Так и текли дни за днями… Ничего нового. Каждый день похож на предыдущий.
Каждый день я по пять часов занималась испанским языком, помогала Самии по дому. Вернее она вела дом, а я лишь пыталась ей помочь. Училась у Деметриоса готовить духи, способные усиливать плотское желание. Ну и яды… Вдруг пригодится? Рено дю Амеля, Пьера де Бревая, Карла Смелого или мужа угостить… Можно поставить опыт на Марино Бетти и Иерониме Пацци… Тем более, что они оба находятся во Флоренции, даже не подозревая о том, какую участь я им готовлю…
Хотя, может, я и не буду на своём супруге яды испытывать. Можно найти и другой способ заставить его страдать. Но над этим у меня ещё будет время поразмыслить.
Мне не терпелось отомстить, воздать врагам по заслугам, но Деметриос охлаждал мой пыл такими словами:
— Терпение, Фьора. Научись быть терпеливой.
Он обещал мне, что научит быть сильной, даст мне в руки такое оружие, которым я могла бы нанести ответный удар. Когда же это случится и сколько мне ещё так ждать?
— Твоё первое и самое главное оружие — терпение… — отвечал Деметриос на все мои попытки начать с ним разговор о моей мести.
Конечно, Деметриосу легко говорить! Его так не томит бездействие, как меня. Не ему являются в кошмарных снах близкие люди, требующие от меня выполнения моего долга!
— Фьора, Деметриос прав. Тебе нельзя ни под каким видом показываться в городе, — назидательно указывал мне Игнасио.
С ума сойти! Тот, кто недавно кричал громче, чем Иеронима: «Распни её, распни её!», теперь стал чуть ли не моим пажом! Даже смотреть противно… Каждый раз, когда монах обнимал меня и целовал, меня бросало в холод от его прикосновений. Но приходилось делать вид, что я в него безумно влюблена, иначе он выдаст меня при первой же возможности. Не исключено, что это повлекло бы негативные последствия для Деметриоса, Эстебана и Самии… Что до последней, то её Игнасио скрыто, мягко говоря, не любил, из-за её необычайно яркой внешности. Теперь и бедняжка-египтянка у него в ведьмах ходит, как и я!..
Поэтому я была вынуждена перед монахом всячески изворачиваться, лгать ему о своей любви… Постоянно приходится прятаться под маской влюблённой женщины.
У Игнасио был порыв склонить меня к близости, но я чётко дала понять ему, что не могу отдаться другому мужчине, пока жив законный супруг. Вот, именно, что пока жив…
— Но если твой муж стоит между нами, давай избавимся от него! — не выдержал Игнасио Ортега, догнав меня, когда я выходила из кухни, где помогала Самии, во внутренний дворик.
— Любимый, ты о чём? — я покачала головой. — Мой муж сейчас воюет где-то в Бургундии. Сам посуди, до кого мы скорее доберёмся: до моей тётки Иеронимы с её любовником, которые сейчас во Флоренции и чувствуют себя безнаказанными, или до моего мужа, который чувствует то же самое, но находится далеко отсюда?
Монах на минуту замешкался.
— Вот, сам подумай, родной… — я приблизилась к Игнасио сзади и положила свои ладони ему на плечи, принявшись делать ему лёгкий массаж. — Сейчас самое главное отомстить моей тётке Иерониме с Марино, потом разыскать мужа моей покойной матери и убить его. Далее следует Пьер де Бревай, отец моих родителей. Он от меня тоже сострадания не дождётся, — я стала массировать монаху плечи чуть сильнее, заметив, что ему это пришлось по душе. — И, конечно же, Карл Смелый, которому мой муж служит…
— Кто ещё в твоём списке, мне интересно? — поразился Игнасио.
— Это все, — я нежно поцеловала Игнасио в губы, потом несильно прикусила мочку его уха. — А потом я аннулирую свой брак с Филиппом де Селонже, а ты отречёшься от своего сана…
— Допустим, — Игнасио вдруг резко развернулся и прижал меня к себе, касаясь губами шеи и ключиц. — Но что, если твой благоверный не захочет расторжения брака?
Я рассмеялась полудетским и наивным, но в то же время и коварным, смехом, обнажив зубки.
— У меня для таких случаев всегда под рукой яды… — я прыгнула прямо на руки Игнасио и обняла его за шею.
— И ты не побоишься взять столько грехов на душу? Пойдёшь на то, что станешь мужеубийцей? — ужаснулся монах.
Всё равно где-то в глубине его души сохранились ростки боязни греха…
В ответ на это я лишь хихикнула.
— Chi lo sa (кто знает? — ит.)? Нет, не боюсь… Любимый, мне уже поздно блюсти нравственность. Поздно бояться грешить, когда ты и так оступилась…
— Что ты хочешь сказать этим, Фьора?
— А ты думаешь, это не грех, Игнасио? — спросила я с хорошо разыгранной горечью. — Скажи, грешно ли, будучи замужней женщиной, любить священнослужителя?
