Когда в дверь постучали, Аль-Хайтам пил невкусный кофе, который cварил сам, и мрачно размышлял о том, что до появления Кавеха в доме он считал свой кофе вполне сносным.

Стук в дверь его насторожил. Кавех бы не стал стучаться, да и редко возвращался так рано с работы, а список людей, которые знали, где живёт аль-Хайтам, был очень краток: Сайно, Тигнари и теперь ещё Путешественница, которую он пригласил исключительно чтобы подразнить Кавеха. Возможно о его месте жительства знала ещё и Властительница Кусанали, но ей по статусу было положено знать всё.

И было сложно представить, чтобы хоть кто-то из них решил заглянуть в гости.

На пороге оказалась очень юная и очень уставшая девушка с синими волосами.

— Господин секретарь? — робко спросила она.

Святые архонты, кто-то опубликовал его адрес на доске объявлений Академии — никаких других объяснений появлению девушки, которая знала, что он секретарь, не могло быть.

— Меня зовут Лайла, я студентка Ртавахиста. Я по поводу обсерватории в пустыне.

Если не до конца понятно, что происходит, лучше всего молчать, напомнил себе аль-Хайтам и уставился на девушку. Астрономическая обсерватория в пустыне была следующим зданием расследования, но как студентка могла об этом узнать? Хотя это всё ещё было менее поразительно, чем то, что она узнала не только кто он такой, но и где он живёт.

— Вы же… секретарь Академии? — робко спросила Лайла.

Два мудреца из шести не имели ни малейшего понятия, как его зовут, хотя они виделись с определённой регулярностью, а две трети студентов и учёных вообще не подозревали о существовании подобной должности и уж тем более о том, что её кто-то занимает. Откуда. Она. Могла. Знать.

— Вы точно секретарь Академии, — увереннее повторила Лайла

— Допустим, — нехотя согласился аль-Хайтам и заметил, что проходящая мимо компания студентов с интересом на них посмотрела. Пожалуй, всё-таки лучше было поговорить с девушкой в доме, не привлекая излишнего внимания.

Он пригласил Лайлу войти и даже предложил ей кофе, от которого она подозрительно быстро отказалась. Сев на диван, она вдруг на секунду прикрыла глаза, и аль-Хайтаму показалось, что девушка не просто медленно моргнула, а погрузилась в по-настоящему глубокий сон, но тут же встрепенулась и, подавив зевок, выпрямила спину.

— Ни в одном документе Академии не указан мой адрес, — аль-Хайтам решил начать с наиболее волнующего его вопроса. — Откуда вы его узнали?

— Ах, это, — Лайла открыла большую мягкую сумку, которая лежала на её коленях. — Секундочку… — она начала вытаскивать какие-то учебники, свитки, писчие перья, небольшую латунную астролябию, ещё учебники, и всё это высилось горой на кофейном столике, пока Лайла, наконец, не вытащила ещё один свиток, ничем не отличавшийся от других, и, развернув его, показала аль-Хайтаму. — Вот.

— Что? — сухо спросил аль-Хайтам, глядя на карту какого-то участка звёздного неба. — Тут указан мой адрес?

— Да! — обрадовалась Лайла. — Как здорово, что вы понимаете! Я, конечно, видела, что господин секретарь — человек с обширными знаниями, но не ожидала, что вы и в астрологии хорошо разбираетесь. Может быть, это у вас так четвёртое созвездие реализуется…

Причина, по которой аль-Хайтам всегда был особенно внимателен к расписанию студентов Ртавахиста и избегал встреч с ними в Академии гораздо более старательно, чем с исследователями других даршанов, заключалась в том, что студенты Ртавахиста были сумасшедшими. Они постоянно пытались оправдать свои неверно составленные заявки на грант Луной в Шакале, попадание в списки на отчисление — пятым домом в Пилигриме, а недовольное лицо секретаря объясняли созвездием Сокола. И не то чтобы это как-то мешало аль-Хайтаму отклонять заявки и формировать списки отчисленных, но всё же комфортнее он себя чувствовал, когда сталкивался с другими даршанами, учёные которых привычно ныли и ругали академическую систему, а не солнечную.

— Вам же не нравится, когда так говорят! — вдруг спохватилась Лайла. — Потому что у вас Соко… Потому что вам не нравится.

