Однажды аль-Хайтам заметил, что если не ходить на работу, то утро — это самое лучшее время дня, и с тех пор старался не появляться в Академии раньше двенадцати часов. Кавех либо уходил на стройку очень рано, либо спал после ночных корпений над чертежами, и утром всегда было тихо и спокойно. А если — как сегодня — он ещё и оставлял аль-Хайтаму кофейник, подогреваемый на специально купленном для этого в Ли Юэ механизме с силой Пиро, то сложно было представить человека более довольного жизнью, чем аль-Хайтам, который после завтрака наливал себе вторую чашку кофе и шёл в кабинет, чтобы почитать и подумать.

Анализ линии отрыва последнего фрагмента привёл к ожидаемому, но неприятному выводу: не хватало ещё одной части письма и единственным зданием, в котором она могла появиться, было новое здание Кавеха. Он мог, конечно, сколотить какую-нибудь палатку, но в эффективности такого решения были сомнения. Все строения, в которых появлялись фрагменты письма, были спроектированы и построены с мыслью о Дендро Архонте и неизвестной женщине, а вот любое новое здание, скорее всего, будет создано с надеждой, что в нём не появится дыра в небытие.

Оставалось только ждать и надеяться, что если пустота и обнаружится, то случится это раньше, чем пострадают люди, а пока аль-Хайтам вновь обратился к поиску фрагментов в гробницах. С пустыней было сложнее: обрывки письма, очевидно, появлялись в местах, которые были связаны с Алым королём, но это никак не сужало круг поиска. Всё в пустыне было связано с Дешретом.

Первые три фрагмента письма неизвестной женщины аль-Хайтам нашёл по чистой случайности: в Хадж-нисут он изучал надписи на первозданных конструкциях. И к сожалению, для того, чтобы внимательнее изучить письмена, первозданные конструкции надо было нейтрализовать. Устав от очередного боя, аль-Хайтам решил немного развеяться и побродить по храму и так и обнаружил первый фрагмент. После этого он провёл в Хадж-нисут больше двух недель, лишь изредка возвращаясь домой, чтобы пополнить запасы еды и помыться. Это время не прошло даром: второй фрагмент нашёлся там же. Но повторное и ещё более внимательное исследование всех помещений Хадж-нисут не принесло ничего нового.

На тот момент аль-Хайтам решил, что фрагменты могут быть только в Хадж-нисут, а раз их там больше нет, то, возможно, их уже нашли другие исследователи. Он вернулся к изучению первозданных конструкций и отправился в Храм Хемену, где, к своему удивлению, обнаружил третью дыру в небытие.

Пожалуй, логичным следующим шагом было бы вернуться в Храм Хемену и рассчитывать на то, что там, как и в Хадж-нисут, находится не одна пустота.

Но аль-Хайтаму было лень. Храм Хемену был такой большой, а он, привыкший к зданиям Кавеха, в которых пустоту можно было обнаружить либо сразу же, либо максимум через несколько минут, содрогался от перспективы провести дни, если не недели, в запутанных подземных коридорах.

Поэтому к поиску новых возможных мест аль-Хайтам приступил с установкой найти что-нибудь небольшое, не очень пыльное и относительно безопасное. Это, конечно, никак нельзя было назвать научным подходом, но аль-Хайтам рассудил, что если исследователь отдаёт себе отчёт в собственных предубеждениях, то это гораздо меньше влияет на конечный результат. Он развернул карту Сумеру и обратился к её пустынной части.

Пустыня Хадрамавет не подходила: там, конечно, наверняка где-то и прятался фрагмент письма, но аль-Хайтаму очень не хотелось возвращаться к исследованию в пустыне, чтобы наглотаться песка и потом неделями чихать им, вытряхивать его из сапог и вымывать из волос. Также он решил пока не отправляться в Землю нижнего Сетеха, потому что шансы, что в области, где уже нашлось два фрагмента, найдётся ещё один, были не нулевыми, но всё же низкими.