На лице Игнасио появилось выражение угрюмой задумчивости.
— И ты не боишься всеобщего осуждения, если план пойдёт прахом?
— Если я ради тебя не побоялась совершить прелюбодеяние в своих мыслях и сердце, то побоюсь ли я мнения кучки убогих обывателей? Я люблю тебя… — прижимаюсь к мужчине ещё сильнее. — Ignacio… Il mio amore, mio caro (Игнасио… Любовь моя, мой дорогой-ит.)… Il mio futuro marito, il padre dei miei figli (Мой будущий муж, отец моих детей-ит.)… — шептала я страстно ему на ухо, с придыханием.
— Так сильно меня любишь? — спросил мужчина, ставя меня на ноги и поглаживая мои волосы.
— Sì! Ti amo con tutto il cuore, beatamente, Ignacio! (Да! Я люблю тебя всей душой, до умопомрачения, Игнасио! — ит.) — как будто в страстном порыве, я схватила его за руку и припала к ней губами.
— Фьора, ты что делаешь? — огорошенный таким вниманием, Игнасио отнял свою руку у меня. — Ты безумна… Что ты делаешь?
— Игнасио… — я нежно прикоснулась губами к его длинным пальцам.
— Фьора…
— Это ведь из-за тебя я стала безумной…
Я поджала губы и покачала головой. Со стороны похоже на то, что я подавляю в себе желание плакать.
— Фьора… — прошептал Игнасио, гладя мою руку.
— И ты мне веришь? — вдруг резко спросила я его.
— Ты о чём? — не понял монах.
— Мне нельзя верить… — обронила я уклончиво.
— Почему?
— Я же флорентийка, Игнасио… — шептала я, прижимаясь к нему всем телом. — Лучше не верь мне… Я специально буду тебя обольщать, чтобы ты мне верил…
Этот приём всегда срабатывает. Когда ты говоришь человеку не делать чего-то, он обязательно захочет это сделать! Это всё равно, что тебе скажут: «Не думай о розовой собаке. Я запрещаю тебе думать об этой розовой собаке…» Человек сразу же начнёт делать то, что его просили не делать! Он будет пытаться представить себе эту розовую собаку!
Я говорила Игнасио, чтобы он мне не верил. Ручаюсь, что он всё сделает наоборот… Стоит мне себя оболгать и выставить в чёрном свете, как он тут же захочет обелить меня в своих и моих глазах… Я скажу, что насквозь порочна и фальшива, а он будет упорно доказывать мне самой, что я чистая и искренняя.
Внезапно вздрогнув, я вырвалась от Игнасио и убежала, послав ему напоследок воздушный поцелуй.
Мне надо было поговорить с Деметриосом. Невыносимо было сидеть здесь и бездействовать, в то время как Иеронима почит на лаврах. Самые жестокие варианты расправы мелькали перед моими глазами, стоило мне подумать об этой мегере.
Нет, отравить или заколоть кинжалом будет слишком просто. Я хочу, чтобы Иеронима и Марино скончались в страшных муках — единственная подходящая для них смерть… Мне хочется, чтобы каждая секунда прошла для этих двоих в страданиях… Вот только как это лучше организовать?..
Прокручивая в голове варианты возможных диалогов, по нескольку раз, я какое-то время в нерешительности стояла у двери кабинета Деметриоса. Он был занят чем-то важным. Мне было немного неловко отвлекать его от дел, но я должна с ним серьёзно поговорить.
Я так уже больше не могу! Это бездействие скоро меня с ума сведёт!
Я устала от этого… Я устала довольствоваться только новостями Эстебана о Хатун и Леонарде!
Собравшись с мыслями, я постучалась, открыла дверь и вошла. Деметриос был в кабинете не один, а с Эстебаном. Оба повернули головы в мою сторону. В глазах у каждого выражение предопределённости. Словно знали, зачем я пришла…
— Какими судьбами, Фьора? — спросил Деметриос.
— Деметриос, что ты решил в отношении меня? Долго мне ещё так ото всех прятаться, пока эта тварь Иеронима торжествует? — решила я действовать прямо. — Мне бы не хотелось выглядеть неблагодарной, но я не могу вечно любоваться окружающей природой в твоём саду и играть в любовь с Игнасио Ортегой…
— Фьора, пока это необходимо, но поверь, ненадолго, — сделал Эстебан попытку меня успокоить.
— Фьора, что я говорил тебе о терпении? — Деметриос смерил меня строгим, но в тоже время и добродушным взглядом. Так смотрел на меня отец, когда я, бывало, осуществлю свою очередную проделку, в детстве. Но, увы, это было в детстве…
— Деметриос, ты твердишь мне о терпении с утра до вечера, — изрекла я голосом обиженной девочки, — но я так больше не могу! Я устала только заниматься домом, сидеть на лавочке в твоём саду и учить испанский язык, чтобы хоть как-то отвлекать себя от мыслей о том, что Иеронима с Марино празднуют победу, в то время, когда мой отец в могиле, стараниями Иеронимы! Ты обещал сделать меня сильной и опасной, обещал дать мне оружие! Деметриос, я устала жить с мыслями о том, что я, образно выражаясь, сменила одну тюрьму на другую! Потому что мой нынешний образ жизни похож на это! — вышла я из себя.
