Была середина ночи, глубокая тьма, когда Лея проснулась, задыхаясь, утопая в видении огня.

Пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, она вздохнула, сжала лицо, заставляя слёзы оставаться под ресницами. Люк, Чуи, Хан… Она дышала, дышала, дышала и старалась не вспоминать точные детали сна. Зелёный свет из смотрового окна под мощным лазерным огнём. Визг Арту, его занесло, колёса дёрнгулись по полу. Звук взрыва за выстрелом из орудий, и более пригрлушённый звуки того, что должно было быть криком Хана, руганью Хана…

Ощущение жара и давления, когда всё вокруг взрывалось, слишком жарко и громко, чтобы дать выжить, слишком фальшиво, чтобы лишить её жизни.

Она не могла выдержать больше слёз, но было так трудно забыть, если она не открывала глаз. Она просто продолжала видеть это снова и снова.

— Лея, отпусти.

Слова были тихими, чувства — нежелательными, тон…

Он знал, он понимал. Но ей нужно было двигаться дальше. Она была нужна здесь и сейчас.

— Что случилось?

— Тебе плохо.

Простой, тихий факт. Достаточно, чтобы привлечь её. Она могла это сделать. Она могла столкнуться с этим.

— Лея?

Голос Шми из-за двери. Лея заставила себя встать, пересечь комнату, открыть. Вступить в ожидающие объятья, выпустить одну, а то и две слезы. Лишь бы очистить память от яда. Лишь бы она ещё могла дышать.

— Меня там даже не было. Я не должна продолжать это видеть.

Всплеск страха, момент колебания.

— Что ты видишь?

— Они умирают.

Оно вырвалось из её горла, причиняя боль во всех мыслимых смыслах. И… почему Шми боялась?

Но больше не боялась. Страх превратился в печаль сочувствия.

— Мне жаль. Это должно быть… так тяжело.

Так и было, но теперь перед ней стояла тайна, и Лея была готова пойти на что угодно, лишь бы избежать собственных чувств.

— Ты думала, что это что-то другое.

Это не было похоже на обычное колебание Шми, чтобы правильно расставить слова и высказать своё мнение. Это был настоящий страх и… может, смущение? Стыд? Лея подумала, что ближе к стыду.

— Тебе не нужно…

— Когда Энакин был маленьким, он делил мои сны, — сказала Шми, и это были самые горькие слова, которые Лея когда-либо слышала от своей бабушки. — Не всегда, но, когда он это делал… это никогда не было хорошо.

Кроме того, у Леи было очущение, что хороших снов не было. А плохие? Лея была уверена — очень, очень уверна, — что они были такие же, как у неё. Сны о прошлом. Видения того, что нельзя отменить.

Для Шми?

— Мне жаль. Я не должна была…

— Я беспокоилась, что ты видела то же самое, — сказала Шми уже более уверенно. — Ты достаточно несёшь своё бремя. Я бы не дала тебе своего.

Было ужасно думать об этом. Даже начинать представлять. Шми никогда не говорила о трудностях или унижениях, которые она пережила, будучи рабыней. Не более, чем широкими мазками или общими словами.

Но Лея была во дворце хаттов. В других мерзких и ужасных местах. Они спасали рабов во время восстания. Она знала о многих по работе, которую её отец выполнял за пределами Альдераана в течение многих лет во время Империи. Он пытался держать её подальше от этого, насколько это было возможно, но… Лея всегда хотела быть шпионкой. Или воительницей. Или кем-то, кто сражался, а не просто был членом королевской семьи. Она заставила себя учиться кое-чему до того, как ей разрешили формальное обучение.

И Лея не знала, но понимала. Столько ужасных возможностей.

Хуже того, Энакин Скайуокер до девяти лет был рабом. И даже если сейчас это было меньше половины его жизни, у него было достаточно времени, чтобы испытать множество ужасных вещей.

Если он жил снами своей матери… Лея не могла представить, что он там мог найти и как это могло повлиять на него.

