Бэкхён решает утонуть. Раз он тонет, то почему бы этого не сделать окончательно. Он знает, что сейчас упадет, поэтому удобно то, что он дома, где падать будет хотя бы не так опасно, когда он утонет. Почему знает? Непонятно. Наверное, потому что ощущает это физически. Его видение не превращалось в кошмар, но почему-то он искренне хотел от этого избавиться. Жмурится, а когда открывает глаза - вокруг розы.

Слишком много роз, они создают стены, за которые не заглянуть. Бэкхён не очень разбирает их конкретный цвет, потому что приглушенный свет, немного синеватый. Приходится посмотреть на свои руки, чтобы понять, что он под водой. Будто бы. Не задыхается, но сверху - толща, под которой не видно полного света, от этого и розы непонятных цветов. Бэкхён ловит себя на мысли, что слишком много знает, но не может сам себе это озвучить.

— Правильно думаешь, — голос ему не самый знакомый, но достаточно четкий, чтобы это не казалось сном. Бэкхён оборачивается, сталкиваясь взглядом с человеком. Знакомым до безумия, — не помнишь имени?

— Не помню.

— Ты и не знаешь. Меня зовут Чунмён, — у него синие глаза, потому что он не настоящий. И Бэкхён это прекрасно понимает, даже разглядывать его не берется больше, ведь это похоже на больное воображение.

— Ты был с Софтом, — уточняет Бэкхён, получая кивок, — да вы оба мертвы, а ты настолько незначительный, что у тебя даже цветов не было.

— У проводников и нет цветов. Мы не видим друг друга частью истории, потому что ей не являемся.

— Что это значит? Помимо того, что ты проводник.

— Тебя не удивляет, что я мертв?

— Нет. Точнее, удивляет, но я в каком-то видении под водой, вряд ли это проблема, — он немного виновато улыбается, надеясь, что в реальности прошло не очень много времени. Надеется, не проснуться, потому что у него очень много вопросов, — как?

— Это твое воображение, которое перемешалось с силой. И с моей тоже. Ты нашел записи, а них есть отпечаток моей силы, вот они и смешались.

— То есть, я не смогу у тебя ничего спросить? — уточняет Бэкхён, на что получает какое-то странное пожатие плечами. Точно, это же его воображение, он не ответит, если ответ не знает Бэкхён, — тогда я не понимаю, зачем ты ко мне являешься этими упадами в воду.

— Это всё ты. Твой мозг уже знает ответы на все вопросы, просто ты не можешь их озвучить, пока не окажешься где-то, где можешь это сделать.

— И это "где-то" оказалось следом твоей силы. Неплохо. Почему мы под водой? — Чунмён разводит руками, едва ощутимо улыбаясь. Он кажется необычным, потому что он часть всего того мира, который можно было бы попробовать создать внутри себя.

— Мои проводники - ручьи. Разливаются, пока никто не видит, чтобы вывести. К людям же они прикрепляются едва видимыми рыбами, что витают вокруг. Твои - цветы. Наверное, тебе нравятся те, что растут в поле?

— Они полезны, — рассуждает Бэкхён, чем очень удивляет мужчину напротив себя, — для полезных людей - полевые цветы. Для других - садовые. У тебя, вероятно, были разные рыбки.

— Не скажу, — конечно, потому что Бэкхён не знает этого, — у тебя много других вопросов, не так ли?

— Как я это запомнил?

— Все люди запоминают, просто находят информацию и обрабатывают ее выборочно. Из-за того, что у нас есть проводники, мы можем найти любую информацию в своей голове. Мы выбираем ее важность по мере необходимости. Теперь тебе было необходимо встретиться со следом моей силы, чтобы озвучить свои мысли.

— Что я могу? — спрашивает Бэкхён, не имея уверенности, что получит хоть какой-то ответ.

— Всё? — предполагает Чунмён, — способности проводников не ограничены. Ты заводишь вокруг себя проводников, становясь сильнее. Чем больше у тебя их, тем больше ты можешь украсть чужих сил. А там и логично, что ты можешь всё, что могут другие.

— Мои проводники?

— Цветы, которые имеют значение. Они есть не у каждого человека, а только у значимых. Мы имеем рядом с собой тех, кто может изменять историю, даже если эта история - наша. И своего проводника, потому что мы тоже можем менять свою историю. Увы, мировой не займемся, — он объясняет так спокойно, что Бэкхёну хочется укутаться в эту безопасность, — ты не можешь взять силу проводника, но каждый проводник может позволить тебе украсть до пяти за раз.

— Мне не нравится ощущение, которое я ощущаю, если беру чужую силу.

— Будто бы выходишь из себя? — Бэкхён кивает, — это нормально, потому что ты выходишь из себя. Ощущение дикости, оно нормальное, потому что твоя мутация сжирает чужую мутацию. Ты нормально это переносишь?

— Раз на раз не приходится.

— Ты невысокий, не очень плотный, так что, предположительно, в какой-то момент ты можешь не принять чужую силу. Тебя это не убьет, но и больше ты не сможешь. Не заметил, что украсть силу у шакалов невозможно?

