Он знал этот дом, эту квадратную глыбу, вымазанную кремовой отделкой с налепленными на нее узорами. Он уже бывал в нем, несколько раз бывал, а мальчишкой, убегая из работного дома, частенько воображал, что раньше на его месте был замок – тот самый, который в темные времена защищал своих лордов и леди и их детей. Потом люди разбили его стены огромными деревянными брусьями, чтобы возвести на живописном месте что-то более современное. Чтобы провести туда водопровод и свет, повесить бархатные шторы и огородить территорию вокруг высоким забором; чтобы поклеить красные обои, а на них водрузить картины в дорогих золоченых багетах, а рядом поставить столики с вазами, украденными где-то на востоке – трофеи на обозрение. О, Кэйа знал этот дом, его сад и то, как он возвышается над городом, в который плюет непрерывно и каждый день. И Кэйа плюет в него в ответ. У него, одного из немногих, хватает смелости это сделать – унизить гордость господ, окружающих себя псами и электрическими сетями, которые поджарят любого зеваку, подошедшего слишком близко.

Что ему псы, когда его шаги не слышны даже мышам, занятым остатками вчерашнего ужина? А мыши видят всё, всё замечают. И он знал об этом, и гордился своим мастерством. 

Вместе с подкупленным извозчиком, который привезет к дворцу сахар и свежие фрукты, он проникнет за высокий забор и сольётся с тенью, спрячется глубоко в погребе и дождется, пока вечер зардеет, разгорится, как середина августа, когда все гости, хозяева и стража уже будут поддаты и веселы и когда разбредутся по комнатам и заснут. Разумеется, он не выйдет к ним, предпочтя темные коридоры, смежные комнаты и углы, однако осторожность не помешает. Тогда-то и начнется раздолье. 

Хватай все, что плохо лежит и блестит из своих укромных мест. Режь картины, цепляй серебро и наполняй карманы драгоценностями, которые гости постоянно теряют. А на следующий день с удовольствием слушай, какую истерику закатила очередная дочка очередной графини, не найдя поутру любимых серёжек.

Он спрятался среди винных бочек в сухом погребе, весь закутанный в чёрные тряпки, и перебирал отмычки и ножички, которые взял с собой, а в голове отсчитывал время, секунда за секундой, когда уже можно будет выйти из своего убежища. Когда гости лягут спать. Когда свет в лампах погаснет до силы болотных светляков в южной части города. Когда перестанет ходить прислуга, а винные шкафы пустеть. Он дождался этого часа, когда затихла даже прислуга. Кэйа спать не хотел. Аккуратно шмыгнув между шкафами с бутылками, он поднялся по каменной лестнице и легонько, касаясь лишь кончиками пальцев, надавил на дверь. Та тихо пустила его в пропахший сладким парфюмом коридор. 

Он прекрасно знал, как устроены подобные дома – громоздкие, тяжёлые, с высокими потолками и огромными люстрами. Оказавшись в коридоре, темном и горячем, он прижался к стене и прислушался, и не услышал ничего. Ковры, которыми застелили поместье, лишь облегчили ему путь. 

Так он и пошел, в темноте, избегая окон и ламп, легонько простукивать двери. В коридорах тоже много чего осталось: с резного столика с очередной фарфоровой вазой он стянул серебряные часы на шнурке и две ложки, забытые после десерта. С мелочёвкой проще всего: безымянная, она легко продается и отливается в другой серебряный хлам. Сложнее с часами, если на них выгравированы инициалы владельца, но эти, по всей видимости, принадлежали кому-то крайне простодушному. 

Кэйа любил простодушных людей. Его ремесло вдохновляло делать это искренне. 

Где-то в конце коридора он услышал голоса – шел тихий, непринужденный разговор о чем-то скучном. Прижавшись к стене, он послушал немного двоих мужчин, попытался вникнуть в разговор, а потом махнул рукой и, решив, что его работа сейчас важнее каких-то финансовых махинаций, осторожно свернул за ближайший угол. Оттуда он дважды повернул направо, затем проскользнул мимо лакея, по каким-то причинам не спавшего в столь поздний час – тот стоял в пустой гостевой и задумчиво перебирал вещи на комоде – и оказался у лестницы на второй этаж. От лестницы Кэйю отделял лишь просторный и до неуютного светлый зал. Его освещала полная луна, обнаженная, без облаков и туч. Будь он где-нибудь на пристани, сиди он на крыше с Розой, уже изрядно подвыпившей и бормочущей свои грандиозные планы, то оценил бы ее куда больше, чем сейчас. 

Кэйа тихо выдохнул, прикрыл глаза, расслабился. Растворился ступнями в тканевых башмаках и ковре, но в последний момент засомневался, сделал разворот и ушел обратно в тень, так и не коснувшись границы, нарисованной лунным светом. 

Здесь должна быть еще одна лестница, более неприметная, лестница для прислуги. В узком коридоре, у стены. Он обнаружил ее, свернув туда, где ранее видел лакея. Старенькая деревянная лестница в узеньком проходе скрипела даже от его тихих, легких шагов – Кэйа был легким, худым, но лестница обхитрила его и злорадствовала этому, скрипя на каждый шаг. Кэйа тогда будто обжигался, вздрагивал и плавно перемещал ногу левее, правее, снимал ее и ставил совсем далеко, но в итоге оказался на втором этаже. 

Узенький коридор продолжился, и его работа – тоже. Тихо-тихо открыв ящичек декоративного стола, он стянул оттуда небольшой, но тяжелый кошель, очень ему обрадовался. Снять анаграммы с сумок и кошельков было проще простого. И, так как на втором этаже располагались спальные комнаты, настоящая работа тоже начиналась здесь. 