— Я выслушал тебя, Фьора, но это ничего не меняет. Если я обещал тебе что-то, значит, сдержу своё обещание, но пока не время, — спокойный, низкий и властный голос Деметриоса сейчас звучал в моей голове, как звук напильника по стеклу… — Научись с толком использовать то время, которое твои враги проводят в праздности, радуясь своей победе, которой, впрочем, им недолго упиваться. Это их ослабит, Фьора. Тогда у тебя будет прекрасная возможность ответить на удар ударом.
— Деметриос прав. Терпение — лучшее оружие, которое пока есть у тебя. Не беспокойся, вечно тебя никто нигде не будет удерживать, — Эстебан мне улыбнулся своей обаятельной улыбкой, — Только будь терпеливой, Фьора…
— Да, конечно… — проронила я горько. — Терпение прежде всего, будь терпеливой, Фьора… Ещё не время… Терпение твоё лучшее оружие… — я прикусила губу, чтобы сдержать слёзы обиды и упрямства. — Да в гробу мне снилось это терпение!!! Я уже устала сидеть тут и только и делать, что терпеть, а Иеронима в это время раскидывает своим умишком, как бы прибрать к рукам состояние отца и радуется… Радуется тому, что он в могиле! Как представлю, что она одним воздухом со мной дышит, под одним небом живёт, так мне мерзко на душе становится! Меня прямо зло берёт! Попадись мне Иеронима сейчас, я б ей не только глаза выцарапала…
— Фьора, успокойся, она обязательно своё получит… — Эстебан подошёл ко мне и прижал к себе, ласково поглаживая по голове. — Недолго ей осталось, так что оставь ей это временное утешение — торжествовать… Она за всё получит по заслугам, Фьора, за всё, уверяю тебя…
— Надо было её ещё тогда убить, когда она пришла отца моего мучить! Зря папа меня остановил тогда… — не в силах больше сдерживаться, я уткнулась носом в рубашку Эстебана и безмолвно зарыдала, содрогаясь всем телом.
— Всё будет хорошо, всё наладится… — шептал мне Эстебан, похлопывая по спине.
Редко когда можно встретить многословного мужчину. Обычно они ведут себя сдержанно и предпочитают не вести длинных речей… Таким был и Эстебан. Не находя ещё слов, чтобы утешить рыдающую на его груди женщину, то есть меня, он только мог дружески похлопывать по плечу. Так бы он утешал своего приятеля… Он и смотрит на меня лишь как на своего друга. Для него я не представляла интереса, как женщина.
Ну и для Деметриоса тоже. В одном из разговоров, которые я и пожилой учёный вели, он мне сказал, что я всего лишь его заинтересовала, как очень мужественная и стойкая женщина. Его ко мне привязывает простая симпатия и желание помочь.
Деметриос ещё и в астрономии разбирается. Я не знаю, как у него получается читать по звёздам, но он отследил не только свой гороскоп, мой и моего супруга, но и Карла Смелого. Деметриос сказал мне, что наши пути пересекаются. Он надеялся, что я помогу ему отомстить Смелому, по вине которого погиб Феодосий, младший брат Деметриоса… Я очень понимала учёного… Карла Бургундского убить за такое мало!
— А ты разве не хочешь узнать о Кьяре, Хатун и Леонарде? — спросил Эстебан, мягко отстраняя меня от себя и вытирая платочком моё красное заплаканное лицо.
Изумительно я выгляжу наверно! Вся красная, зарёванная, глаза и нос опухшие, словно меня по лицу били или я возле кузнечной печи просидела. Да я прямо писаная красавица Флоренции, курам на смех!
— Х-хх-хочу… — проговорила я, немного успокоившись, но, всё ещё продолжая захлёбываться слезами.
— Ты не беспокойся, Фьора, с ними всё хорошо. Они знают, что ты в безопасности и тебя надёжно укрывают… Они всё понимают. А теперь пойди к себе в комнату и отдохни. Тебе это сейчас нужно.
— Да, Эстебан. Ты прав… — сказала я, уже успокоившись.
— Смири Электру* внутри себя, Фьора. — посоветовал мне Деметриос. — Иеронима поплатится за всё, подобно Клитемнестре**.
— Ладно, пошла искать в себе Эриду*** или Немезиду****. Они такие весёлые, у них обеих очень своеобразный злой юмор… — я недовольно пожала плечами, обвела грустным взглядом мужчин, и, пожелав им обоим приятного дня, ушла к себе в комнату, пока они не заметили, что я снова плачу.
_________________________
*Электра — героиня трагедии Софокла.
**Клитемнестра — мать Электры, которая составила заговор со своим любовником и погубила отца девушки.
***Эрида — богиня хаоса и раздоров в греческой мифологии.
****Немезида — богиня возмездия в греческой мифологии.