Оставалась пустыня Колоннад, которая была больше всех прочих областей, и Земля верхнего Сетеха. Но в последней был разве что этот огромный робот. Аль-Хайтам, нахмурившись, разглядывал карту, пока наконец не обнаружил то, что идеально подходило. На плато к западу от Долины Дахри высился небольшой храм, который когда-то, очевидно, относился к поселению поблизости. Поселение было разрушено ещё в эпоху Чумы, а храм остался. Аль-Хайтам обвёл крошечный квадрат на карте и довольно кивнул сам себе: на такое здание может уйти максимум день. Если он выйдет ночью, то окажется в храме ранним утром, а после заката солнца, как спадёт жара, сможет вернуться домой.

Он не планировал брать с собой Кавеха. Его желание присутствовать при нахождении пустот в собственных зданиях аль-Хайтам понимал и, более того, признавал, что от Кавеха была некоторая польза: аль-Хайтаму нравилась возможность обсуждать с кем-то расследование.

Но во всём остальном Кавех оставался собой и даже стал немного хуже: как и раньше, слишком много говорил и махал руками, что во время исследования гробниц могло оказаться опасным, а теперь ещё и стал периодически трогать аль-Хайтама. И это были не те прикосновения, которые аль-Хайтам знал — как в случае с Дилюком Рагнвиндром или с другими жертвами обаяния Кавеха: все эти руки на плечах, шутливые поглаживания и стряхивание несуществующих пылинок с одежды.

Нет, это были прикосновения, возможно, вовсе не намеренные, но они заставали аль-Хайтама врасплох. Например, вчера они складывали фрагменты писем и искали ответы на вопросы первого письма во втором, как вдруг аль-Хайтам понял, что острый локоть Кавеха прижат к его боку. Как долго они просидели так близко друг к другу? Через несколько минут он снова отвлёкся на письмо и очнулся, только когда Кавех в задумчивости постучал пальцами по коленке. По его, аль-Хайтама, коленке.

И дело было не в том, что ему не нравилось. Это было приятно. От прижатого локтя было тепло, от каждого прикосновения пальцев к колену по всему телу словно проходил небольшой разряд электричества — что, правда, омрачалось воспоминанием о периоде, когда Сайно считал забавным пожимать людям руки и бить их током. Закончилось это всё тем, что Кавех додумался применить в момент рукопожатия Дендро, в результате чего два идиота — светоч Кшахревара и генерал махаматра — пару минут тряслись от реакций обострения и разрастания, а потом сутки отлеживались в Бимарстане.

Но то, что ему нравились прикосновения Кавеха, да ещё и, как выяснилось, то, как Кавех выглядел, порождало слишком много вопросов и потенциальных проблем, и аль-Хайтам не хотел с ними разбираться. Мастурбировал ли он после, думая о пальцах Кавеха на своём колене? Возможно. Хотел ли он придумывать ответы на миллион издевательских шуток, которые Кавех непременно начнёт генерировать, как только узнает, что аль-Хайтам находит его привлекательным? Точно нет.

Поэтому когда он, тихо собравшись, вышел из своей спальни в час ночи, намереваясь прокрасться через коридор и гостиную к выходу, вид сидящего на диване Кавеха вовсе его не обрадовал.

— Так-так-так, — ехидно пропел Кавех, закидывая ногу на ногу. — И куда это ты?

— Как ты узнал? — мрачно спросил аль-Хайтам, несколько секунд понаблюдав за покачивающейся лодыжкой.

— Карта на твоём столе, — Кавех широко улыбнулся. — Может, хоть это научит тебя убирать за собой.

— Не представляю, что может научить тебя не совать нос в мои дела.

— Я не собирался, — возмутился Кавех и потрогал свой нос. — Я просто искал чашку для кофе, а ты, очевидно, решил собрать на своём столе весь сервиз.

— В таких случаях принято игнорировать личные документы.

— Карту Сумеру едва ли можно назвать личным документом. Ты, кстати, не собираешься взять её с собой? — Кавех помахал свитком. — Если бы не я, — он поднялся, — ты бы забыл.

— Ничего страшного, — буркнул аль-Хайтам и, признавая поражение, направился к входной двери.