На первую резную дверь он легонько надавил пальцами, и та так же легко и плавно отошла внутрь. Не закрыли. Кэйа оскалился. Кровать с тяжелым, пузатым балдахином, закрытые шторы и едва видимые полосы света, как если бы, стремясь проникнуть внутрь, лунный свет запутался в плотной ткани. Ему, привыкшему к темноте, такого света было достаточно, чтобы разглядеть пузатый комод и картину над ним. Так же легко отодвинув один из шести ящиков, вор вытащил оттуда шкатулку и щелкнул крышкой, и закусил губу, когда его руки нащупали внутри несколько драгоценных колец и прочих украшений. Он поднял шкатулку над собой, на тот слабенький свет, чтобы осмотреть ее: вряд ли в резиденции одного из мондштадтских министров ночевали бы бедные гости, но уносить с собой угловатую жесткую вещицу было опасно – наделает много шума, сломается, а то и сдаст, если именная. Подумав, посомневавшись, он решил всё же оставить ее у хозяев и легко переложил содержимое к себе в нагрудный карман, один из многих, пока еще пустых. 

Закончив с комодом, Кэйа мягко подкрался к кровати. Он не стал рисковать и заглядывать за балдахин, – старый вор давно усмирил своё любопытство, которое могло выдать его с головой, – а сразу принялся за прикроватную тумбу. Он успел обрадоваться увесистому колье с драгоценными камнями, которое нашел в очередной шкатулке, когда совсем рядом, за стеной послышался скрип половиц и тихо закрывающаяся дверь. И цокот каблуков – маленьких, но широких. “Мужские”, – Кэйа успел подумать, прежде чем замер на месте. Спящая женщина заворочалась, шумно вдохнула воздух, пока он медленно пятился к окну и замер там, где штора переходит в стену. Она не проснулась; Кэйа постоял ещё пару мгновений, пока в коридоре снова не хлопнула дверь. Тогда он неслышно выскользнул из комнаты, подумав, что с этой леди будет достаточно. 

Он вышел и тяжело выдохнул, ощупал сердце, над которым теперь грелось колье. В два шага Кэйа пересёк коридор и оказался у двери, нарушившей тишину спящего поместья, и нагнулся, и посмотрел в замочную скважину, сощурив один глаз. В лунном свете, таком же ярком, какой был на первом этаже, человеческий силуэт дёргал ящики, копался – шуршал – в документах, а затем отходил и, схватившись за волосы, метался по комнате, совсем позабыв о времени.

Кэйа всё ждал, когда он повернется профилем к окну, и когда он это сделал, у вора засвербило, заныло старое, давным-давно обиженное ребро. Он навсегда запомнил его, иногда вспоминал, исключительно для поношения во время очередной попойки с остальными. 

Однако запомнил он Дилюка самодовольным, надменным, холодным; сейчас же он то и дело шумно выдыхал, морщил нос и дёргал волосы. Злился, смешно, с долей паники и страха быть пойманным. Подумав об этом, Кэйа недобро ухмыльнулся; он подождал, пока Дилюк подойдёт к очередному стеллажу и повернётся к двери спиной, а затем так же, как прежд, толкнул дверь эту одними кончиками пальцев. 

На этом его нежность закончилась. Кэйе было весело, и он был не из тех людей, чьё веселье ограничивается безобидными шутками. 

Когда люди спят, не подозревая, что в шкафу напротив их постели копается вор, нужно быть осторожным и медленным; когда целью вора становится не шкаф, не комната и даже не кошель на поясе, а сам человек, его повесивший, медлительность ему ни к чему. Она убьет радость и не даст насладиться удивлением и страхом, даст шанс позвать на помощь. Поэтому Кэйа сделал несколько тихих шагов внутрь комнаты – он подумал, быстро ее осмотрев, что это было хранилище всяких безделушек, и запомнил ее местоположение – и перестал быть тихим.

Комната была пустой, стеллажи и витрины стояли лишь по стенам и в самом ее центре, поэтому ему ничего не помешало, сделав один шаг, оказаться позади Дилюка. Он заметил тень, но успел лишь вздрогнуть, когда горячая рука в черной перчатке схватила его за запястье и сильно дернула, прижимая к себе. Второй рукой Кэйа быстро заткнул ему рот, вжав в щеку большой палец. Сухие движения, лишенные эмоций, – одно только удовольствие сейчас вытянулось в волчий оскал, посвященный луне и ночи, в качестве благодарности, дани за возможность заткнуть ему рот.

– Ш-ш-ш, крысёныш, – зашептал он, покачиваясь – укачивая, когда Дилюк замычал и свободной рукой стал глухо бить его куда дотянется. – Я отпущу тебя, только если не будешь орать. Если заорешь, – сломаю шею, как подобает поступать со всякого рода ворьём.

Он слышал его шумное, глухое дыхание и улыбался. 

Дилюк перестал вырываться, перестал бить, но отпускать его Кэйа не спешил. Он решил подождать ещё немного, чтобы дать успокоиться полностью, а потом плавно развел руки. Дилюк оттолкнул его, пошатнулся и чуть не упал вперёд, во время схватившись за блестевшую в ночи витрину. Он тяжело дышал и пытался сдавить дыхание, чтобы не шуметь, вытер слюну с губ. Кэйа терпеливо ждал и осматривал комнату.

За стеклом низеньких стеклянных ящиков лежали камни, медали, драгоценные безделушки и гребни из слоновой кости, всё дорогое, даже бесценное, заточенное под стекло и приговоренное пылиться на потеху гостям. 

Что он здесь искал? 

– Что, деньги закончились? – прошептал Кэйа, облокотившись об один из стеллажей, и улыбнулся. Он ничуть не испугался, смотря, как Дилюк выпрямляется и с какой яростью смотрит на него. 

– Иди к чёрту. 

– После тебя.

Дилюк не обратил на эти слова. Казалось, что и к черту он посылал исключительно потому, что того требовали правила. Кэйа нахмурился, когда он развернулся и продолжил выискивать что-то в стеллажах и витринах. 

– Эй, я к тебе обращаюсь, – он неслышно подошёл к Дилюку и из-за его плеча наблюдал, как тот сначала напряжённо смотрит на нечто, закрытое белой тряпицей, а затем хватается за крышку и с оглушительным, по их меркам, грохотом пытается отодрать её от витрины.

