С монахом я примирилась, так что можно быть спокойной. Пусть Игнасио и дальше верит в мою любовь, которой на самом деле нет. А то я уже начала тяготиться положением, в которое сама же себя поставила, ещё больше. Не очень приятно жить в постоянном напряжении, бояться сделать лишнее движение или сказать лишнее слово, тем самым выдав себя с головой.

Находиться в доме Деметриоса и заниматься своими обычными делами, не выходя за пределы территории, я не могла. Вся эта рутина действовала на меня удручающе, нагоняла тоску. Я благодарна за всё, что для меня делают, но ветвь дерева всегда милее для птицы, чем золотая клетка.

Я всё же решилась выйти и погулять по городу, предварительно изменив внешность, несмотря на неспокойную обстановку. Меня до сих пор разыскивали по всей Флоренции и пригородам.

Практически на каждом шагу глашатаи зачитывали, глядя в свитки, мои приметы: «Пропала девушка, именуемая Фьорой-Марией Бельтрами. Обвиняется в колдовстве, богохульстве, ереси и исповедовании язычества, проведении шабашей и жертвоприношениях, насылании неурожаев и болезней. Хрупкого телосложения девушка в возрасте 17 лет, брюнетка. Глаза большие, серые. Брови не слишком тонкие, но аккуратной формы, надломленные. Нос тонкий, чуть вздёрнутый, кончик носа острый. Просьба оказать содействие в розыске и поимке. Последний раз упомянутую Фьору Бельтрами видели в городке Винчи, близ Флоренции, в компании какого-то подозрительного мужчины. Предположительно Фьора Бельтрами была похищена из главной тюрьмы Флорентийской республики.»

Об этом галдели так часто, что я скоро наизусть собственные ориентировки выучу!

Вот будет смешно, если меня попросят описать себя, а я выдам, уже отложившееся в памяти, содержание свитка! Будет забавно посмотреть на реакцию собеседника… Какими тогда глазами он на меня посмотрит?

Я не могла больше сидеть безвылазно у Деметриоса. Мне хотелось побывать на могиле отца, преклонить колени и помолиться там, цветы положить. Эстебан мне сказал, что тело папы повторно перезахоронили, проведя все необходимые обряды. Но осадок от того, что ранее могилу дорогого мне человека осквернили, остался. А всё Марино! Мой отец столько добра для него сделал, а он так отблагодарил его! Да ещё и сердце из груди вырезал, чтобы папа никогда покоя не обрёл! Так Марино с Иеронимой и надо, смерть в огне всё равно для них слишком мягкая! Но зачем предаваться негативным воспоминаниям теперь, когда мой отец отомщён и наконец-то был погребён по-человечески?

Временами я завидовала папе. Если бы какие-то неведомые силы воскресили моего отца из мёртвых, а мне предложили занять его место, я бы ни минуты не колебалась. Даже сочла бы за честь для себя лечь в могилу вместо отца. А что? Хорошо ему теперь. Лежит себе под надгробной плитой в гробу, ничто его больше не тревожит, ему больше не будет больно и плохо, он обрёл столь желанный и долгожданный покой. Отец больше не увидит мерзких лиц людей, которые улыбались ему и мне, глядя в глаза и расточая льстивые слова, когда тайна моего рождения ещё не была известна, и отец был жив. Папа навсегда избавлен от страданий.

 Сейчас я ему завидовала белой завистью. В том, чтобы поменяться с ним местами, было что-то заманчивое.

Приласкавшись к Деметриосу, я всё же получила разрешение отлучиться в город. Грек сперва не хотел меня отпускать, был готов костьми лечь — только бы удержать меня дома.

Нас связывала данная друг другу клятва, скреплённая кровью, а не словами или печатями.

Всего один надрез стилетом на моей левой руке и левой руке Деметриоса. Соединённые надрез к надрезу руки, чтобы кровь перемешалась.

Кровная клятва… Теперь я и Деметриос связаны нерушимым обетом… Деметриос Ласкарис чувствовал себя в ответе за меня, за ту, чья кровь смешалась с его кровью. Деметриос считал, что несёт ответственность за ту, которую отныне считал своей сестрой.

Отсюда и его желание уберечь меня от опасностей. У Деметриоса нет семьи: он не женат, детей тоже нет, а уж тем более внуков. Как-то не оставили поиски знаний ему времени на это. Хотя Деметриоса нельзя назвать одиноким, ведь у него есть такой верный помощник, как Эстебан! Наверно, потому что у Деметриоса нет детей, он и относится ко мне так. Хорошо, когда есть некто, готовый протянуть тебе руку помощи, не требуя взамен твоего тела… Будь я Деметриосу дочерью или даже внучкой, он бы обращался со мной точно так же, как сейчас. Он бы сделал всё, зависящее от него, чтобы я лишний раз не рисковала собой, показываясь на улицах города, даже изменив внешность.

