Свои чувства в этот момент я могу сравнить разве что с чувствами все того же Робинзона, увидевшего на горизонте парус. Парус, что был символом спасения. Спасения от вечной изоляции на необитаемом острове в компании крокодила и котенка.

Я не один такой! Я не один… Оказывается, совсем рядом со мной есть подобное мне, с теми же проблемами и тревогами, так же, как и я, мыслящее существо… то есть, вернее, сущность. Да какая разница, как ее назвать! Главное, что есть.

      Вот только мы с ней по-прежнему не видели и не слышали друг друга. Мы были рядом, но нас разделяло расстояние большее, чем Робинзона и цивилизованных людей. Это было ужасно. На миг мелькнула мысль — уж лучше было бы и не знать… Я чувствовал себя примерно так же, как тогда, в последнюю ночь жизни, когда мучился от жажды и слышал, как капает вода из крана. Душа Риты была от меня на расстоянии вытянутой руки — и совершенно недоступна.

      Я постарался успокоиться и сосредоточиться. Собраться с силами. С мыслями. С чем там ещё можно собраться? С духом. Смешно, если задуматься. Это ведь я и есть — дух. Ну, значит, надо собраться с самим собой.

      Да, душа Риты меня не слышала. Но меня слышал Фил — и он мог говорить вслух. Надо было только продумать, что именно сказать.

— Фил, скажи Рите, чтобы она сказала… этой, — начал было я и тут же опомнился: — Хотя зачем так сложно, просто скажи этой, она и сама услышит. Скажи, Фил…

      Я задумался, обдумывая формулировку. Непросто объяснить такие вещи. Я сразу решил, что буду называть душу Риты по фамилии, чтобы не путаться. Ну и она меня пусть по фамилии называет.

— Эванс, я к тебе обращаюсь… Я не Фил, я Гудман, его душа, как ты — душа Риты. Мы с тобой переболели «зомбячкой», и у нас погибла часть мозга, так что теперь душа отделилась от тела. Это не сон, к сожалению. Скажи, Фил!

      Фил нахмурился, лицо стало сосредоточенным. И он заговорил — медленно, старательно подбирая слова.

— Ты! — он ткнул рукой в воздух перед лицом Риты, потом в саму Риту. — Ты Эванс, это Рита. Это Фил, это Гудман, — теперь он ткнул в себя и перед собой. — Мы болели. Были вместе, теперь врозь. Фил и Гудман, Рита и Эванс. Не сон. Болели. Разделились.

      Что же, надо отдать Филу должное, он с максимальной точностью пересказал мои слова. Некоторое время я ждал ответа, потом сообразил.

— Фил, скажи — пусть она скажет Рите! Скажет, чтобы Рита повторила.

— Ты, — он опять ткнул в воздух перед Ритой. — Ты скажи, Рита повторит!

      Ещё некоторое время продолжалось молчание, потом Рита подняла голову и медленно сказала:

      — Не сон? Плохо. Страшно. Убивать. Не хочу. Нас убьют. Не хочу. Страшно.

      — Эванс, не надо бояться! — я старался вложить в свой голос побольше уверенности. Хотя смысла в этом не было, ведь слышал меня только Фил… — Этого не случится. Мы с тобой не убиваем людей, значит, и нас никто не тронет. Мы выглядим как нормальные люди и никому не причиняем вреда, никто не поймет, что с нами произошло. И вообще, жизнь изменилась, но она продолжается!

      Фил, не дожидаясь команды, пересказал:

      — Не бойся! Нам люди не еда, мы людям не враги! Не поймут, не тронут. Умываться как люди. Быть как люди. Не заметят. Пойдем!

— Пойдем!

Я не понял, кто это ответил, Рита или Эванс.

      И мы пошли обратно, в свое логово. По дороге мы оба… нет, все четверо молчали. Мне было о чем подумать, и Эванс, надо полагать, тоже.

      Я вертелся перед Ритой, пытаясь понять, где в данный момент находится Эванс. Быть может, если мы соприкоснемся, то сможем что-нибудь ощутить? Увы, но, похоже, осязать души могут только кошки. И то при условии, что наш Нееда — не какой-то мутант.