От грохота Кэйе по спине как будто прошлись осколками битого стекла или камня; он вздрогнул, снова схватился за плечо в темном камзоле и оттолкнул Дилюка от витрины, и зыркнул так, что тот, явно намереваясь обругать его, замер на месте. 

Пожав губы, он быстро дёрнул рукой и указал на ящик с белой тряпицей. Кэйа сложил на груди руки и повернул к нему голову, но ничего нового не нашел.

Тогда Дилюка осенило.  

– Открой его. 

– Чего?!

– Открой его! – повторил, шипя Дилюк, а Кэйа ошарашенно фыркнул и в третий раз осмотрел витрину. Он ткнул указательным пальцем над скрытой от них драгоценностью. 

– Тебе это нужно?

– Да. 

Он внимательно посмотрел на Дилюка. Дилюк, такой же красивый и так же корчивший свое красивое лицо, казался в лунном свете мраморным, частью этой комнатки с блестящими безделушками. Правда, в отличие от них, он был шумным, горячим и до отвратительного живым. Кэйа смотрел на его морщину, прорезавшую кожу между бровями, на тень под носом и на пламя, которое, заснув в волосах, вновь вспыхнуло в его взгляде. 

Он протянул руки в это пламя и не обжёгся, разве что снова почувствовал зудящую боль под ребром.

– Что там?

– Не важно, – Дилюк заворочал кистью руки. – Важно, что мне очень нужен этот предмет. 

– Ты не знаешь, что там? – Дилюк поджал губы. Кэйа хмыкнул. – Но тебе это нужно. И что мне, – он выгнулся, переместив вес на одно бедро, и легко провел пальцем по деревянной раме. – Что мне будет за помощь? 

Ему нравилось смотреть, как Дилюк открывает рот и дёргает плечами. Он шумно вздохнул и подошёл к витрине. Кэйа почувствовал мягкий, нежный парфюм, едва резковатый и почти выветрившийся. Вероятно, Дилюк не раздевался и не ложился спать, а ждал, как и он сам, затаившись, пока заснут остальные. 

– Эй, – он хрипло вывел Дилюка из размышлений, и тот недовольно повернулся. – Ну так что? Я и пальцем не двину, пока не скажешь. 

Поджав губы, Дилюк жёстко ему улыбнулся.

– Я не сдам тебя констеблям. 

– Слабенько, – цокнул Кэйа и снисходительно улыбнулся. От снисхождения в свою сторону у Дилюка дернулась бровь. – Давай так: расскажи мне, почему тебе это нужно, и я открою витрину. 

По его лицу Кэйа догадался, что задел что-то больное, что-то, над чем они с Розой хорошенько посмеются после. От этого ему стало очень приятно на душе. Он поднял брови и кивнул, призывая не медлить, и Дилюк, сжав в кулаках рукава, шумно выдохнул. 

Как только он открыл рот, Кэйа тихо, в качестве своей части сделки, опустился на колени и выудил из рукава два тоненьких, завернутых в платок инструмента.

– Если коротко, то у меня… украли то, что принадлежит мне по праву.

– За "коротко" я только замок осмотрю, – фыркнул Кэйа и, сощурившись, вставил отмычку в замочную скважину, а под нее просунул вторую, тоньше. – Если украли, то почему не сказать констеблям? Устроить, там, истерику, чтобы о краже узнали все?

– Потому что… – тихий щелчок остановил его, и Дилюк завороженно смотрел, как Кэйа ловко прощелкивает нужные позиции и слушает что-то, что понимал только он.

Прикусив кончик языка, он торжественно улыбнулся, когда после особо яркого щелчка крышка витрины легко вздрогнула, но не дал Дилюку наброситься на желаемую вещицу. 

– Ну?

– Черт тебя дери! – прошипел он и потёр пальцами лоб. – Эта… драгоценность принадлежит мне, потому что я за нее заплатил! А… этот старый пёс обманул меня и других честных людей! Он воспользовался связями и выкупил её до начала аукциона, и…

– Тише, – Кэйа снова шикнул, чтобы тот, охваченный эмоциями, быстро вспомнил об этом и прикусил язык. – Ты отдал деньги за какую-то безделушку, которая была куплена до тебя? И теперь хочешь украсть ее обратно?

– Именно! Этот дряной министр, этот… Лоуренс… Он не посмеет заикнуться, если увидит "свою" вещь у меня, ведь он приобрел ее незаконно. Так что, можно сказать, я лишь возвращаю справедливость. А теперь, если позволишь… – и он потянулся к витрине, но Кэйа сильно шлёпнул его по руке. Дилюк зашипел, моментально убрав ее обратно. – Что?!

– Ничего, – признался он и улыбнулся, широко и довольно. – Просто приятно. – Выждав ещё секунду, Кэйа плавно отошёл от витрины. – Забирай свою игрушку.

Как он и ожидал, Дилюк тут же кинулся к ней, неаккуратно поднял крышку и стянул тряпицу с очередного гребня, дорогого, инкрустированного камнями и жемчугом. Кэйа выгнул бровь: он не ожидал увидеть что-то настолько обычное, но, взглянув на Дилюка, понял, что тот разочарован даже больше. 

В груди у вора растекалось, как горячий мёд, пьянящее чувство превосходства, торжество над тем, кто когда-то обидел его, а теперь стоит, как шкодливый мальчишка, и сжимает кулаки, обнаружив, что из подарков на Рождество получил лишь уголь. 

– Дай угадаю, – елейно протянул он, и Дилюк от раздражения прикрыл глаза. – Не то. 

Дилюк не ответил. Он развернулся на каблуках и прошел к противоположной стене, громко, совершенно не обращая внимание на свои шаги, и если бы Кэйа был котом, то от такого шума у него бы поднялась дыбом шерсть. Он метнулся к Дилюку и снова схватил его за плечо. 

