу тридцать монографий? — Кавех усмехнулся. — Совершенно не похоже на тебя. Новый безрассудный аль-Хайтам — боюсь представить, что он сделает дальше! Попробует масалу? — аль-Хайтам поморщился. — Начнёт ходить на работу в рабочие часы? — Кавех спрыгнул со стола и направился к выходу из кабинета. — Прекратит тащить в дом песок и начнёт отряхивать обувь у входа? Иду спать и боюсь, что не узнаю соседа, которого увижу утром!

— Подожди, — позвал его аль-Хайтам. Кавех остановился в дверях и обернулся. — Ты сказал, что тебя удивили две вещи. Какая вторая?

— Я подумал, — он вздохнул и улыбнулся. — Я подумал, что ты взялся за это расследование, потому что хотел помочь мне. А оказалось, дело было в этих письмах.

Это было простой констатацией фактов, да ещё и не совсем верной: он действительно в первую очередь интересовался письмами, но в то же время он хотел помочь Кавеху и обеспечил его освобождение под залог ещё до того, как узнал, в чём дело.

Но всё равно стало как-то неприятно.