      Всю дорогу я думал о том, что хочу сказать Эванс. А потом повторял эту речь про себя, чтобы не забыть, пока Рита с Филом и Неедой ловили крыс на ужин.

Потом мои крокодилы уселись на диван, и я начал:

      — Эванс, ты даже не представляешь себе, как я рад, что ты есть! Я уже десять дней в таком состоянии, и это очень тяжело — все время одному. То есть не совсем одному, конечно, но все равно… Фил — это не тот собеседник, о котором может мечтать разумный человек. Поначалу, пока мы с ним тут обживались, обустраивали это логово, вроде и нормально было, некогда тосковать, а последние дни — совсем тяжело, уже даже мысли появлялись, что стоит ли так бороться? А вдвоем — это совсем другое дело, вдвоем можно жить, а не существовать, не доживать!

      Я замолчал и запоздало подумал, что мне следовало говорить помедленнее, чтобы Фил по одному предложению повторял. Разве он столько запомнит!

А Фил помедлил, соображая, и заговорил:

— Эванс! Хорошо. Ты есть — хорошо. Одному плохо. Фил тупой. Гудман умный. С Филом плохо говорить. Десять дней один. Эванс умная. Вместе. Хорошо! Можно жить.

      Честно признаться, я даже растерялся. Я не называл Фила тупым! Да и не такой уж он тупой — его пересказ оказался достаточно точен и близок по сути к моим словам.

      Рита опять ответила не сразу. Ну правильно, сначала Эванс должна сообразить, что вообще хочет сказать, потом сформулировать это более-менее понятно для Риты, потом Рита должна подобрать слова…

      — Гудман. Хорошо. Страшно одной. Вдвоем нет. Жить. Правильно. Не убивать. Правильно.

      Она помолчала и неожиданно задала вопрос:

      — Стихи?

      Я даже не сразу понял, что она имела в виду. Тогда Рита встала, подошла к столу, взяла одну из книг в стопке. Вернулась, села рядом с Филом и положила книгу себе на колени. Нееда тотчас устроился на привычном месте, на коленях у Фила. Рита перелистнула несколько страниц, остановилась.

      — Во сне я горько плакал,

Мне снилось, что ты умерла…

      Совсем недавно я думал, что читать стихи вслух для безмозглого тела и неразумного котенка — это совершенно сюрреалистичное занятие. Я ошибался. Вот читать стихи и сознавать, что совсем рядом чужая бесплотная душа тоже читает их вслух, но при этом мы не воспринимаем друг друга… сознавать, что наши тела, сидящие плечом к плечу, слышат одни и те же слова, но в разном исполнении… и только для Нееды они звучат дуэтом… Вот это точно сюр!

      Кстати, интересно, различает ли Нееда нас с Эванс по голосу?

      Следующие два дня мы с Эванс провели в разговорах — или, вернее, в попытках разговаривать. Проблема была в наших «посредниках», Филе и Рите. Я пытался было заставить Фила повторять слово за словом, но это занятие быстро ему надоело, и его можно было понять. Так что нам приходилось подбирать такие слова, так стоить предложения, чтобы наши крокодилы могли понять и пересказать. Впрочем, мне казалось, что словарный запас Фила постепенно расширяется. Что же, даже плоские черви способны к обучению, а уж тем более крокодилы. Опять же болезнь повредила его, то есть наш мозг совсем недавно, а значит, еще можно говорить о каком-то восстановлении, как в раннем постинсультном периоде… Это внушало определенную надежду.

      Эванс, как выяснилось, была замужем, ее муж работал инженером на городской электроподстанции. Они мечтали о ребенке, но откладывали до той поры, когда муж получит повышение, в итоге так и не успели. Теперь Эванс могла только радоваться этому. Болезнь у нее протекала еще быстрее, чем у меня. С утра она проснулась усталой и разбитой, но все же дошла до работы и даже продержалась полдня, а потом решила прилечь в подсобке вздремнуть полчасика… Проснулась поздно вечером, когда колледж уже опустел. Вернее, уже не проснулась. Куда шло ее тело, она не знала, но очень боялась, что домой. Потому что муж, конечно, до последнего ничего не заподозрил бы…

      Впрочем, эти темы мы с Эванс не любили обсуждать. Обычно мы предпочитали говорить о другом. О стихах, о цветах. О бурой землеройке, которая выкопала нору в дальнем углу двора. О параллелях и различиях между скандинавской и индийской мифологией. В переводе крокодилов это было эпично!