– Прекрати шуметь! – гневливо прошипел, прорычал он, и Дилюк, который от досады совершенно не заметил шума, испуганно замер на месте. Кэйа отпустил его и выдохнул. – А как выглядит твоя игрушка?

Дилюк выдохнул и вновь принялся тереть переносицу. 

– Ты слышал что-нибудь о "Дыхании Барбатоса"?

– Нет, – честно признался он. – Ну, то есть, я знаю, кто такой Барбатос, и полагаю, что, существуй он на самом деле, то точно бы дышал. 

– Очень смешно. В любом случае, это очень редкая вещь. Можно сказать, артефакт, вокруг которого уже много лет ходят разного рода слухи. Два месяца назад его нашли, – Дилюк шептал, смотря прямо ему в глаза. – И выставили на аукцион. Что случилось дальше, ты уже знаешь. 

– Знаю, – ухмыльнулся он, неслышно прошёлся меж витрин и провел пальцем но стёклам, размазал по ладони пыль и тихонько, игриво сдул ее, делая вид, что совершенно не заинтересован темой разговора. – Давай заключим пари. 

Он был доволен, заставив Дилюка таращиться в темноту.

– Пари? – спросил он с долей удивления и насмешки. 

– Пари, – повторил вор. – Кто первым достанет это твое… "Дыхание Барбатоса", тот и выиграл. Давай, загадывай условие. 

Молодой мужчина нахмурился, задумчиво сжал рюш рукава, выглядывающий из-под камзола. Кэйа знал: думает, но не над тем, соглашаться ему, или нет. 

Дилюк азартен, Кэйа понял это ещё тогда, когда он подверг свою жизнь опасности исключительно для того, чтобы познакомиться с подноготной города лично. Поэтому подобное "пари" не могло не остаться без его участия. 

– Если я выиграю, ты поможешь мне, когда я того потребую.

– Хорошо. Но если первым вещицу нахожу я, то ваша светлость оплатит мне обед. 

Он улыбнулся, видя явное недоумение на лице Дилюка. Тот тряхнул головой и фыркнул. 

– Прошу прощения, но я и сейчас готов выдать достаточно денег, чтобы ты мог наесться в любой забегаловке нижнего города, – Кэйа улыбнулся его серьезному тону. Дилюк открыл свой камзол – на поясе, под нежной рубашкой, висел кошель. – Сколько тебе нужно?

Кэйа дернул плечами в усмешке и закачал головой, чем озадачил его ещё больше. 

– Ты меня не понял, – лукаво промурлыкал он. – Ты пойдешь со мной в ту забегаловку, в которую я скажу. И отобедаешь вместе со мной, в окружении завсегдатаев, какими бы они ни были.

Дилюк тут же замерз, заледенел, и таким же ледяным взглядом пронзил его. Кэйа торжествовал, смеялся и хлопал в ладоши, унизив его гордость одним лишь предложением, но цена слишком высока, чтобы он от него отказался. Помимо гордости, Кэйа унизил его достоинство. 

– Согласен. 

– Тогда по рукам? – прошептал Кэйа и вытянул, словно кинул, руку в грязной перчатке без пальцев. Почти с неосознанным презрением Дилюк посмотрел на неё, тут же поспешил скрыть недовольное выражение лица, но было поздно; Кэйа ухмыльнулся и как-то невесело, зло сощурился. – Э, не, брат. Глупо бояться грязи, когда у самого вот здесь, – пальцем свободной руки он легко, почти не слышно постучал себе по груди, смотря при этом исключительно на грудь Дилюка. – насквозь гнилое. 

Он никак не ответил на оскорбление, потому что не знал, как, не мог. Поджав губы, он зло хлопнул по его ладони, и Кэйа сжал ее, нежную, холодную на кончиках пальцев, оцарапал, обжёг. И не выпускал, любуясь злостью в его глазах. 

И, прежде, чем Дилюк ответил, он развел руками и за пару шагов очутился у двери. 

– А как она, к слову, выглядит? 

Дилюк с раздражением смотрел на него, на его блестящий глаз и мерзковатую хитрую ухмылку, на то, как он, внезапно загоревшийся азартом, выжидал. Он смотрел долго, упрямо, зло, но сдался.

– Как шахматная фигурка. Ферзь, кажется. Она сама по себе серебряная, но… верхушка из драгоценного камня неизвестного происхождения, и он, по легендам, излучает слабое свечение – так можно отличить подделку, так что не думай жульничать.

– Ясно. Значит, начинаем? О, и ещё кое-что, – он положил руку на дверь, но, передумав, вернулся к Дилюку, нагнулся к нему и вновь посмотрел лукаво в глаза. – Один совет: сними ботинки. Сильно стучат. 

Дилюк фыркнул, повел носом и ответил, что сам знает. А Кэйа рассмеялся и сказал, что не сомневается.

***

Они побежали, и оба старались не вести себя, как заразившиеся азартом дети. Конечно же, Дилюк был ему не ровня – Кэйа то и дело слышал его шаги, скрип, вызванный его руками или общей нерасторопностью. Слышал и усмехался каждый раз, когда у самого пальцы без единого шума поднимали очередную створку очередной шкатулки. 

И всё же, у Дилюка было преимущество, даже два; во-первых, у него нет цели обогатиться, поэтому нет и необходимости заглядывать в каждый угол и тратить время на опустошение шкатулок. А во-вторых… 

Он знал, куда идти. По крайней мере, знал, что где находится, и не чувствовал себя слепым в вельветовых стенах и бархатных коврах, в дверях, резных и разных, закрытых и нет. Небольшое, сомнительное, но всё же преимущество.

Но Кэйа всё равно спешил; азартный, он не замечал, как пропускает блеск в шкафах и ящиках, ища лишь эту светящуюся фигурку, и в какой-то момент настолько забылся, запутался, что запоздало услышал шаги, уже привычные, стремительные. Кэйа замер: слушал, куда пойдет Дилюк, чтобы самому понять, как двигаться. 