И она не собиралась спрашивать.

— Мои кошмары принадлежат мне, — пообещала Лея. — У меня их много, и я не собираюсь брать чужие.

Не то чтобы это было добровольно. И была ли это сила Энакина или разум его матери? У Леи не было формального обучения, просто её усилия по медитации и ощупыванию всего вокруг.

Хотя.

— Ты сказала — когда он был маленьким. Это прекратилось до того, как он ушёл?

Шми кивнула, повела её за собой и принялась заваривать чай.

— Как только я поняла, что это происходит, я… ну, полагаю, я молилась. Пустыне. Нашим богам. Тем, кто слушал. Чтобы, даже если мне приходилось видеть их во сне каждую ночь, его боль, по крайней мере, прекратилась бы. Я не помню, чтобы что-то менялось. Просто… шли дни, а затем недели. Он не просыпался со мной, не плакал и не говорил о вещах, которых не должен был знать.

Принимая чашку, Лея подумала об этом.

— Молилась?

Не скептичсески. Просто с интересом.

— Мало чем отличается от вашей медитации, — сказала Шми. — Наш народ — у нас есть свои песни, свои истории. Свои воспоминания. Мы знаем, что в мире есть нечто большее, чем просто Сила, которая делает некоторых мастерами. У меня был сын благодаря этим силам, и я знала, что он одарён большим их количеством, чем я могла представить.

Она замолчала, и Лея была благодарна. Ей нужно было знать, но она не могла спросить. Это было невозможно.

— Ты… сделала его?

Скользнув на своё место за столом, Шми покачала головой.

— Не… сделала. Он мой сын. Я выносила его и родила. Но у него нет биологического отца. Не так, как это понял бы любой разумный человек.

Проклятье, их семейное древо было таким запутанным.

— Ты…

— Хотела ребёнка, — просто сказала Шми. — Я потеряла кое-что. Много чего. По разным обстоятельствам. Я хотела нового, достаточно сильного, чтобы дышать и жить в мире, который я терпела. Пустяня подарила мне Энакина. — Она замолчала, крепко сжав чашку в руках. — А когда он ушёл, она принесла мне тебя.

Ой. Ой. Ой.

О нет.

Это было…

Нет.

Где был Хан? Ей нужны были хорошие кореллианские ругательства, а они все пропали.

Суки… Силы сын.

Глубоко вздохнув, Лея спросила:

— Только Энакин?

Шми кивнула, делая глоток.

— Он был единственным, кого я носила. Без отца, — поправилась она. — Моим последним.

В этом не было никакого смысла, кроме… Верно. Клигг. Детей от брака нет.

Но.

— Оуэн?

Тёплая улыбка, но и горе.

— Моя радость в последние несколько лет. Очень милый мальчик. Очень хочет, чтобы я стала его второй матерью. — Её челюсть сжалась, когда она посмотрела в окно. — Мать не бросает своих детей. Не так легко, как я. Я не могу требовать его.

— Я знаю, что у него были серьёзные возражения против этого, — сказала Лея. Её воспоминания о тех неделях на Татуине охватывали лишь короткое время, но было ясно, что Оуэн любил свою мачеху. Почитал её, смотрел на неё с уважением и хотел, чтобы она была в его жизни столь же сильно, как его отец или Беру. — Мы должны вернуться хотя бы для того, чтобы увидеть детей.

И теперь настала очередь Леи чувствовать себя виноватой. За то, что напугала бабушку. Сильно.