— Тор — гром, — рассуждала Рита, — Индра — гром. Индра не главный. Был важным. Теперь нет.

— Боялись грома, — пояснял Фил. — Боялись стихии. Потом знания. Развитие. Не боятся. Судьбы — боятся.

— Не знания, — возражала Рита. — Другое. Живут по-разному. Викинги в море. Не спрятаться. Гроза — страшно…

      Кстати, Рита и Фил тоже разговаривали, сами по себе. Рита показывала Филу разные цветы, травинки, листья деревьев, с радостным удивлением в голосе перечисляя их названия. Не знаю, сама ли она их вспоминала, или ей подсказывала Эванс. А когда мы вместе читали стихи, Фил то и дело вдруг прерывал меня, повторяя вслух какое-то слово, кажется, совершенно случайное — по крайней мере, я так и не заметил ничего общего в их звучании или значении.

      По вечерам мы выходили гулять. Теперь нам не было нужды прятаться от прохожих. Конечно, я сознавал, что это ненадолго. Как бы мы с Эванс не старались следить за гигиеной, рано или поздно одежда у Фила с Ритой станет безнадежно грязной, обувь развалится, и наши крокодилы перестанут быть похожи на нормальных людей, а разве что на последних бродяг. Но пока на нас не обращали внимания, и мы этим пользовались.

      Вспышки агрессии по отношению к людям, так встревожившей меня в свое время, повторялись у Фила ещё несколько раз. Я заметил, что это случалось, когда он видел людей, явно связанных между собой — парочку или семью с ребенком. Невольно вспоминалось, как Фил пытался объяснить: «Они не я…» Выходит, его тоже тяготит одиночество?

      Косвенно это подтверждалось и тем, что ярость тут же угасала, стоило Рите повернуться к нему, заговорить. То есть близость с Ритой как раз и позволяла ему чувствовать себя таким же, как люди…

      В тот вечер мы шли, как всегда, наугад. Я, увлеченный очередной беседой с Эванс, не обращал внимания на происходящее вокруг. Внезапно Фил замолчал на полуслове, замер, уставившись на здание, мимо которого мы проходили. Рита последовала его примеру. Я уже знал, что у крокодилов слух был острее, чем у нас с Эванс — и, возможно, даже острее, чем был у нас при жизни.

      Я огляделся и сообразил, что мы стоим перед городской больницей. Стоим и смотрим, как стекло одного из окон на четвертом этаже с треском вылетело, обрушилось вниз сверкающим водопадом. Послышались крики и выстрелы — смягченные расстоянием, не страшные. И на подоконнике появилась щуплая человеческая фигурка в больничном зелёном халате.

      На миг мне показалось, что человек сейчас прыгнет вниз. Другого выхода у него не было, стена вокруг окна выглядела совершенно гладкой, кошка и та не удержится.

      И человек действительно прыгнул — но не вниз, а вбок, паралельно стене. В прыжке достиг водосточной трубы, оттолкнулся от нее и перескочил на пожарную лестницу. И устремился вверх.

      — Ни хрена себе, — мы с Филом произнесли это в унисон, а потом перяглянулись. Хоть раз у нас совпали мысли.

       Мы застыли, глядя на это зрелище. И не только мы — все прохожие с напряжённым интересом следили, как человек лезет все выше — мимо пятого, шестого, седьмого этажа. Как люди высовываются в окна, выбегают из здания, собираясь внизу толпой. И снова выстрелы… Снайперов среди больничных охранников не оказалось. Человек благополучно достиг крыши и кинулся бежать. Куда?! До соседнего здания было метров пять, и притом оно на этаж выше, а внизу беглеца уже ждали.