Они оба оказались на первом этаже и рядом с обеденной залой, разве что находились в разных от нее комнатах и коридорах. Когда Дилюк это понял, ему захотелось спрятаться, не встречаться с Кэйей лишний раз, не слышать от него насмешек и не видеть издевательских взглядов, ведь он и сам прекрасно осознавал, что шаги его слишком громкие, двери в его руках скрипят слишком сильно, а закрытые на ключ ящики навсегда останутся таковыми в его руках. Он толкнул первую попавшуюся дверь и легко влетел в неё, и, хоть был привычен к темноте, не сразу узнал кухню. Выругался, когда всё-таки узнал; кухня – последнее место, где министр спрятал бы такую дорогую вещь. Дилюк тяжело выдохнул, сжал ободок одной из тумб. На кухне было тепло и пахло тестом. Он быстро вспомнил, что ничего не ел ещё с полудня, но моментально выпрямился и по наитию попытался спрятаться, когда дверь одного из углов скрипнула. 

Нестрашно, если его поймает прислуга, ведь он скажет, что просто проголодался. Но вместо прелестной служанки, или ворчливой ключницы, или лакея с надменным лицом он увидел фигуру в черном капюшоне. 

Кэйа отступил от двери, как ожившая тень. Он шел неслышно, как будто действительно ничего не весил, провел рукой по одному из небольших столиков, на котором спали начищенные до блеска серебряные подносы. 

– Как успехи? – спросил он, улыбаясь. Из-за капюшона Дилюку был виден только острый кончик носа и эта улыбка. Он фыркнул, потому что ответ на это мог быть только один. 

– Все отлично. 

– Врешь, – отрезал Кэйа и прошёлся по кухне, изучая утварь и остатки десерта. Перед ним он замер, склонил голову, и тонкие, ломанные губы в лунном свете скривились, сломались ещё больше. Дилюк внимательно смотрел за тем, как пальцы остановились над одним из пирожных. – Будь оно "отлично", ты бы уже убежал со своей безделушкой, и мы бы с тобой не говорили в окружении залежавшихся пирожных.

Дилюк закатил глаза. Уязвленный, он развернулся к нему полубоком. 

– Судя по всему, у тебя дела обстоят не лучшим образом. 

– Ну, как видишь, – простодушно пожал плечами Кэйа. Пирожное, на которое он смотрел, было покрыто кремом и стояло одним из оставшихся четырех. Неровный островок бисквита и крема на серебряном блюдце, которому суждено было отправиться к сгнившим яблокам и картофельным очисткам. 

Кэйа поморщился, подумав об этом, и схватил пирожное, и зло, резко откусил половину. Оно имело форму небольшого квадратного кекса с пухлым, округлым верхом и кремом, и последний, ещё и подсохший за пару часов, остался в уголках его губ. Дилюк наблюдал. 

Кэйа ел шумно, длинные пальцы держали пирожное за часть бисквита, чтобы не запачкать их и перчатку. Он долго жевал, прикрыв глаза и шумно выдыхая – очевидно, ему было вкусно и мало.

– Чего? – заметив взгляд Дилюка, произнес он. Дилюк вздрогнул, очнулся; замотал головой.

– Ничего. Просто я пропустил момент, когда подавали десерт. 

Он, разумеется, опустил факт, что пропустил все приемы пищи, потому что это было совершенно не важно. Кэйа хмыкнул, улыбнулся, фальшиво и неестественно, резким движением схватил ещё одно пирожное и швырнул в его сторону. 

Дилюк испугался; сдержав крик, он отпрыгнул – едва успел, когда рядом с ним шлёпнулась лужица крема. Он, униженный таким поступком, взметнул к нему возмущенный взгляд.

– Разиня, – цокнул языком Кэйа, не впечатленный ни его ловкостью, ни гневом. Дилюк замер, так и не проронив ни слова. – Сам же сказал, что не ел.

Ему явно пришло что-то на ум; не переставая жевать, Кэйа схватил еще пирожное и обошел грубый толстый стол с кухонной утварью. Он оказался совсем рядом, снова, и снова выглядел, как живая тень. Дилюк замер. 

Он не боялся его, по крайней мере, пытался убедить себя в этом. Он знал, что сможет убежать, закричать, позвать на помощь в случае чего, и все окажутся на его стороне, так будет всегда, не только сегодня. Хотя какой смысл, если после первого крика ему, скорее всего свернут шею, а затем сбегут через окно? Но Кэйа не набросился на него, в его руке не блеснул нож или осколок стекла, он не дернул его за руку и не сжал рот, как сделал это ранее; с холодным выражением лица, но горящим взглядом он наблюдал, как Кэйа нагибается к нему и медленно поднимает пирожное на уровень его носа.

– Пожалуйста, – произнес он, не стирая с лица той самой хитрой, тянущей улыбки. Дилюк поджал губы. Он захотел посмотреть ему в глаза, и потянулся к капюшону, но и тут Кэйа его опередил – стянул его, обнажая лицо и волосы, и глаз, и черную тряпку, которая заменяла ему повязку. – Правильно. Принимать сладости от незнакомцев плохо. А так мы с тобой как будто бы знакомы.

– Глупости, – Дилюк рассмеялся, не улыбаясь. Смешные, странные слова. Кэйа улыбнулся ему и снова повел пирожным, и Дилюк перехватил его, не касаясь рук. Помял губы – знал, что не отпустят просто так. 

Он легко укусил пирожное, этот нелепый суховатый бисквит и обветрившийся крем, неподходяще жёлтый для белых зубов. А Кэйа смотрел, сам пожирал его в это время, его руки и губы – не поднимая глаз, Дилюк легко слизал остаток крема с верхней губы и едва пропихнул кусочек в глотку. Обнаженный в лунном свете, эфемерный под опаляющим взглядом и сам сжигающий, пронзящий. 