Это было ещё более жутко, чем то, что она утверждала, что определила его домашний адрес по звёздам. Впрочем, этому могло быть и вполне разумное объяснение: у аль-Хайтама просто было настолько недовольное выражение лица, что достаточно было хоть немного разбираться в людях, чтобы понять, что ему не нравится астрология.

— Чем я могу вам помочь? — всё же спросил он, хотя желание выставить девушку из дома, а сам дом продать и переехать жить в Ли Юэ росло с каждой секундой.

— Меня подозревают в убийстве, — сказала Лайла и зевнула. — Не матры, конечно, а только мои однокурсники. Но вы можете доказать, что дело не во мне, а в этих воющих штуках.

И пока аль-Хайтам выбирал, что на это ответить, между вариантами «Вы не пробовали обратиться к врачам Бимарстана?» и «Звёзды обманули вас, меня зовут не аль-Хайтам и я никакой не секретарь, а теперь до свидания», Лайла продолжила говорить своим негромким и уставшим голосом:

— Быть может, вы слышали обо мне. Кто-то распускает странные слухи, и их активно подхватывают. Якобы я с лёгкостью бегаю по стене Самуэль по ночам, раскидываю хиличурлов, словно они детские игрушки, а иногда прыгаю так высоко, что мне не нужен телескоп, чтобы увидеть планеты.

Прекрасно. Из всех сумасшедших студентов к нему домой пришла самая сумасшедшая.

— И когда пропала первокурсница из нашего даршана, — Лайла остановилась, явно пытаясь подавить очередной зевок, — то все сразу решили, что это моя вина.

— И у них был повод так считать? — почти против воли спросил аль-Хайтам.

— Нет! Ну, то есть, пожалуй, что и да. В ночь, когда та девушка пропала, мы с ней были единственными студентами в обсерватории… Но я всю ночь проспала как убитая и ничего не видела и не слышала. Но слухи и то, что мы были с ней одни… — Лайла снова то ли вздохнула, то ли зевнула.

— Почему вы решили, что я могу помочь? — аль-Хайтаму пришлось произнести вопрос чуть громче, потому что ему показалось, что девушка снова уснула. Она тут же вскинула упавшую было голову.

— Что? Почему? Ах, но вы же занимаетесь этим расследованием и убираете пустоты.

Откуда, аль-Хайтам вдруг понял, что всё это время сильно сжимал челюсти и, сосредоточившись, заставил себя расслабиться. Откуда она столько знает?

— Я не собираюсь никому рассказывать! — Лайла подняла руки ладонями вверх. — Звёзды сказали мне о вашем расследовании и о том, что вы придёте, я просто хотела немного ускорить процесс.

Звёзды сказали ей, что он проводит расследование. Аль-Хайтам сжал пальцами переносицу и около минуты просто молчал.

— Даже если я действительно чем-то таким занимаюсь, — он заговорил осторожно, стараясь не дать больше информации, потому что именно так действовали шарлатаны: собирали незначительные детали, обрывки фраз, неосторожно сказанные слова, а потом подавали это как откровение небес, — от того, что я её уберу, вас не перестанут подозревать. Я же не буду делать это на виду у всех ваших одногруппников.

— Ох, об этом я не подумала, — Лайла нахмурилась.

Аль-Хайтам хотел было предложить ей показать пустоту своим одногруппникам, чтобы они убедились, что дело не в ней, но тут же понял, что это, во-первых, подвергло бы опасности студентов без Глаза Бога, а во-вторых, те из них, кто склонен верить слухам, могут просто сказать, что пустоту создала Лайла. Великая Дендро Архонт, он начал мыслить в рамках бреда сумасшедшей. Весь даршан Ртавахиста стоило перенести в крыло Бимарстана для душевнобольных и изолировать, потому что это безумие могло быть заразно.

— Они всё равно не ходят в обсерваторию, — грустно сказала Лайла. — В даршане можно взять ключи от неё, всего их десять штук, чтобы за одну ночь не приходило слишком много студентов. И уже который день, когда я прихожу взять ключ, остальные девять висят на месте. А ведь сейчас комета проходит созвездие Небесного кита, такое время для наблюдений…

— Почему другие студенты не ходят в обсерваторию? — поспешил прервать её аль-Хайтам.