В ночном путешествии были свои положительные стороны: отсутствие жары и то, что Кавех почти всё время спал. Он спал, пока они плыли на лодке, спал, когда они ехали на вонючих яках, и уснул, как только пересел на невонючего. Минус у ночного путешествия был один: аль-Хайтам, который проснулся поздно и ещё и подремал после обеда, спать не хотел и поэтому был вынужден смотреть на спящего Кавеха. В этот раз он не открывал книгу, сразу решив не обманывать себя: никакое рассуждение о симулякрах не могло быть интереснее, чем наблюдать за подрагиванием ресниц Кавеха и тем, как он иногда морщит нос во сне.

К моменту, как они добрались до Дюны Ухищрения, аль-Хайтам пришёл к весьма неутешительным выводам.

— Только не говори, что нам придётся, — Кавех зевнул и соскользнул со спины яка, — пользоваться четырёхлистными символами.

— Это самый быстрый способ забраться на плато, — аль-Хайтам привязал яков к обелиску и проверил узлы, натянув поводья. — Иначе пришлось бы идти через Долину Дахри, а там полно пустынников.

— А тут полно этих, — Кавех указал пальцем вдаль, где над песком беззвучно скользила первозданная конструкция.

— Если не подходить к ним вплотную, они тебя не тронут, — пробормотал аль-Хайтам, проверяя сумку с водой.

— Зато тронут они, — Кавех смотрел за его спину, откуда совершенно точно доносился звук, знакомый, наверное, каждому жителю Тейвата — злобное пыхтение бегущих хиличурлов, — и при этом не делал ни малейшей попытки достать оружие.

— Даже чемодан свой не достанешь?

— Я его сегодня не брал, — ответил Кавех и опять зевнул.

— Тогда отойди и не мешайся под ногами, — буркнул аль-Хайтам, разворачиваясь и призывая меч. Их было всего трое: митачурл с топором и пару хиличурлов, — поэтому ему хватило призыва связующего поля, чтобы быстро с ними разобраться.

— Там ещё один, на башне, — крикнул Кавех с почтительного расстояния в десяток метров. — С арбалетом.

— Ты вообще помогать не собираешься? — раздражённо бросил аль-Хайтам и, прищурившись, в самом деле разглядел башню и Пиро-арбалетчика на ней — почти у самой скалы. Слишком далеко, чтобы попасть в аль-Хайтама сейчас, но как раз в том месте, где поблёскивали четырехлистные символы. Даже если этот хиличурл был плохим стрелком, шансы, что он попадёт в одного из них — тёмные фигуры на светлом песке — как только они приблизятся, были очень высоки.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Меч в него кинул? — спросил Кавех, подходя ближе, но с опаской поглядывая на хиличурла. — Мы с тобой — тупиковая ветвь развития боевых искусств Сумеру.

— И почему ты не используешь лук или катализатор? — рассеянно спросил аль-Хайтам, прикидывая, стоит ли тратить время на то, чтобы обойти хиличурла. Не стоило, надо было разбираться с ним сейчас, потому что любой обходной путь увеличивал поход на несколько часов.

— Исключительно с целью насолить тебе, — хмыкнул Кавех. — Но если это тебя и правда интересует, — добавил он через пару минут, в течение которых они стояли и смотрели на хиличурла, а хиличурл — на них. — То в юности мне казалось, что двуручный меч придаст мне мужественности. Просто представь меня с какой-нибудь Полярной Звездой. — Аль-Хайтам улыбнулся.

Хиличурл натянул тетиву и прицелился в их сторону, но почти сразу опустил арбалет, явно понимая, что выстрел на таком расстоянии будет пустой тратой болтов. Хиличурлы никогда не были особо искусными воинами, но аль-Хайтаму не очень хотелось проверять, насколько хорош этот конкретный хиличурл, и подвергать себя опасности в довольно далеком от цивилизации уголке пустыни.

— Знаю! — вдруг воскликнул Кавех. — Надо бросить в него бутылку воды! А потом ты кинешь одно из своих зеркал.

— Бутонизация, — аль-Хайтам покивал головой. Идея была хороша: взрыв от бутона скинет хиличурла с башни и на земле с ним будет гораздо легче разобраться.