Минутное помутнение насытило его – ухмыльнувшись, Кэйа выпрямился и сделал развязный шаг назад. Дилюк следил за тем, как он блуждает по большой и громоздкой кухне и как всё возвращается на круги своя. Значит, и он тоже вернулся, и от этого осознания мужчина вздрогнул, почувствовал свободу и укусил пирожное ещё раз. Оно было слишком сладким и рыхлым; Дилюк обрадовался, что пропустил время, когда его подавали. 

Небольшой перерыв подошёл к концу, когда Кэйа встал у двери. Что-то мешало ему уйти; он развернулся и бросил ему, так неохотно вспомнившему основную цель своего ночного бдения:

– Дальше по коридору кучка богачей все ещё сидят и треплются о чем-то, имей ввиду. 

– Я… ха, – хмыкнул Дилюк, когда понял. Он не разозлился на помощь; улыбнувшись уголком губы, он облокотился о тумбу и окинул его взглядом, уверенным и горячим. – Я слышал, что светящуюся безделушку вчера после представления унесли в левое крыло. 

Кэйа тоже не сразу понял; он нахмурился, это было видно, так как он стоял напротив окна, а затем расслабил поджатые губы, выпустил свистящий звук и слегка поклонился ему, выставив вперёд ногу в сапоге без жёсткой подошвы. 

Как только они покинули кухню, желание заполучить своё вернулось в спящий дом. Наводка Кэйи поставила его в ступор; с одной стороны, самым разумным было бы изменить маршрут и не бежать мимо комнаты с неспящими, с другой… о чем холеным дворянам стало бы говорить посреди ночи? Дилюк был поглощён целью найти драгоценность, за которую заплатил дорогую цену, но сильнее жадности его снедало любопытство, настолько перебурлившее, передержанное, что оно уже превратилось в алчность, но все ещё время от времени выражалось в детском желании подслушать разговор взрослых. 

Он вспомнил картинку: Кэйа идёт вперёд, ставя ногу с мыска и плавно опуская пятку, под углом, словно танцевал или кланялся. Он не крался в привычном понимании, как это делают на карикатурах ночью, он скорее плыл по воздуху и ковру, и шума не создавал ровно никакого. Дилюк повторил; его движения получались рваными и смешными, ведь, чтобы не упасть, он был вынужден метаться руками по воздуху, однако шума оказалось меньше. За желанием подслушать разговор и создать мало шума он не заметил, как замедлился, а когда наконец-то повернул за угол, то увидел полоску жёлтого света, падающую на пыльный ковер. 

Он подкрался к двери, не доходя до дверной арки, и приложил ухо к стене, и перестал дышать.

*** 

Слова Дилюка оказались на первый взгляд бесполезными; перерыв левое крыло и не обнаружив злополучной шахматной фигурки, Кэйа уже было поддался разочарованию и начал проклинать молодого гадкого дворянина за то, что тот снова его обманул, но вовремя заметил небольшую дверку, спрятавшуюся меж огромных книжных полок библиотеки. Действительно маленькая и тонкая, с витражом и фальшивыми полками – неудивительно, что Кэйа не заметил ее сразу. Он ухмыльнулся на мгновение и не стал тратить время на то, чтобы растянуть торжество: если это всё-таки оказалась очередная уловка умного мальчишки, он лишь потратит драгоценный момент и окажется в долгу перед ним, проиграет, унизит себя и свое мастерство. 

Дверь долго не поддавалась его рукам, дольше, чем остальные. Это вселяло надежду, и даже тогда, когда тишина и скрежет, заметный только ему, стали невыносимыми, Кэйа не разозлился. Он привык ждать, и по своей натуре был очень терпелив, когда дело касалось строптивых дверей или богатых господ, которых он сделал своей целью и которых выжидал, наблюдая за ними из укрытия. Наконец, что-то в сложном механизме щелкнуло, и дверь легонько отошла к нему. Кэйа широко улыбнулся, с нежностью положил руку на дверной косяк и потянул на себя. 

Тайная комната оказалась небольшим кабинетом, с тяжёлым столом, лампой, записями и, разумеется, полками. Кому-то нравилось уединяться, чтобы немного порастратить чернила и полюбоваться коллекцией, недоступной, вероятно, даже для самой искушённой публики. Кэйа подумал, осматривая кипу бумаг с закорючками и печатями министров и королевской семьи, что даже если и не найдет этой дилюковой безделушки и проиграет пари, найденное здесь позволит ему откупиться и жить припеваючи, возможно, даже полгода. Он поддался жадности и сметал все, что видел, открывал ящики, шкатулки, он выковыривал камни – это была прихоть, баловство, желание показать, что сокровенное ограбили и изуродовали. 

Открыв один из ящиков стола, Кэйа заметил под кипой журналов слабое лазурное свечение. Он улыбнулся. 

"Дыхание Барбатоса", шахматная фигурка размером с ладонь, с вкраплениями из камней и нежной на ощупь сферой, идеально ровной, будто воздушной. Красивая, действительно красивая, даже трогать её, касаться приятно – Кэйа погладил ребристую фигурку, выгравированные цветы и лестницы, ведущие в серебряный сад, и она мягким холодком покусывала кончики его пальцев. У Дилюка был вкус, явно был. 

Это сокровище Кэйа осторожно завернул в тряпицу от инструмента для взлома и опустил в нагрудный кармашек. Ещё раз осмотрев пустую, веселую теперь комнатку с ее пустыми ящиками и шкатулками, он вышел и не закрыл дверь. 

Теперь нужно найти Дилюка, улыбнуться и наблюдать с торжеством за тем, как сереет его лицо, когда он увидит лазурное свечение в по-детски протянутой руке. Однако Дилюк нашел его сам, на первом этаже, когда Кэйа только раздумывал над тем, как преподнести свою победу. 

Дилюк врезался в него в этот момент, и он совсем не обращал внимание на шум, который создал. Кэйе пришлось схватить его за манжеты, чтобы тот не упал; он даже разозлился слегка, ведь Дилюк рисковал выдать их игру и испортить ощущение победы, но одного взгляда на его лицо хватило, чтобы слегка придавить уже готовые слова и издёвки. 