— Из-за воя, конечно. Сначала приходили, а потом услышали вой, решили, что это… — она поджала губы. — Что это я вою по ночам. И с тех пор не приходят. Боятся.

На самом деле появление Лайлы могло решить одну небольшую проблему: теперь аль-Хайтаму не надо было красть ключи от астрономической лаборатории в Ртавахисте, как он планировал изначально, ведь он мог просто попросить девушку взять их. Оставался вопрос, откуда у неё было столько информации. Верить в то, что всё это ей подсказали звёзды, он отказывался.

— Я могу помочь вам только устранением пустоты, — сказал аль-Хайтам после недолгой паузы, в течение которой Лайла опять попыталась уснуть, но он пнул кофейный столик и резкий звук разбудил её. — Возможно, когда в обсерватории снова станет спокойно, ваши однокурсники перестанут вас подозревать. Кроме того, так точно не исчезнет кто-то ещё, что может усугубить ваше положение. Но не думаю, — аль-Хайтам даже проникся некоторым сочувствием, — что это помешает им выдумать новые слухи. Таким людям не важны факты.

— Вы правы, — вздохнула Лайла. — Но у них хотя бы будет меньше поводов, — она начала складывать вещи со столика обратно в свою необъятную сумку. — Спасибо вам. И не переживайте, я никому не скажу, где вы живете, — она чуть помедлила и добавила: — И кто вы такой.

Они договорились о встрече в обсерватории ближе к полуночи: у Лайлы были пары в Академии и объёмное домашнее задание. Аль-Хайтам согласился, но ни на секунду не поверил, что в Ртавахисте вообще дают задания на дом. Но с человеком в острой фазе психоза — а Лайла явно была если не в ней, то опасно к ней близка — он спорить не собирался. Она поможет ему достать ключ, чтобы проникнуть в обсерваторию практически незамеченным, и этого достаточно.

После её ухода аль-Хайтам впервые задумался о том, что ему стоило бы поспешить с исследованием дыр в небытие. Чем медленнее продвигалось расследование, тем выше был риск того, что исчезнет больше людей. Но всё же, успокоил он себя, он был расторопнее, чем матры: студентка пропала в обсерватории всего за день до того, как Кавеху предъявили обвинение. С тех пор прошло чуть больше двух недель, и за это время аль-Хайтам успел закрыть почти все известные пустоты, кроме последней. В новом здании Кавеха всё ещё было спокойно, а это значило, что следующие дыры в небытие предстояло искать в гробницах, где шансы исчезновения людей были гораздо ниже: там на них могли наткнуться разве что похитители сокровищ, к которым аль-Хайтам испытывал мало сочувствия.

Кстати о новом здании Кавеха — он взглянул на часы, которые показывали половину первого: слишком поздно, чтобы идти на работу, слишком рано, чтобы отправляться в обсерваторию. Но довольно подходящее время, чтобы добраться до стройки Кавеха, которая, как он знал, была где-то у оазиса Собека. А оттуда было совсем недалеко до обсерватории.

Место было выбрано неплохо, особенно если учитывать, что во всей пустыне едва ли можно было насчитать с десяток неплохих мест для жизни и ещё пару отвратительных, но всё же пригодных.

Аль-Хайтам спрыгнул с яка — пустынный вид был гораздо менее вонючим, чем лохматый, и от этого вызывал у него куда больше симпатии. Три часа от деревни Аару до оазиса Собека он провёл вполне комфортно: мерно покачиваясь по ходу движения яка, аль-Хайтам перечитывал один из своих любимых трактатов — «О душе». Он не имел особого значения для расследования, но неизменно помогал аль-Хайтаму привести мысли в порядок.

Ещё в годы учёбы он как-то больше часа спорил с Кавехом из-за основных тезисов этого сочинения. Кавех, имея гораздо более романтический взгляд на жизнь, утверждал, что душа бессмертна и именно поэтому так важна в архитектуре, ведь что может лучше годиться для отражения бессмертия, если не неподвижные конструкции. Периодически этот спор разгорался снова на протяжении всех последующих лет, и в этом была, признавал аль-Хайтам, особенность их отношений, которая ему нравилась: Кавех с одинаковым жаром мог спорить как о философских категориях, так и о том, чья очередь выносить мусор.