А потом вся улица разом ахнула, глядя, как человек выворотил какую-то антенну, торчащую на крыше, разбежался и оттлкнулся ею, как шестом. Перелетел несколько метров, ящерицей уцепился за противоположную стену, пополз, хватаясь за карнизы, за лепнину, за осыпающуюся штукатурку. Опять оказался на крыше и, не мешкая ни секунды, начал петлять среди труб и кондиционеров, чтобы перескочить на ближайший билборд, рекламирующий новый фильм о гигантских монстрах.

      — За ним!

      Я не знаю, кто это крикнул, я или Фил, а может, и Рита. Смысла в этом не было никакого. Если беглец был нормальным человеком, то это нас не касалось, а если зомби, то мы все равно не могли ему помочь, его преследовали уже человек десять, да притом с оружием. И все же мы, не рассуждая, кинулись бежать.

      Положение беглеца казалось безнадежным, ведь рано или поздно ему пришлось бы спуститься. И оторваться от погони он не мог — как бы ни быстро он бежал, но промежутки между домами заставляли его замедлиться.

      А потом я вдруг понял, куда он бежит.

Был у меня пару лет назад в группе один паркурщик. И он рассказывал одногруппникам — а мне ведь тоже было интересно! — про этот маршрут под названием «небесная тропа». По его словам, городские паркурщики ценили эту «тропу» в том числе и за возможность избавиться от преследования, потому что ближе к концу путь по земле будет намертво перекрыт забором.

      А ещё он рассказывал, где этот маршрут закончится.

      Мне пришлось потратить некоторое время, чтобы убедить Фила свернуть совсем в другую сторону. Рита и Эванс слышали только реплики Фила и в спор не вступали, а когда Фил согласился свернуть, Рита последовала за ним.

Шум погони остался далеко позади, мы шли какими-то переулками. Я изображал глубокую уверенность, которой на самом деле не испытывал. И надеялся, что ничего не перепутал.

      Потом мы зашли в тупик. Укрыться там было совершено негде, но беглец, видимо, решил, что двое прохожих ему не страшны. Или понимал, что другого выхода нет. Или просто ни о чем не думал, а бежал привычным путем до конца.

Скрипнула пожарная лестница. Беглец спустился сколько мог, завис на руках на высоте второго этажа и мягко, по-кошачьи, спрыгнул на тротуар. Фил шагнул вперёд, взял его за плечо.

      Беглец дернулся, обернулся. И я понял, что у меня есть шанс узнать, взрослеют ли зомби. Это был подросток, почти ребенок, лет пятнадцати, не больше. Лицо испачкано в крови, и руки тоже. И больничный халат. Крови очень много — явно не его.

А в глазах не туповатое равнодушие, а весёлый азарт, как у здорового щенка.

      — Пойдем! — скомандовал Фил. Причем сам, по собственной инициативе. Я не вмешивался, просто наблюдал.

      — Зачем? — спросил мальчишка, отшатнувшись назад.

      — Ищут, — пояснил Фил. — Найдут. Убьют.

      Потом он подумал и представился:

— Я Фил. Это Рита. Ты кто?

      — Тритон, — голос мальчишки звучал неуверенно, словно он сам точно не знал. И я даже догадался, почему — вряд ли его родители были столь экстравагантны, чтобы так назвать сына. Скорее всего Тритон — это прозвище, вот поэтому он и заколебался.

      — Кровь, — Фил ткнул пальцем. — Плохо.

      — Хорошо, — возразил Тритон. — Кровь. Мясо. Еда!

      — Человек — не еда! — строго заявила Рита.

      — Еда! — заспорил Тритон. — Хорошо. Много!

      Я сообразил, что дискуссия может затянуться, и вмешался.

      — Потом поговорим. Сейчас давайте домой, пока его не нашли!

Фил озвучил:

      — Ищут! Домой. Говорить — дома.

И мы пошли домой. Все вместе.