— Так, — Кавех присел на корточки и, начертив прямую линию на песке, потребовал: — Дай свой меч.

Аль-Хайтам нехотя протянул клинок, который Кавех быстро выхватил и, используя силу Дендро, навёл в направлении хиличурла. Потом присел ещё ниже, потом встал, сделал пару шагов в одну сторону, потом в другую, присел ещё раз и спустя ещё несколько телодвижений и чертежей на песке, в которых аль-Хайтам не видел никакого смысла, кроме того, что Кавех, очевидно, высчитывал угол броска, наконец, сказал:

— Встань здесь. — Аль-Хайтам осторожно подошёл, стараясь не потревожить линии на песке. Рука Кавеха легла на его плечо и надавила, заставляя опуститься ниже. — Чуть левее. Отлично, — он вложил в его ладонь бутылку и выдернул пробку. — Очень бы не хотелось тратить вторую и последнюю бутылку, поэтому постарайся попасть с первого раза.

Главным, что могло помешать аль-Хайтаму попасть в хиличурла, была отвлекающая близость Кавеха, но тот, ещё немного подвинув его в сторону, отступил.

Если честно, хиличурла было жалко. Одно дело — погибнуть в бою, и совсем другое — неожиданно получить бутылкой по голове. Он выглядел таким удивлённым и растерянным, что даже не попытался ничего сделать, когда возник бутон. Просто стоял и смотрел на него, пока тот не взорвался, сбросив существо с башни.

— И куда теперь? — спросил Кавех после того, как с хиличурлом было покончено. Аль-Хайтам молча указал вправо, где над скалой поблескивал четырехлистный символ. — Ты знаешь, — вдохнул Кавех, убирая меч, — в других странах восхищаются этим изобретением. Мой знакомый из Ли Юэ жалел, что у них нет четырехлистников, ведь было бы так удобно перемещаться в горах. От одной мысли о полёте с помощью этой штуки где-нибудь в Заоблачном пределе меня тошнит.— Он поморщился и вытянул руку. В ту же секунду механизм молниеносным рывком перенёс его на вершину плато.

Убедившись, что Кавех приземлился и вроде бы даже не пытался избавиться от содержимого своего желудка, аль-Хайтам вдохнул прохладный предрассветный воздух, чтобы немного унять головокружение, и последовал за ним.

Дальше путь был гораздо легче — они добрались до храма меньше, чем за час, встретив по пути лишь пару спящих скорпионов и аккуратно обойдя лагерь Фатуи, в котором, судя по тишине, тоже все спали.

Вход в храм был открыт. Это могло значить, что сюда уже добрались либо похитители сокровищ, либо исследователи, либо — и этот вариант нравился аль-Хайтаму меньше всех — Путешественница.

Он уже бывал в гробницах после неё и, хотя в них было гораздо безопаснее — ни монстров, ни людей — это ещё и значило, что любые ценные вещи были или испорчены, или вынесены. В последние полгода он всё чаще видел в гробницах разбитую керамику, расколотые фрески и потухшие древние механизмы и с каждым разом всё больше убеждался, что герои и искатели приключений вызывали у него почти столько же презрения, сколько и похитители сокровищ: ни у тех, ни у других не было никакого уважения к исторической и научной ценности найденного и двигала ими только жажда наживы.

Обелиск в центре молельного зала сиял голубым светом, а единственным человеком, обладавшим необходимой силой, чтобы его активировать, была Путешественница. Аль-Хайтам выругался себе под нос.

— Что-то не так? — спросил Кавех, обходя обелиск вокруг. — Тут есть лифт!

— Здесь уже была Путешественница, — недовольно ответил аль-Хайтам, следуя за ним.

— Значит, никаких сундуков с сокровищами? — понимающе хмыкнул Кавех.

Как только они оба ступили на платформу подъёмника, она заскользила вниз, но остановилась неожиданно быстро, всего через пару секунд. Они стояли под самым потолком нижнего зала.

— Странно, — пробормотал аль-Хайтам, оглядываясь. — Не спеши, — попросил было он, но поздно: Кавех уже сделал несколько шагов с платформы.