Но я так плакала и умоляла его, что он согласился отпустить меня. Правда поставил условие, чтобы я ни с кем в городе не разговаривала, не снимала капюшона плаща с головы и возвращалась домой, как только сделаю, что хотела. Желательно до вечера.

Добро от Деметриоса получено. Чтобы не слишком привлекать к себе внимание, я оделась в мужской костюм и сапоги на толстой подошве. На голову одела светло-каштановый короткий парик, чтобы скрыть свои чёрные волосы. Я, конечно, заживо рискую свариться, если учесть, что во Флоренции стояла солнечная погода в этот день, как и всегда, в прочем. Но рисковать не стоит.

Парик плотно сидел на моей голове. Ни одна прядка чёрных волос не выбивалась из-под него. Меня и правда было можно принять за юношу.

Вновь погрузившись в суматоху, шум и гам своего родного города, я придерживалась данных мне наставлений. Не хватало ещё куда-нибудь вляпаться по самые уши! Не решённых проблем с меня пока достаточно.

Придя в церковь святого Михаила, я наконец-то сделала то, в чём мне долгое время было отказано. Я принесла цветы на могилу отца, преклонила колени и помолилась. Какое-то чувство покоя лишь на время снизошло на меня. Отец обрёл покой, который больше ничто не нарушит. Он заслуживал достойного погребения. Отец теперь в лучшем мире, чего я не могу сказать о своей тётке Иерониме и её любовнике Марино, сгоревших живьём, в собственном же особняке для уединений. Жизнь всё расставляет по своим местам. Правда приходится направлять её десницу, но это ничего. До меня доносилась органная музыка и пение хора, сквозь окна светили солнечные лучи. А я стояла на коленях, отстранённая от всего, и самозабвенно молилась…

Никому не было дела до меня. Сейчас я была не Фьорой Бельтрами, а неизвестным юношей, пришедшим почтить память такого добродетельного человека, как Франческо Бельтрами.

Встав с колен, перед этим коснувшись губами надгробной плиты, я накинула капюшон на свою голову, которая и так изрядно успела вспотеть в парике, и неспешно вышла из церкви.

Со спокойной душой, от того, что во Флоренции часть моего долга выполнена, я возвращалась домой. Идти пришлось по малолюдным и тёмным закоулкам, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания горожан. А то я знаю тягу своих соотечественников-флорентийцев разводить сплетни по любому поводу! Лучше им такой повод не давать. И так все насторожены из-за пожара, в котором Иеронима и Марино сгорели. Так и надо! Мне их совсем не жалко! Единственное, о чём я немного сожалею, так это о том, что сама не подожгла тот особняк!

Обидно, что Игнасио без меня управился, а так хотелось не просто посодействовать, а стать движущей силой мести!

Размышляя о своём, я брела по извилистым переулкам кварталов с нехорошей репутацией. В образе женщины, то есть в своём, опасно показываться там, а вот если в образе юноши, то это никого не удивит.

Хорошенькому парню не светит быть похищенным и проданным в бордель, а вот девушке — всегда пожалуйста! То есть, если мужчина шатается по таким местам, то это нормально. А если женщина, то она сразу ищет любовных приключений на причинные места, она сама напрашивается, и без разницы, что это уже насилие. Иначе, зачем женщине бывать в таких местах, кроме как не из жажды приключений? О, двойная мораль, ты вечна!

— Попалась, шлюха подзаборная! — чей-то полновесный кулак ударил меня по щеке столь неожиданно, что сбил меня с ног.

— Вы кто? — спросила я, всё ещё глядя в пол и держась за щеку. — Что нужно от меня?

Но меня не удостоили ответом. Чьи-то руки грубо оторвали меня от земли и встряхнули.

— Теперь узнала меня, потаскуха дешёвая? — искажённое злобой и ненавистью, перекошенное лицо Пьетро Пацци находилось в непосредственной близости от моего лица.

— Пьетро… — только и выговорила я, стараясь не терять самообладания.

Ничего не скажешь, приятная встреча! А это молодой сеньор Пацци, сын Иеронимы, теперь так здоровается — бьёт кулаком по лицу?

— А у тебя память не столь короткая, ведьма!

— Пьетро, прошу тебя, отпусти! — делала я, в прочем бесполезные, попытки освободиться от его хватки.

— А ты, не иначе, как на маскарад собралась. Мужчиной вырядилась! — Пьетро сорвал с моей головы парик, бросив его в лужу. Копна моих чёрных и тяжёлых вспотевших волос рассыпалась по моим плечам. — Неплохо, неплохо, — изрёк Пьетро тоном коллекционера. — Думала этим меня одурачить?

— Пьетро, я, — но меня перебила на полуфразе пощёчина.

— Закрой рот, тварь! — Пьетро яростно встряхнул меня за плечи и ударил спиной о стену какого-то дома, прижав меня к ней и блокируя пути к отступлению. — Я не разрешал тебе говорить!

— Ты ещё дышать мне запрети! Что я тебе сделала, что?! — не выдержала я.