— Потому что шакалы - настоящая мутация, — усмехается Бэкхён, разбираясь в этом немного больше самостоятельно, чем от информации своей памяти, — у них меняется тело, а не окружающий мир. У меня не получится украсть тело, поэтому шакалы вне конкуренции.

— Из-за того, что тело проводника - не тело шакала, мы не можем подстраиваться под силу и меняться. В какой-то момент это может не сработать. А в какой-то - руку сломать. Будь осторожнее.

— Я же могу избавляться от ненужных сил?

— Ты их меняешь под себя, из них пропадает всё то, что тебе не нужно. Можно сказать, забрав себе пять сил, в конечном итоге останутся две полноценных. Но это требует время, чтобы привыкнуть, понять, выбрать и выкинуть, — Бэкхён помнит книжки, которые прятали милые ирисы, и понимает, что всё происходящее сейчас - снова ради Чонина. Чонина, который урвал себе какого-то нового зверя, что не хочет приживаться, — ты не спасешь его от всего вокруг.

— Пытаюсь спасти хотя бы от того, от чего могу.

— Пытайся. Но розы никогда не значили любовь.

***

— И чего ты падаешь просто так? — спрашивает Чонин, возвращаясь домой. Как раз тогда, когда Бэкхён более менее приходит в порядок. Просто получилось так, что он утонул там, где уже тонул. От этого и проснулся, найдя себя в постели, видимо, заставил он поволноваться Чонина.

— Что-то вроде...видения?

— И что тебе сказало это видение? — а действительно, что? Ощущение, что он уже всё знал. Знал, прекрасно понимал, а теперь еще и увидел.

— Наверное, что-то о том, что я никого не спасу, если никто и не хочет, — он цепляется за слова о розах. Если задуматься, то как проводник мог допустить такое, что его самый важный человек погиб? Возможно, ему бы Чунмён ответил, если бы он был не просто отголоском силы на записях. На чьих?

— И что это значит? — Бэкхён подрывается, чтобы эти самые блокноты найти. Берет первый попавшийся, на котором даже теперь не найти ирисов, потому что данным ребятам совсем наскучило сопротивляться. У Чонина красноватые глаза, а на краю обложки изнутри написаны иероглифы, образующие как раз то самое имя, которое Бэкхён всегда видел рядом с Софтом.

Конечно же, кто мог хорошо знать о проводниках, если не тот, у кого такой есть. Сами бы проводники себе не позволили бы такое. Чунмён оставил свой след, потому что он доверял Софту. А Софт, видимо, доверял ему. Поэтому они позволяли друг другу изучать себя. Они точно были больше любовниками, чем Чонин с Бэкхёном, потому что последние были больше братьями по несчастью.

— Наверное, что я не должен мешать тебе, если ты продолжаешь жить опасно.

— То есть, это вместо извинения?

— Сколько раз я уже извинился? — недоумевает Бэкхён, на что Чонин просто разводит руками. Он не обижается. Но он не может не заводиться от этого. Ему больно, потому что новый шакал всегда приносит боль. Он не понимает, что это. Так ему всё еще плохо из-за такого перепада силы. Чонин берет Бэкхёна за руку и улыбается едва-едва, что с его красными глазами смотрится жутко.

— Прости, я немного нервничаю.

— По крайней мере, ты уже на ногах, — успокаивает его Бэкхён, — ты ощущаешь себя лучше?

— Иногда мне кажется, что у меня звон в ушах, — он отмахивается, невольно забирает свою руку, потому что ему как-то зябко и мокро, — будто бы я в каком-то...эхо?

— Может быть, это возможность твоего шакала? — Чонин пожимает плечами и смотрит как-то испуганно и устало, потому что его это выматывает. Бэкхён облегчить это никак не может. Поэтому розы - не спасены.

***

Шакалом Чонина оказывается змея. Небольшая, с белой чешуей и красными глазами. Она появляется окончательно внутри него, а потом успокаивается так, что и глаз не остается, позволяя смотреть привычным волком с желтизной. Это успокаивает. И позволяет в этом успокоении понять, что он может делать с этой самой змеей. Эхо оказывается очень полезной способностью, позволяющей проверять окружение. Не очень далеко, но подробно. Чонину эта сила нравится.

Поэтому это нравится Бэкхёну. Воодушевленный Чонин набирается такой уверенности в себе, что даже необычно. Он кажется непривычно привлекательным. Его волосы становятся полностью белыми, как это и было привычно некогда раньше. Остается парочка черных прядей на висках, которые прекрасно смотрятся, если собирать их в хвост. Безумно короткий, потому что волосы еще недостаточно длинные, но от этого очень милый. Бэкхён не может себя удержать каждый раз, когда видит, чтобы не потрогать.

— Прекрати, — фыркает Чонин, совсем беззлобно. Бэкхён убирает руку, позволяя Чонину потянуться вверх, чтобы достать с высоких шкафчиков спрятанные вещи. Снег растаял совершенно, нужно было переодеваться, чтобы быстрее передвигаться.

— Ты красивый, — мурлычет Бэкхён, а Чонин всучивает ему в руки куртки и смотрит как-то необычно.