Аль-Хайтаму не нравилась идея отрыва души от тела: зачем разлучать их, делая душу бессмертной, а тело — смертным? Тело аль-Хайтама определённо отвечало устремлениям его души и было достаточно физически крепким и выносливым, чтобы обеспечить ему комфортное существование на долгие годы, которые он бы хотел прожить, изучая этот мир и его законы. И он был уверен, что у тела Кавеха тоже имеется некая цель, но в этой точке спора Кавех неизменно переходил к пошлым шуткам.

Аль-Хайтам поблагодарил наёмника, который сопровождал его от Аару до оазиса, отдал ему вторую половину оговорённой суммы и, погладив яка на прощание, направился к стройке.

Наверняка когда-то оазис Собека, как и все остальные оазисы пустыни, был гораздо зеленее и обширнее, но сейчас от него осталось лишь небольшое озерцо, которое аль-Хайтам мог бы перейти вброд. Но в пустыне и это было роскошью. Чуть левее развернулась строительная площадка. Судя по всему, дом планировался огромный: фундамент причудливой формы занимал очень большую площадь, а правое, уже возведённое, крыло, имело три этажа. Левое же крыло и центральную часть здания явно только начинали строить — или, возможно, перестраивали из-за недавних изменений, внесённых Кавехом. Из-за этого здание больше походило на развалины, местами прикрытые строительными лесами, но размах всё равно чувствовался. Аль-Хайтам не мог представить, сколько бы стоило построить такой дом в Сумеру, а транспортировка материалов в пустыню и вовсе поднимала цены раза в полтора.

Кавех стал успешным архитектором. Всё было не зря.

Ещё пара таких проектов — и он выплатит долг, приобретёт собственный дом в Сумеру, сможет выбирать из множества предложений только те, которые будут ему нравиться, и, конечно, не будет ездить каждый день на стройку. Помимо Кавеха аль-Хайтам знал лично лишь одного архитектора — пожилого профессора Кшахревара. Когда тот был совсем юным, то трудился разнорабочим при строительстве Большого базара, о чём очень любил рассказывать. Но ещё он любил делиться тем, как после строительства новых аудиторий Академии, которые принесли ему деньги и репутацию, его жизнь кардинально изменилась: строительные площадки сменились роскошным кабинетом, жёсткие табуретки — уютными креслами, а макеты за него делали подмастерья, он лишь набрасывал чертежи. Такая жизнь наверняка ждала и Кавеха.

— РАЗЛОМ! — заорал знакомый голос. — Вы все отправитесь в Разлом долбить руду! Потому что это единственная работа, на которую годны ваши кривые руки! — Из-за стены первого этажа, пятясь, медленно вышел молодой строитель. — А ну вернись! — Строитель вжал голову в плечи. — Мирза! — он понуро побрёл обратно. — Я сейчас уйду, и пока меня не будет, ты разберёшь это убожество, которое почему-то назвал перегородкой!

Из того же прохода, через который пытался сбежать нерадивый строитель, вышел Кавех. На котором были одни штаны.

— Аль-Хайтам? — он снял с запястья ленту и на ходу начал собирать волосы в высокий хвост. Конечно, было понятно, почему на Кавехе были одни штаны: в пустыне жарко, а во время работы на стройке, должно быть, ещё жарче. И судя по пыли на коленках и грязных руках, Кавех не только ругался на кривые перегородки, но и делал что-то сам. И хотя так обнажаться среди песков было бы безумием и верным способом заработать тепловой удар и ожоги за несколько минут, всё же на строительной площадке было достаточно тени от уже возведённой части здания, строительных лесов и навесов для отдыха, так что почти все рабочие не носили рубашек. Но рабочие аль-Хайтама не интересовали.

Катастрофа, которая, как он ожидал, должна была случиться, если он увидит Кавеха обнажённым — например, случайно столкнувшись в ванной, — никак не происходила. Кавех был весь длинный и тонкий, и мышцы у него были такие, как аль-Хайтам и думал: хорошо заметные на худом теле и явно очень функциональные. Точно не такие, как у аль-Хайтама, который над ними работал, а скорее такие, которые появились бы у кого угодно, если бы он работал на стройке и использовал в бою двуручный меч.