— Ты, будто, не знаешь? — в нарочито спокойном голосе Пьетро я уловила угрозу для себя. — Ты погубила мою мать, сука!

— Она сама виновата, она виновна в гибели моего отца, я не делала с ней ничего!

— Не ври! — Пьетро стукнул меня моим же затылком об стену.

Дураку силы не занимать… Я вскрикнула от сильной пульсирующей боли в затылке, отдающей в виски и лоб.

— Я видел тебя и твоего монаха в ту ночь, когда сгорел дом мамы! Потаскушка! — схватив меня за волосы, Пьетро потянул вверх, принуждая меня подняться с земли.

Пришлось, иначе я рисковала лишиться доброй половины своих волос. Болела не только сама голова от ударов, но и кожа головы, от того, что меня тянули за волосы.

— Ишь, как о своей красоте печёшься, кукла размалёванная! — Пьетро собирался снова ударить меня, но я успела перехватить его руку.

Между нами завязалась ожесточённая борьба, без единого намёка на пощаду для противника. Либо жизнь, либо смерть. Третьего не дано. Сцепившись, как два тигра, мы катались по грязным неровно выложенным плитам квартала, тузя друг дружку. Пьетро пытался скрутить мне руки, но ему не доставало проворности. А я была очень увёртливая, гибкая и стройная, что давало некоторое преимущество. Я оборонялась, как умела: отбивалась головой, руками и ногами, царапалась и кусалась. Но стоило мне вырваться, как Пьетро снова удавалось схватить меня.

Чёрт, если б знала, что встречу сегодня этого безумца, захватила бы оружие с собой из дома!

Но откуда я могла знать? Я же не провидица! Как говорят: «знал бы, где упаду, постелил бы солому.»

Пьетро выкручивал мне руки, а я по-прежнему не могла освободиться от него!

— Оставь меня, что тебе от меня надо? — спрашиваю я его прерывистым хриплым голосом, стараясь экономить силы и не дать Пьетро заломить мне руки за спину.

— Ты станешь моей, дрянь маленькая, — последовал ответ юноши, — погоди… Окажешься в моей власти, пожалеешь о своём рождении! Раз ты со своим монахом спала, чтобы он убил мою мать, то почему бы и не со мной?! — Пьетро грубо поцеловал меня в губы, что вызвало во мне волну бессильного гнева. — Быть может, переспав с тобой, я пойму, что ты ничем не отличаешься от тех портовых шлюх, которыми кишит Флоренция! — как я ни старалась, а Пьетро всё же удалось одержать надо мной верх. Я лежала на грязных плитах, придавленная к ним тяжестью своего противника, не в силах пошевелиться.

— Пьетро, ты в своём уме?! — вскрикнула я панически. — Отпусти!

— Заткнись! — удар по щеке всё равно не отбил у меня желания защищаться. — Если нет мечты на тот свет к твоему отцу отправиться!

— Никогда этого не будет, слышишь, никогда! — я плюнула ему в лицо, за что опять получила кулаком от обезумевшего молодого Пацци.

— Может тебе тогда личико немножко подправить? — в его вопросе угадывалась угрожающая елейность. — Тогда никто на тебя не позарится! Окончишь свои дни в захудалой таверне, обслуживая солдатню за три гроша!

Я мгновенно поняла, ужаснувшись, куда клонит Пьетро. Моя рука успела выхватить его кинжал из ножен, висевших на поясе Пацци, раньше владельца. Я не понимала, что делаю. Перед глазами словно был красный туман, застилавший всё. Как в каком-то сне я наносила удары кинжалом. Я даже не видела, куда их направляю. Одежда, руки и волосы пропитались чем-то липким, имеющее запах и привкус железа с солью. Словно в трансе я слышала какие-то истошные крики. И странное чувство свободы. Я не понимала, что со мной и где я, как оказалась здесь. Что произошло?

Помню только то, что я открыла глаза и огляделась вокруг себя. В правой руке я крепко сжимала окровавленный кинжал. Да и я сама была вся в крови. Не своей, а чужой… Кровь была на моих руках, обуви, одежде, лице и даже волосах. Возле меня в луже крови лежал уже мёртвый юноша с остекленевшим взором чёрных маленьких глаз, с кривыми ногами и горбом на спине. Лицо его, и без того не отличающееся красотой, перекосило в яростной гримасе. Даже уголки губ асимметричны друг другу.

Боже мой, этот юноша ведь Пьетро Пацци! Я человека убила!

Мне хотелось кричать от охватившего меня панического ужаса, но у меня хватило благоразумия этого не делать. Да и выворачивать наизнанку меня начало от одного вида такого обилия крови. Мой желудок не выдержал. Меня вырвало тем, что я съела на завтрак: капустный суп, курица с гренками и яблоком.

Когда первая волна потрясения отхлынула, я достала из лужи парик и убрала его во внутренний карман плаща. Накинув на голову капюшон, я побежала по направлению к Фьезоле, пока меня не обнаружили на месте преступления…