Дилюк, и без того бледный, в лунном свете случайного окна казался ещё белее, казался кукольным, с широко раскрытыми глазами и поджатыми губами. Он был напряжен, почти так же, как когда Кэйа встретил его пару часов назад; и всё же, Кэйа решил попытаться обратить всё в шутку, представиться ничего не подозревающим дураком. 

– Что, проиграл? – ухмыльнулся он. Дилюк не изменился в лице. Казалось, он вовсе забыл об изначальном условии их встречи, и сейчас не слышал ничего, что говорил вор. Вместо язвительных и обиженных слов он схватил его за локоть и потянул, вкладывая, кажется, все силы, по коридору, и Кэйа настолько опешил, что даже позволил протащить себя на несколько шагов перед тем, как выдернуть руку. – Эй! Да что стряслось?

– Нужно уходить.

Кэйа бы не поверил ему, посчитав, что это очередная попытка запутать следы и выкрасть себе немного времени; не поверил бы, не попытайся Дилюк снова схватить его и потащить куда-то вглубь узкого коридора с бархатным красным ковром. 

– Что произошло?

– Ничего. Уходи, – прошипел он, но, увидев, что Кэйа стоит на месте, выпрямился и шумно втянул воздух. – Если ты сейчас же не уйдешь, я закричу.   

Все это звучало как шутка, как обида на проигрыш, но стоило взглянуть в его глаза, и Кэйа понял: он, быть может, и не закричит, но лучше все-таки послушаться, довериться, один-единственный раз. 

Кэйа скривил губы. Не понимая, а оттого – злясь, он зыркнул на него, развернулся и без лишних слов убежал, а про себя зарекся выяснить, что произошло за те двадцать или тридцать минут, которые он потратил в поисках заветной безделушки.

Очень скоро он оказался в коридоре, с которого начал свой путь; нашел дверь, которая вела к помещению с бочками и бутылками вина, и исчез для поместья, прислуги, спящих господ и даже для города, ютясь от его желтых фонаревых глаз по подворотням и закоулкам.

*** 

Он вернулся к красивым чистым улицам довольно скоро, но без намерения залезть в чужие карманы или шкафы; заметив открытое окно одного из аккуратных красивых домов, украшенных лепниной и витражами, Кэйа ухмыльнулся. Он добрался до богатого района по крышам, зная, что комната, которая ему нужна, находится на третьем этаже. И путь к ней в эту холодную лунную ночь был открыт. 

Оказавшись на балконе, он осторожно, прижавшись к стене, заглянул внутрь на случай, если его сегодняшняя "цель" вновь принимает гостей, но увидел лишь спину в темном камзоле и бант на рыжих волосах. Дилюк сидел за столом и мерно шкрябал пером, иногда выпрямляясь, шурша бумагой – он поднимал ее на свет небольшой настольной лампы и перечитывал. Кэйа наблюдал за ним долго, очарованный тем, насколько наивно юноша увлечен работой и совсем не заметил его появления. Он даже успел сесть на окно и почти перекинул через раму ноги, когда наконец-то Дилюк замер, выпрямил спину и слегка повернул голову. Кэйа прокашлялся. 

– Очень неразумно оставлять окна открытыми на ночь. Мало ли что произойдет, – произнес он. Дилюк вздрогнул от внезапного голоса, подскочил, развернулся, но, заметив его и поняв, кто это, тяжело выдохнул и опустил плечи. Он почти сразу нахмурился – был недоволен, что Кэйа его испугал и отвлек. Кэйа улыбнулся и неслышно спрыгнул с окна, не задев ничего, что стояло рядом. 

– Это третий этаж. Я привык считать, что на третьем этаже от окон не исходит никакой угрозы. 

– А я и не угроза. Пока что.

Дилюк ядовито улыбнулся. Отложив бумаги, он развернулся к столу спиной. 

– Смею напомнить, ты пытался меня отравить. 

Кэйа ничего не ответил, потому что знал: ответа не требуется. Он фыркнул, неслышно прошелся широким шагом по комнате, уже знакомой, и она тоже кольнула его под ребро. Осматривался, прежде чем заговорить. Он подошел к нему вплотную и заглянул через плечо в стол, в бумаги и перо, с которого только что упала жирная черная капля. Дилюк замер, отвел взгляд. Вор почти касался его плечом. 

– Что это? – спросил он, кивая на бумагу, потянулся и схватил листок двумя пальцами за самый кончик. На листке были закорючки и печати министров и королевской семьи.

Он улыбнулся, когда Дилюк выхватил его и положил обратно.

– Бумажка с буковками. Ничего, что тебя бы заинтересовало, – он отошел на пару шагов, и Кэйа, оказавшись у стола один, беззастенчиво сел на него. Дилюк поморщился. – Зачем ты пришел?

– Да так, хотел узнать, правдивы ли последние сплетни, – вор закачал ногой, а на его лице заиграла улыбка. – Что в ночь на второе число в доме у мондштадтского вельможи было совершено покушение на хозяев. 

Дилюк замер; что-то в его глазах оттаяло, стоило услышать эти слова. Он задумчиво хмыкнул, окинул взглядом кабинет, когда успокоился и понял, что вор не пришел по его душу, и легким движением руки попросил его спрыгнуть прочь со стола. Кэйа так и сделал, выпрямившись перед ним. 

– Да, было совершено. Он не одного меня обманул на том аукционе, как оказалось. Один барон нанял шайку головорезов, которых протащил внутрь, сказав, что это его прислуга и охрана.

– Ага. И кто же тот герой, который услышал, как готовится покушение, и поднял всех на уши? – он улыбался, и Дилюк почувствовал, что не может смотреть на его улыбку. Она была широкой, искренней, как будто еще чуть-чуть, и он рассмеется, так же искренне, как сейчас улыбается, и как сейчас звучат его слова. – И что же ты получил в благодарность от хозяина за спасенную жизнь?