Все эти правила были излишней предосторожностью, решил аль-Хайтам, наблюдая, как Кавех развернулся — длинная шея, острые плечи и лопатки, изгиб позвоночника блестит от пота — чтобы крикнуть рабочим: «Скоро вернусь!». Вот перед ним Кавех без рубашки — и ничего ужасного не происходит.

Но всё испортилось, когда Кавех подошёл ближе и спросил, что он тут делает.

Аль-Хайтаму захотелось прикоснуться. Он посмотрел на слегка загоревшую, чуть влажную от пота кожу Кавеха и перевёл взгляд на ближайшую пальму. Орех на ней висел так низко, что скоро должен был упасть. Считалось, что цукаты из орехов аджиленах были одним из любимых десертов Алого короля.

— Аль-Хайтам? — у его уха раздались щелчки пальцев.

— Появилась возможность попасть в обсерваторию сегодня ночью, — ответил он, обращаясь к пальме. — Я решил, что мы сможем отправиться от твоей стройки.

— А, ну да, — Кавех приложил ладонь ко лбу, вглядываясь в ещё висящее над песками марево. — Примерно через полтора часа пойдём? — Аль-Хайтам кивнул и всё-таки посмотрел на него ещё раз. — Мне надо закончить дела, и так из графика выбиваемся, — Кавех нахмурился и потёр шею, оставляя разводы от грязных пальцев. — Там, — он махнул рукой в сторону озера, — моя палатка для отдыха, можешь в ней переждать. И, аль-Хайтам, — он уже сделал пару шагов в сторону стройки, но вдруг развернулся. — Спасибо, что пришёл за мной!

Кавех шутливо сморщил нос и, помахав ему, пошёл дальше, но через пару метров остановился у паллет с глиняными блоками. Задумчиво поковырял один из них пальцем, потом посмотрел по сторонам, очевидно, высматривая кого-то из рабочих, а затем вытянул один блок и закинул его на плечо.

Глядя в напряжённую спину удаляющегося Кавеха, Аль-Хайтам старался думать о происходящем как о торжестве телесного над духовным. Философы сотни лет боролись с этим, некоторые даже успешно побеждали. Наверное, они просто не были знакомы с Кавехом, поэтому эта победа далась им значительно легче.

К моменту когда Кавех зашёл в палатку, аль-Хайтам успел отрефлексировать и рационализировать произошедшее.

Всё было просто. Аль-Хайтаму было двадцать восемь лет: уже не настолько молод, чтобы испытывать возбуждение практически без повода, но и не слишком стар, чтобы не испытывать его совсем. Не то чтобы он намеренно воздерживался, но секс требовал слишком много усилий. Надо было знакомиться и общаться с людьми, что-то рассказывать о себе и — ещё хуже — узнавать о них. И к тому же в те несколько раз, когда он всё-таки преодолел себя, секс был довольно скучным и неловким процессом, так что аль-Хайтам пришёл к выводу, что оргазм, который он мог получить с человеком, мало чем отличался от оргазма, который он мог получить в результате мастурбации. И если была возможность удовлетворить себя гораздо более эффективно и менее затратно, то он не видел смысла утруждаться.

Сегодня просто всё совпало: его организм давно не получал разрядки, а Кавех… Кавех оказался поблизости со всей этой своей загорелой кожей, подтянутыми мышцами и длинными конечностями. Скорее всего если бы аль-Хайтам увидел вместо полуголого Кавеха какую-нибудь фреску с Дешретом, он бы почувствовал то же самое. Ну или фреску с Пушпаватикой, конечно.

Поэтому когда Кавех зашёл, всё ещё в одних штанах, аль-Хайтаму было всё равно: он только бросил на него хмурый — вместо обещанных полутора часов он ждал больше двух — взгляд поверх книги и снова вернулся к чтению.

А потом Кавех начал мыться.

В углу палатки стояла бочка с водой, и мерзкий отвратительный Кавех опустил туда полотенце, слегка его выжал и начал им обтираться.

«Далее, раз о сущем говорится во многих значениях, — прочитал аль-Хайтам, — оно означает то определённое нечто, то количество, или качество, или какой-нибудь другой из уже различённых родов сущего…»

Плеск воды.

«…То будет ли душа состоять из всех этих родов сущего, — он упрямо вернулся к строчке, которую с трудом нашёл. — Или нет?»