— Невидимый пол! — восхищённо воскликнул он. Под носком его обуви и в самом деле едва заметно, отливая синим, мерцала прозрачная каменная плита. — Наверное, она всё тут исследовала, вон, внизу, — ещё пара шагов вперёд, — активированный алтарь.

— Кавех, осторожно, — попросил аль-Хайтам, медленно идя за ним. — Эти переходы имеют свойство обрываться довольно неожиданно, ты даже не успеешь глайдер раскрыть.

— Тут ступеньки, — проигнорировав его замечание, сказал Кавех и быстро сбежал вниз. Аль-Хайтам ускорил шаг и спустился следом. — Так, тут стена, — Кавех вытянул руку и потрогал прозрачную преграду.

Аль-Хайтам оглянулся по сторонам — они стояли на платформе на уровне глаз трех статуй Собека. До пола было метров тридцать.

— И тут стена, — сказал Кавех.

Собек, бог воды и разливов, очевидно имел большее значение для жителей этих мест, чем Дешрет. Хотя обелиск в главном молельном зале и был посвящён Алому королю, но в нижнем зале он был изображён лишь на двух фресках, всё остальное — огромные статуи и узоры на стенах — было посвящено Собеку.

— Хм, и тут стена, — задумчиво протянул Кавех. — Надо вернуться.

Аль-Хайтам, который всё это время стоял на месте, развернулся к ступенькам, с которых они спустились, и уткнулся в преграду.

Некоторое время он стоял так, прижавшись лбом к прохладной каменной плите. Потом сделал шаг в сторону. Стена. В другую. Стена.

— Аль-Хайтам? — голос Кавеха прозвучал испуганно.

Он положил руку на стену и начал обходить периметр, ведя ладонью по каменным плитам. Ничего. Потом обошёл ещё раз, сместив руку ниже. Прохода не было. Он поднял руку высоко, так, что кончики пальцев коснулись потолочной плиты, и обошёл в третий раз. Прохода не было.

Они застряли в каменном мешке размером примерно три метра в длину и столько же в ширину. Кавех судорожно вздохнул и осел на пол.

Аль-Хайтам волнения не чувствовал: он часто встречал в гробницах ловушки и, хотя стал достаточно опытным, чтобы обходить их, а не попадаться, всё же не считал сложившуюся ситуацию чрезмерно опасной. Почти все ловушки в гробницах и храмах пустыни были рассчитаны на преступников, которые не обладали Глазом Бога, и предназначались для задержания до прибытия стражи. Для тех, кто владел элементальной магией, опасность представляли лишь те ловушки, которые действовали слишком быстро: например, сдвигающиеся стены, уходящий из-под ног пол над ямой с пиками и прочие занятные изобретения.

Но ловушка, в которую они попали — и аль-Хайтам ещё раз обошёл каменный квадрат по периметру — казалось, просто запирала и удерживала тех, кого угораздило в ней оказаться. И точно не навсегда, потому что трупы, висящие в воздухе под потолком храма, были бы сомнительным украшением для религиозного служения. Значит, она должна была как-то открываться.

Он внимательно осматривал стены храма — прозрачность каменных плит была очень кстати — когда Кавех стянул с себя накидку и сказал:

— Жарко.

Аль-Хайтам не придал этому особого значения, лишь мельком отметил, что Кавех слишком разнервничался, и вернулся к изучению статуи Собека. Через несколько мгновений он почувствовал, как по спине скатилась капля пота, что в пустыне, конечно, было обычным делом, но только вот…

Он проверил часы — полшестого утра. Жара ещё не наступила даже снаружи, а на нижнем, подземном уровне храма ещё долго должна была сохраняться прохлада. Но аль-Хайтаму было жарко. Он протянул руку и потрогал стену, к которой всего несколько минут назад прижимался лбом и чувствовал приятный холод камня.

Стена была тёплой.

Значит дело не только в том, чтобы запереть незванных гостей. Но ещё и уморить их повышением температуры.

Аль-Хайтам задумчиво посмотрел на Кавеха, который махал ладонью перед лицом, пытаясь охладиться. Наверное, не стоило ему говорить. Сам скоро догадается.