Сжав рукава камзола и прикусив губу, Дилюк отвернулся, чтобы не смотреть на него, и дернул плечом. 

– Старик передо мной на коленях готов был ползать, – усмехнулся он. – Хотя, конечно, приятно было смотреть на его лицо, когда он понял, что кто-то – головорезы, по всей видимости – вынес коллекцию драгоценностей, прихватив вдобавок колье его жены…

Кэйа хохотнул, и Дилюк улыбнулся. Он снова подошел к нему, снова кольнул его взглядом, и Дилюк напрягся, но, как оказалось, зря. 

– Ты и мою жизнь спас. А я-то думал, что ты просто не любишь проигрывать, вот и попытался забрать свое угрозами. Извини. 

– Ничего. Получается, пари я, к слову, проиграл. 

– Ну, – Кэйа полез рукой в нагрудный карман, из которого с гордой улыбкой выудил небольшой сверток. Размотав его, он протянул фигурку с лазурным свечением, нежно держа ее кончиками пальцев за основание. – Давай закончим так. Ты забираешь своё "Дыхание Барбатоса", а я остаюсь свободным. А?

Он смотрел на Дилюка, ждал ответа и любовался его лицом, его глазами, в которых сейчас отражался свет, его лицом – красивым, ровным, замершим во времени, ведь он смотрел на эту безделушку, как завороженный мальчишка на новорожденного щенка. Так казалось Кэйе, а потому настала его очередь удивляться, когда вместо того, чтобы выхватить эту дорогую игрушку из его рук, Дилюк поджал губы и прикрыл глаза. 

– Оставь себе. Возможно, тебе она будет нужнее. На старом акведуке к северу от города скоро пройдет подпольный аукцион, и ты сможешь…

– Нет, подожди, – Дилюк поднял глаза и укололся о его взгляд, острый и ясный. – Это твоя вещь по праву, ради нее ты аж закон нарушил – я не сомневаюсь, что ты нарушал закон и до, но в любом случае, она твоя, даже если я нашел ее первой. 

– Нет, нет, не…

– Я не пойму, тебе понравилось играть в героя? Благородство внезапно проснулось? 

– Не в этом дело.

– Ну вот.

– Я не возьму. 

– Бери, я сказал. 

– Это не "Дыхание Барбатоса". 

Он отчеканил эти слова и это явно далось ему с трудом, раз после них Дилюк глубоко выдохнул и прикрыл один глаз. Кэйа молчал. Он не сразу понял, что ему только что сказали, посмотрел на фигурку, сжимая ее уже не так бережно и нежно, но она не дала более ясных слов. 

Более ясными были бы слова: "ты редкостный дурак и наивный тупица, Кэйа Альберих". Это он понял почти сразу. 

– Не мог же я правда сказать, как она выглядит. Так уж получилось, что старик Лоуренс сам вернул мне ее, в награду за спасенную жизнь.

Он оправдывался, а Кэйа уже и не слушал, ведь он оправдывался исключительно перед самим собой, даже не думая о том, кто стоял перед ним.  

– Ах, вот как. 

Он улыбнулся, и на его лице не было ни капли доброты или нежности, которые Дилюку посчастливилось зацепить минутами ранее. Кэйа медленно нагнулся к нему, с улыбкой острой, змеиной, с горящим взглядом, выдохнул, как если бы окатил паром, как разозленный бык. В такой же манере вздыбились его плечи на очередном вздохе. Дилюк замер и старался не шевелиться, но и не отрывать взгляда. 

Кэйа смотрел на него не как на того, кому мог быть благодарен или чьим поступком мог восхититься. Кэйа смотрел на него как на равного, как на такого же мерзавца, дрянного и лживого, снова поверивший и обманутый, снова сломавший ребро, а под ребром – что-то ценное. Он медленно опустился к нему, смотря исподлобья, наблюдая бледную шею и вену, напряженную – хотелось ее сжать, сжать шею, посмотреть, как он задыхается, а глаза наливаются кровью. Он усмехнулся, тихо, раззяванно рассмеялся. 

– Больно падать будет, малыш, – проскрежетал он. – Очень больно будет падать, если так продолжишь. 

Дилюк дернул уголком губы. Он не дрожал, не показывал страха, но боялся. Кэйа предпочел так думать, ведь, когда он внезапно выпрямился и расслабленно сделал пару игривых шагов у стола, Дилюк вздрогнул и шумно выдохнул, и закашлялся, подавившись слюной. 

– Больно будет падать, – еще раз пропел он и причитающе закачал головой. – Ой, как больно. 

– Я удостоверюсь, чтобы это было не так, – выдавил Дилюк и почти сразу возненавидел себя за то, что дрожащий голос выдал только что пережитый страх. Он прокашлялся, поднял нос и посмотрел на него уже как прежде, лукаво и слегка надменно. Хотел, чтобы последнее слово осталось за ним. – Что упаду я хотя бы на охапку мягких листьев. 

Кэйа не стал драться за право последнего слова.

– Ну-ну. – Голос был вязкий, безо всякого интереса. Он прошел мимо, вместе с этим сильно похлопав его по щеке ладонью. – Бывай. 

Он исчез для Дилюка так же молниеносно, как и появился. Только тогда он смог выдохнуть, смог вытереть платком пот со лба и почувствовать, как трясутся колени. Он медленно опустился за стол, прикрыл глаза, чтобы восстановить дыхание, а потом потянулся за пером, вытер со стола кляксу. Нужно было закончить работу, невзирая на страх и усталость, которая так внезапно на него обрушилась. 

Он открыл глаза и не нашел на столе документы, которые доселе читал. Дилюк снова подскочил, невольно метнул взгляд к окну. Скрипнул зубами, не выпуская наружу досадливый, злой крик, а поэтому никто не узнал о том, что приключилось с хозяином одного из домов с лепниной и красивым окном, которое он имел несчастье оставить открытым на эту злополучную ночь.