Кавех ему как-то рассказывал, что один скульптор вылепил статую, у которой был приподнят мизинец, потому что только в таком положении становится видна одна маленькая мышца предплечья. Аль-Хайтам не помнил, конечно, что это за мышца, но помнил, как восхитился вниманием скульптора. И если он прямо сейчас не перестанет пялиться, то скоро будет знать больше деталей, чем любой из скульпторов, живших прежде или здравствующих по сей день.

«Раз о сущем говорится во многих значениях, оно означает то определённое нечто…»

Кавех потёр полотенцем шею и плечи, и вода сбежала по узкой спине, намочив пояс штанов. Аль-Хайтам поднял взгляд от намокшей ткани и увидел две ямочки на пояснице.

«…То количество, или качество, или какой-нибудь другой из уже различённых родов сущего…».

Чтобы перестать на них смотреть, он скользнул взглядом вдоль ложбинки позвоночника, снова отмечая, какой Кавех длинный. Казалось, несмотря на то, что он даже чуть ниже аль-Хайтама, его спина всё тянется и тянется, и потом ещё эта шея.

«…То будет ли душа состоять из всех этих родов сущего…»

Надо признать, что на его шею аль-Хайтам постоянно смотрел и раньше. Шея была красивая, и она бы ему нравилась, даже если бы принадлежала кому угодно другому. Например, Викраму. Мысль о Викраме подействовала успокаивающе, потому что мало кто вызывал у него столь же сильное глухое раздражение, как Викрам.

«…Или нет?»

Как хорошо, что Кавех стоял к нему спиной и аль-Хайтам не видел всего. Ему хватало спины, шеи, линии плеч, острых лопаток и локтей. Этого даже было слишком много.

«Далее, раз о сущем говорится во многих значениях, оно означает то определённое нечто, то количество, или качество, или какой-нибудь другой из уже различённых родов сущего…»

Кавех наконец закончил, взял сухое полотенце и, быстро вытершись, накинул рубашку.

«…То будет ли душа состоять из всех этих родов сущего или нет?» — аль-Хайтам с раздражением захлопнул книгу.

— Что читаешь? — спросил Кавех.

Понятия не имею, подумал аль-Хайтам.

— «О душе», — вместо этого ответил он и убрал книгу.

— А-а-а, это про то, что у каждой души есть своя звезда?

— Нет, это, наверное, был твой детский дневник. — Кавех смешливо фыркнул в ответ. — Ты готов идти?

Дорога заняла у них чуть меньше часа, в течение которого Кавех собрал двух скарабеев («Для Сайно, ему понравится»), пнул все попавшиеся на пути перекати-поля, из одного из которых выпало протухшее яйцо («Именно этого запаха, аль-Хайтам, мы и пытаемся избежать, вынося мусор вовремя. Но тебе он, кажется, нравится?»), и чуть не выскочил прямо перед лагерем пустынников, но аль-Хайтам успел схватить его и затащить обратно за обелиск. С размаха впечатав Кавеха спиной в столб, он испытал хоть какое-то моральное удовлетворение. Но для него по-прежнему оставалось загадкой, в чём была идея Дендро Архонта создать человека с такой красивой шеей, чтобы аль-Хайтаму постоянно хотелось её свернуть.

Астрономическая обсерватория находилась на возвышении к северу от Храма Хемену. Лайла уже ждала их: маленькая фигурка у двери куталась в тёплую накидку. Увлечение Кавеха деревьями, очевидно, достигло своего апогея при строительстве обсерватории, потому что здание довольно буквально повторяло форму дерева. Полукруглый прозрачный купол был кроной, которую оплетали и поддерживали ветви, а основная часть здания не только напоминала ствол, но и сделана была из дерева. Интересно, насколько довольны были пустынники появлением здания, которому разве что не хватало растяжки с надписью «Славься, Дендро Архонт!», посреди пустыни Колоннад, но никаких видимых повреждений аль-Хайтам не заметил. Возможно, пустынники всё ещё приходили в себя от шока после такой наглости.

— Доброй ночи, — негромко поприветствовала их Лайла. — Вы, должно быть, архитектор Кавех.

— Это тоже рассказали звёзды? — скептически поинтересовался аль-Хайтам.