      По дороге мы избавились от зелёного балахона. Мало того, что он больничный, так ещё и весь в крови. Рита накинула на Тритона свою (то есть мою) ветровку, она доставала мальчишке до середины бедер и выглядела уж точно более прилично.

Как обычно, нас встретил Нееда. И раньше, чем Фил успел назвать его кличку, Тритон хищно оскалился и прыгнул. Рита отреагировала быстрее всех, повисла у него на плечах, потом сверху навалился Фил. Некоторое время все трое боролись на полу, а перепуганный котенок успел залезть по «занавеске» на самый верх и оттуда шипел, прижав уши. Я подлетел к нему, коснулся вздыбленной шерстки, стараясь успокоить:

      — Не бойся, мы не дадим тебя в обиду. Все будет хорошо!

      Наконец драка закончилась. Фил поднялся, привычным движением отряхнул штаны (чище они от этого не стали) и строго сказал:

      — Не еда! Не трогать!

      — Не трогать, — согласился Тритон. — Как скажешь. Ты главный.

      Потом Рита и Фил сводили Тритона в подвал, показали охотничьи угодья и заставили умыться. Вернулись, уселись втроём на диване. Да уж, в логове становится все теснее. Всё-таки надо обживать соседнюю комнату. Эванс через Риту пыталась расспросить Тритона, что с ним случилось. Разговор шел трудно и медленно, но в итоге удалось выяснить — несколько дней назад на улице Тритон с компанией одноклассников наткнулся на зомби. Трое погибли сразу, двое были жестоко искусаны, а Тритон отделался небольшим укусом, почти царапиной на плече… Что стало с его товарищами по несчастью, он не знал. Сам он все эти дни лежал в больнице, в отдельной палате, запертой снаружи. Было скучно. Потом почему-то страшно. Потом сильно захотелось есть… А тут как раз и медсестра в палату вошла.

      Все с тем же щенячьим весельем в глазах Тритон рассказывал, как убил двоих, медсестру ради еды, врача — защищаясь.

      — Еда! Вкусно. Много, — он рассмеялся и тут же нахмурился: — Кричали. Гнали в палату. В угол. Запереть. Связать. Я прыгнул!

      Что было дальше, мы уже и сами знали.

Тритон с любопытством осматривал комнату, вертел головой. Нееда нервно шипел на него из-под потолка. А я думал.

Весьма вероятно, что душа Тритона находилась сейчас рядом с нами. И ей, несомненно, было очень страшно и трудно…

      — Фил, скажи, — начал я. — Я обращаюсь не к Тритону. А к отдельной от него сущности… Душе. Я не Фил, я его душа, Гудман. И у Риты есть. Из-за болезни мы отделились от своих тел. Тебе сейчас страшно и одиноко, но ты не один такой! Ты можешь общаться с Тритоном, ты наверняка сможешь с ним договориться. Ты можешь общаться с нами! Мы тебя не слышим, но Тритон может повторить твои слова. Ну, ответь же!

      Фил, как всегда, говорил медленно, подбирая слова и по ходу своей речи энергично тыкал руками во всех присутствующих по очереди, включая невидимую нам душу Тритона:

— Ты! Не он, не Тритон. Ты! Ты отдельно. Раньше был вместе. Это болезнь. Есть Фил, есть Гудман. Есть Рита, есть Эванс. Отдельно. Гудман говорит. Я повторяю. Не бойся! Вместе. С Тритоном. С нами. Ты говори! Тритон услышит. Повторит. Мы поймём.

      Некоторое время, казалось, ничего не происходило, только Тритон выглядел все более напряжённым и злым. И вдруг вскочил с криком:

— Нет! Не хочу!

      Он заметался по комнате, замахал руками, словно отбиваясь. Вскинул голову, выкрикнул, явно обращаясь к кому-то незримому:

      — Не хочу! Не командуй! Ты не я!

      Отскочил в сторону, толкнул стол, чуть не свалив на пол коня в пальто. Рита успела подхватить статуэтку. Я отметил, что у Риты, кажется, реакция быстрее, чем у Фила… Вот уж нашел время для таких наблюдений!

А потом Тритон упал на пол и зарыдал, свернувшись в клубочек.