Постаравшись незаметно вытереть пот со лба, аль-Хайтам вернулся к изучению статуй Собека. Они были расположены несимметрично: одна смотрела на юг, вторая — на восток, а третья почему-то на северо-запад. В месте же, где, как показалось аль-Хайтаму, было бы логично расположить третью статую, находилась фреска Алого короля. И фреска тоже была странно расположена: внизу высокой стены, оставляя большую часть пространства пустым.

За годы изучения гробниц и храмов аль-Хайтам твёрдо усвоил, что любая ассиметрия подозрительна. Поэтому, примерившись, он запустил Дендро зеркало в стену над фреской Дешрета — элементальные объекты легко проходили через любые преграды. В месте, куда ударило зеркало, на секунду показался и тут же исчез кусочек фрески.

— Хм, ладно, — пробормотал аль-Хайтам.

— Что там? — спросил Кавех. Вместо ответа аль-Хайтам ещё раз запустил зеркало в стену, на этот раз чуть выше. Голова, которая на мгновение проявилась на камне, совершенно точно была крокодильей.

— Фреска Собека над фреской Дешрета, — аль-Хайтам покачал головой. — Как некрасиво.

— Это как-то поможет нам выбраться? — Кавех вытер лоб рукавом рубашки. — Что-то мне жарко, — пожаловался он.

— Попробовать стоит. Возможно, если фреска проявится полностью, то станут видны и стены.

— И какой от этого толк? — раздражённо спросил Кавех и, переступая с ноги на ногу, скинул туфли.

— Возможно, проявятся не только стены, но и механизм открытия, — терпеливо пояснил аль-Хайтам и посмотрел на босые ноги Кавеха.

— Их взгляды сходятся как раз в нашей камере заключения, — сказал Кавех, повертев головой по сторонам. — Взгляды статуй, — пояснил он.

— Значит, что-то со статуями, — аль-Хайтам нахмурился. — Собек был богом воды и разливов рек. Раньше Долина Дахри была рекой, так что понятно, почему здесь находится храм ему и Дешрету. Но согласно легендам, Собек и Алый король не ладили. Не враждовали, но отношения у них были не самые дружелюбные. И изобразить Собека над Дешретом — это, конечно, ужасное неуважение. Неудивительно, что прихожане храма решили это скрыть.

— И вот всегда им важно, кто сверху, — усмехнулся Кавех. — Ну раз он бог воды, а вода в пустыне — это, конечно, песок, то всё довольно просто, — он указал пальцем под потолок над головой одной из статуй. — Резервуары.

— Было бы просто, если бы у нас был лук, — поморщился аль-Хайтам и призвал зеркала. Их точность была несоизмеримо меньше, чем даже у какой-нибудь рогатки, поэтому чтобы попасть по изливам одного резервуара и привести их в открытое состояние, ему понадобилось минут десять. За это время Кавех раза три пил воду. Всё ещё не понял, мрачно отметил аль-Хайтам, выхватывая у него бутылку.

Песок из первого открытого резервуара начал медленно стекать на руки статуи, сложенные на каменном посохе. Судя по скорости, с которой это происходило, шансы выжить у них были невысокие.

Кавех расстегнул рубашку. Намокшая ткань прилипала к телу, и аль-Хайтам не знал, что хуже: если бы он снял её полностью или оставил прозрачную белую материю обрисовывать все линии рук и плеч.

Только когда он закончил с последним резервуаром и шелест льющегося песка заполнил помещение, Кавех сказал:

— Тебе не кажется, что стало как-то слишком жарко?

— Кажется, — коротко ответил аль-Хайтам.

— И как давно ты понял? — кисло поинтересовался Кавех, стягивая с себя рубашку и бросая влажный комок на пол.

— Почти сразу, — они немного помолчали, наблюдая за сыплющимся песком. Одежда аль-Хайтама была такой мокрой от пота, что когда он пошевелился, на пол упало несколько капель.