— Тебя волнует только это?

— В смысле? — недоумевает парень, а Чонин только недовольно закатывает глаза и смотрит с каким-то нелогичным вызовом.

— В прямом. Ты всегда говоришь мне, что я красивый.

— Потому что это факт.

— Это единственный факт? — он кажется обиженным, а Бэкхён не понимает, что не так. Да, он часто это говорит. Но он часто говорит о том, что Чонина любит. Это кажется необычным, потому что для него - очевидно. Он мягко откладывает куртки на пол и протягивает свою руку парню.

— В тебе столько фактов, что я не смогу их все перечислять. Я люблю тебя просто потому, что это ты. В мире бывало много красивых людей, я люблю тебя не за это, а за тебя, — Чонин недоверчиво протягивает свою руку в ответ, — просто то, что сейчас ты выглядишь замечательно, я могу заметить по факту и отвесить тебе комплимент. Тебе приятно слышать, что ты красив, мне приятно это говорить.

— Иногда мне кажется, что во мне нет ничего, — признается Чонин, — да и красивым я себя не считаю.

— Потому что ты шакал, а все вокруг предпочитают вести себя так, словно игнорируют твои плюсы. И поэтому тебе кажется, что с тобой что-то не так. Но ты замечательный, во всем.

— Почему мои цветы - ирисы? Они же обычные.

— Ты их хотя бы видел? — фыркает Бэкхён, улыбаясь этому. Чонин качает головой, — это самые прекрасные цветы, что я видел, Чонин. И ты мой прекрасный. Множество плюсов внутри, помимо красоты.

***

Бэкхён находит в архивах почти все тонкие сборники анализа от Софта, на том же самом ужасном и непонятном языке. Он понимает, как работает его провал в воду, потому позволяет читать себе между строк, а потом просто целенаправленно тонуть, чтобы ему ответили на всё, составив краткий пересказ. Бэкхён так же понимает, что может управлять тем, как выглядит и говорит его рассказчик, но с лицом Чонина это оказывается и смешно, и несобранно.

На одном из разворотов он находит едва заметные рисунки каких-то рыбок, а воображаемый Чунмён говорит, что это рыба-дракон. Ну конечно, кем бы еще мог быть Софт, если не драконом, который как раз является символом азиатской культуры, к которой он явно относится, раз пишет иероглифами. Бэкхён между строк понимает окончательно, что никаким монстром этот человек не был. Как бы о нем не говорили, он был просто частью дисциплины. Пусть и от страха, но это было что-то значимое.

Чунмён в подводном саду из роз говорит о том, что у важных для самого тебя людей одни проводники, а для истории - другие. Он предлагает обратить внимание на ирисы, а потом на розы в этом саду. И розы - с тонкими сгоревшими кончиками смотрят на него. Это было всегда, просто он не приглядывался. Для истории нужно сгореть. И Софт сгорел, оставив в истории страх перед собой и теперь перед Зевсом.

— Что? — Бэкхён оборачивается, слыша, как что-то шуршит и падает. Они в лесу, на деревьях почти ни листочка, а он убирает стрелу обратно за спину, стараясь найти Чонина. Находит. Внизу, под деревом, лежащим на спине. Он тихо сипит и трет лицо руками, — ты упал?

— Я врезался, — признается Чонин, поворачивается на бок, видимо, ему больно. Но Бэкхёна искренне смешит то, что тот врезался в дерево. Птицей и не справился с полетом, — ты очевидно улыбаешься.

— Прости, но ты милашка, — он присаживается на корточки, — сильно ударился?

— Не особо, — Чонин улыбается в ответ, — своим телом я упал уже не со всей высоты.

— Я успел испугаться, — Бэкхён мягко касается рукой его волос, убирая их с лица, немного выбившиеся белые прядки так контрастны с его смуглой кожей. Милый ирис смотрит из-за плеча своего владельца, только не на них. Бэкхён оборачивается, проверяя, что не так. И замечает крошечный антирринум. У него, как и у некогда белых роз, погоревшие кончики лепестков.

— Что там? — Чонин приподнимается на локте, вглядываясь туда, куда смотрит Бэкхён.

— Это...Зевс? Ты помнишь его? — Бэкхён просто только сейчас понимает, что чужое лицо вовсе стерлось из памяти. Он четко помнил Оппсо, но почему-то не мог представить в своей голове Зевса.

— Не особо. Точнее, помню, но уже прошло пару лет? Он же младше нас, ему, наверное, семнадцать?

— Сколько нам? — Чонин прикидывает, а потом просто отмахивается.

— Он явно подрос за это время. Может у него борода и огромные плечи?

— А может он маленький и несуразный? — усмехается Бэкхён. Чонин немного хрипло смеется, а потом садится нормально, потирая грудь рукой.

— Если ты видишь его цветы, то нам снова придется встретиться?

— Надеюсь, не придется, — Бэкхён искренне бы не хотел снова оказаться в части истории. Не в той, которая касается кого-то, кроме его и Чонина. Слишком много чести. Ему было безумно комфортно рядом с этим парнем, зная, что больше и мира не нужно. Да и зачем, если это его лучшие ирисы.