— Нет, что вы, — Лайла улыбнулась. — Чтобы знать, кто такой светоч даршана Кшахревар, достаточно просто иметь уши и учиться в Академии.

Кавех заулыбался так, что осветил пару метров вокруг себя, но тут же, конечно, заверил Лайлу, что это всё глупости и светочи Кшахревара ничто по сравнению со студенткой, которой с неба падают научные работы. Под их обмен комплиментами — оживлённый со стороны Кавеха и усталый, но дружелюбный со стороны Лайлы — они вошли внутрь обсерватории.

Аль-Хайтам уже не в первый раз задумывался о том, как бы выглядел их дом, если бы он был построен по плану Кавеха, а не повторял типовые дома учёных Академии. И в обсерватории эти мысли к нему вернулись: так тут было хорошо. Большое круглое помещение с винтовой лестницей посередине, которая вела на обзорную площадку с телескопом. Мягкий ковёр на полу, полки для книг, закрывающие все стены, и кажущиеся не отдельными шкафами, а открывающимися среди ветвей дерева просветами. В них, правда, хранились не настоящие книги, а, как понимал аль-Хайтам, карты звездного неба и сборники астрологических таблиц. Несколько диванов и крупных подушек, кофейные столики и штук пять письменных столов в глубине помещения — и всё это залито лунным светом, льющимся из купола. Казалось, будто они стоят внутри магического шара гадалки, и это так хорошо подходило Ртавахисту и всем его студентам, что аль-Хайтам не мог не восхититься такой простой и немного шутливой идеей.

Дыра была сразу за винтовой лестницей — прятаться в обсерватории особо было негде. Лайла, которую, казалось, совсем не беспокоили ни вой, ни подрагивание предметов, села на диван, через пару мгновений сползла ниже, уронив голову на подлокотник, и уснула. Кавех сочувственно цокнул языком и укрыл её пледом.

В этот раз аль-Хайтам не почувствовал привычной прохлады пустоты — возможно, потому что ночью в обсерватории посреди пустыни и так было довольно холодно. Но желание скорее узнать, что принёсет этот фрагмент — последний из двух оставшихся — было прежним. Он прочитал его вслух — для Кавеха, который стоял за его спиной и осторожно придерживал за локоть.

«Я жалею лишь о том, как много лет я провёл, не зная тебя по-настоящему».

Проснувшаяся в наступившей тишине Лайла была, казалось, совсем не удивлена, что аль-Хайтам действительно избавился от воющей пустоты. В благодарность она предложила предсказать им судьбу, и аль-Хайтам закатил глаза, поворачиваясь к Кавеху и ожидая увидеть, что тот настроен так же скептично. Но Кавех пришёл в полный восторг от этой идеи, и, поглядев, как они с Лайлой схватили друг друга за руки и сели за один из столов, аль-Хайтам решил, что не выдержит двоих человек, говорящих о совершенно антинаучных вещах, особенно если один из этих двоих — это Кавех, и поспешил покинуть обсерваторию.

Под звёздным небом, которое вряд ли успело сильно измениться со времён Алого короля, аль-Хайтам смотрел на его гробницу и думал о его письме. Найденная сегодня строка была короткой, но от этого не менее значимой. Она не только завершала послание Дешрета — она ещё и показывала, что он и его неизвестная возлюбленная были знакомы давно. Хотя про какой срок Дешрет мог сказать «много лет»? Были ли пять лет большим сроком для Архонта Пустыни? Десять? Сто? Пятьсот? Если бы речь шла о человеке, это значительно упростило бы анализ. Для человеческой жизни много — это, пожалуй, от десяти лет и до семидесяти. Аль-Хайтам знал Кавеха как раз десять лет, и это совершенно точно было много.

Дверь за его спиной открылась.

— Надеюсь, тебе предсказали, — мягкие шаги по песку раздались за его спиной, — что ты станешь очень богатым и компенсируешь мне все финансовые и моральные затраты на твоё содержание.

— Лучше, — весело ответил Кавех, обходя его. — Лучше.

Он протянул руку и вытащил из волос аль-Хайтама сухую колючку от перекати-поля.

Святые архонты, с усталой обречённостью подумал аль-Хайтам, всё ещё чувствуя прикосновение пальцев Кавеха. Обо всех правилах, которые очерчивали границы их отношений, явно можно было забыть.