— Мы же не умрём? — спросил Кавех. Аль-Хайтам всё-таки решился посмотреть на него: тот сидел на полу, оперевшись на выставленные за спиной руки. Из одежды на нём были только закатанные до колен штаны, и аль-Хайтам с некоторым презрением к самому себе понял, что несмотря на вполне реальную близость смерти, он думает не о ней, а о том, как мог бы ощущаться под ладонью живот Кавеха. И о том, чтобы обхватить пальцами его тонкую лодыжку. И о том, чтобы прикоснуться губами к тонкому шраму на плече. — Всё-таки умрём, — интерпретировал Кавех его молчание.

— Скорее всего, нет, — ответил аль-Хайтам, хотя честнее было бы ответить «скорее всего, да». — Если наша догадка верна, то остаётся только надеяться, что песок успеет высыпаться до того, как мы потеряем сознание.

— Звучит не очень убедительно, — уныло сказал Кавех, но через несколько секунд вскочил. — Я так больше не могу, всё! — и начал расстегивать штаны.

Смерть, подумал аль-Хайтам. Смерть была бы избавлением. Возможно, он бы чувствовал себя лучше, если бы испытывал к Кавеху романтическую привязанность — в конце концов, в нём было немало хорошего: ум, чувство юмора и, конечно, умение варить лучший кофе в Тейвате. Но нет, на пороге вполне реальной смерти аль-Хайтам испытывал ужасное, сильное и определённо физическое влечение.

И бёдра Кавеха, и вообще все его длинные ноги совершенно не помогали в этой ситуации. Аль-Хайтам больше не пытался делать вид, что его очень интересует обстановка храма — пусть бы он провалился в Бездну — и рассматривал Кавеха, все эти изгибы и острые углы, влажно поблёскивающую кожу, золотистые волосы, аккуратные мышцы.

От того, каким красивым был Кавех и как сильно аль-Хайтам хотел его, ему даже стало больно. Хотя возможно, это просто были первые признаки приближающегося инфаркта. Было бы здорово.

— Прости, — вдруг сказал Кавех. Аль-Хайтам неудомённо поднял глаза от его груди к лицу. — Тебе, наверное, неприятно.

— Что? — спросил аль-Хайтам и откашлялся, так хрипло прозвучал его голос.

— Никакого уважения к твоим гомофобным взглядам, конечно, но я понимаю, что тебе может быть неприятно находиться со мной в таком виде. Ты же из-за этого не раздеваешься сам?

Аль-Хайтам не раздевался раньше, чтобы не наводить Кавеха на мысли о повышающейся температуре, а теперь, конечно, просто не мог снять всю одежду, потому что Кавеху, который продолжал что-то бормотать о гомофобии, явно бы не понравился вид его стоящего члена. Но это не значило, что он не мог снять хотя бы часть одежды.

— Да, — согласился аль-Хайтам, сбрасывая накидку и стягивая промокшие насквозь перчатки. — Всё дело в одежде: в ней я тебя ещё могу терпеть, а без неё твои гомосексуальные флюиды становятся просто невыносимы.

— Ну вообще это правда, — рассмеялся Кавех и игриво провёл рукой по шее и груди. Аль-Хайтам незамедлительно сосредоточился на снятии своих сапог. — Но ты, конечно, прав, я остаюсь геем что в одежде, что без неё.

Он больше никогда не сможет спокойно смотреть даже на одетого Кавеха, вдруг понял аль-Хайтам. Оставалось только надеяться, что они всё-таки получат тепловой удар и умрут здесь, не приходя в сознание.

Он вздохнул, снял майку и сел на пол. Песок из первого резервуара высыпался, и второй, судя по всему, тоже скоро должен был опустеть. Шанс выжить был небольшим, но всё-таки вполне реальным. Хотя Кавех так раскраснелся, что аль-Хайтам засомневался в его выживаемости при таких высоких температурах. Все-таки он бегал каждый день и занимался физическими упражнениями, а Кавех из регулярных занятий предпочитал употребление алкоголя, но и это не относилось к анаэробным нагрузкам, необходимым для укрепления сердечной мышцы.

— Как думаешь, здесь всё-таки есть пустота? — задумчиво спросил Кавех.

— Зависит от того, когда здесь была Путешественница, — аль-Хайтам пожал плечами, не сводя взгляда с потока песка. — Как я понял, дыры в небытие стали появляться где-то после того, как мы спасли Властительницу Кусанали. Так что если Люмин была здесь раньше, то, возможно, пустоты ещё и не было.

— А дыра могла здесь вообще не появиться?

— Могла.

— Я просто пытаюсь понять, ради чего мы тут умрём, — усмехнулся Кавех. — Пока ничего стоящего.

— Глупо умирать ради чего-то. Смерть — это необходимая людям конечность, которая придаёт смысл жизни. Так что вернее будет сказать, что мы ради чего-то живём, а не умираем.

— Приятно знать, что даже на пороге кончины ты остаёшься занудой.

— Я пока не планирую умирать, — ответил аль-Хайтам и поднялся. — Смотри!

Поток песка из третьего резервуара заметно истончился. Кавех тоже поднялся и подошёл ближе.

— Приготовь на всякий случай глайдер, — сказал аль-Хайтам и призвал свой. — Неизвестно, что именно произойдёт, и если все стены исчезнут, будет обидно решить загадку, но умереть от травм, которые мы получим при падении.

Кавех посмотрел вниз, шумно сглотнул и призвал глайдер. Последние песчинки упали на руки статуи, и одновременно с этим произошли три вещи: фреска Собека проявилась на стене над изображением Дешрета, прозрачные стены обрели видимость и Кавех, издав невнятный, но скорее радостный, возглас, снова осел на пол.

Стены, которая прежде закрывала проход к ступенькам, не было — очевидно эта преграда существовала лишь до тех пор, пока загадка не была разгадана. Они подобрали свои вещи и вернулись к платформе подъёмника. Здесь аль-Хайтам остановился в нерешительности.

— Ты всё-таки хочешь спуститься и проверить? — понял его замешательство Кавех, который, подпрыгивая, надевал штаны. Аль-Хайтам кивнул — путь вниз теперь был видимым, всего несколько лестничных пролётов, которые выглядели довольно надёжными. — Только ты идёшь первым.

Аль-Хайтам, который был только рад возможности не видеть перед собой Кавеха, согласился.

Внизу обнаружилось, что решение загадки с ловушкой не только освободило их, но ещё и помогло в исследовании — у подножия одной из статуй появился проём. Аль-Хайтам, который за прошедший час осмотрел весь зал до мельчайших деталей, мог с уверенностью утверждать, что изначально в этом месте была глухая стена. Из темноты прохода раздавался знакомый вой пустоты.

Аль-Хайтам забыл и об усталости, и о жаре, которая всё ещё висела в воздухе храма, и даже о Кавехе. Устремившись внутрь проёма, он думал только о неизвестной женщине, которую, очевидно, любил Алый король. Уже обнаруженные фрагменты её письма — о стыде, мыслях о народе и желании исчезнуть — вспылили в его памяти дословно. Что он найдёт сейчас? Будет ли там её имя?

Он занёс руку, ещё даже не дойдя до пустоты, которая висела в центре маленькой комнатки, что, судя по кадильной нише и умывальнице, служила ризницей.

Прохлада дыры в небытие ещё никогда не была так кстати, как сегодня. Он поймал обрывок бумаги и вытащил его.

«Мы оба горюем по нашей дорогой подруге, но я уверена, что Пушпаватика была бы рада и благословила бы нас».

— Дорогая подруга всё-таки, — улыбнулся Кавех, выслушав его. — Смотри, сундук!

Наблюдая за тем, как Кавех перебирал содержимое обычного сундука — немного моры, охотничий лук, который бы очень им пригодился некоторое время назад, и какие-то простенькие артефакты — аль-Хайтам думал о том, что после гибели Пушпаватики Дешрет, как считалось, уже был близок к безумию. Но вот доказательство обратного: письма были написаны после смерти Повелительницы цветов, но Алый король в них кажется вполне разумным и способным не только на ясное изложение мыслей, но и на любовь. Интересно, что за женщина могла сделать его таким?

И если привязанность влияла даже на Архонта Пустыни, то что случится с аль-Хайтамом?