— У нас здесь есть обязательства. И… я могла бы позволить себе поездку, раз или даже два. Моя зарплата достаточно хороша. Но у нас не было бы возможности сообщить им, что мы приезжаем, или посмотреть, будут ли нам рады, или…

— Шми. — Лее нужно было помнить, насколько разными были их взгляды на космические путешествия. — Я пилот. Не великий, но хороший. Я уверенна, что Падме позволила бы нам одолжить корабль. Я знаю, что её семья имеет к ним доступ. Или мы можем купить билеты, и мы делаем достаточно много, чтобы поехать больше, чем пару раз. И твоя работа с Движением расширяется. Это не просто возможно — скорее всего, ты будешь летать где-то рядом с Татуином в рамках своей работы. И, — Лея откинулась назад, делая глоток чая, — Лерсы позволили мне остаться, когда я появилась из ниоткуда, и они понятия не имели, кто я такая. Они будут рады тебя видеть. Особенно, если ты скажешь им, что видела Энакина.

Шми потребовалось некоторое время, чтобы ответить.

— Они могут захотеть, чтобы я осталась.

Ах, верно. Что… Ну…

— А я не могу, — продолжала Шми, снова спеша. — Я… Я бы с удовольствием. Чтобы видеть их постоянно. Быть частью их жизни. Но я не могу оставаться там. Уже нет. — Глубокий вздох, и, медленно, размеренно. — Это не дом. Уже нет.

Не те пустыни, которые были ей матерью и отцом, когда кровные родственники были мечтой. Не солнце, палящее, но также и освещающее её путь на каждом шагу, с неистовой, абсолютной ясностью показывая мир, который был перед ней. Не тайные источники воды или хрипящие машины, вытягивающие влагу из воздуха. Не мальчик, который любил её вместо своей матери. Не тот мужчина, которого она назвала мужем.

Ничто из этого больше не было домом. Хотя эти вещи по-прежнему занимали самое большое место в её сердце.

И Лея догадалась, что она чувствовала себя виноватой за это. За то, что люди, которые любили её и которые освободили её, больше не были её домом.

Лея мрачно подумала: как Альдераан. Она всегда будет слепо блуждать в воспоминаниях о том месте, которое вырастило её, было её тюрьмой и убежищем — в свою очередь. Там были все люди, которые значили для неё больше всего.

Она потеряла его и так долго не могла вернуться.

И теперь она могла, но это было бы не то же самое, поэтому она этого не делала. Ей там большен не место. Не место с людьми, которые когда-то были её домом.

Это было… совсем другое. Но она понимала: совсем немного.

— Я не заставляю тебя туда отправиться. Я не могу тебя заставить, — сказала Лея. — Но я думаю, что ты была бы счастлива, если бы подумала о том, чтобы отправить меня, как только мы получим для них голопроектор, и ты сможешь просто звонить им, когда захочешь.

Шми побледнела.

— Мы не можем позволить себе…

— Можем, — спокойно сказала Лея. — Не сразу. Но мы могли бы скопить на один и отдать его им, чтобы они могли оставаться с тобой на связи.

Казалось, Шми собиралась возразить, но помедлила.

— Мы могли бы. Это вариант.

Хороший в том, что касается компромисса. Взять Шми в то время казалось правильным. И всё ещё казалось правильным. Но…

Но Люка Скайуокера воспитывали его дядя и тётя, которые взяли его к себе без вопросов, когда узнали, что его отец был джедаем и что галактика была очень опасным местом для чувствительных к Силе людей и для людей, которые их скрывали. После их смерти он чувствовал себя виноватым в том, что был плаксивым подростком, но когда удавалось убедить его рассказать о них, он всегда говорил с нежностью и любовью.

Оуэн считал семью Энакина Скайуокера достаточно близкой, чтобы защитить сына Энакина. Лея не знала наверняка, было ли это из-за того, что Энакин сблизился со сводным братом в более позднем возрасте, или же Оуэн был настолько привязан к Шми как к своей матери. В любом случае, Лея не хотела украсть у него всё это.

Кроме того, он был добр к ней. И он ей нравился. Она была не против увидеть его снова. И Беру. И даже Клигга.

— Ты спрашивала о молитвах. — Шми прервала мысли Леи, вернув её к этому моменту разговора, и Лея поморщилась.

— Просто пытаюсь понять. Альдераан — мой родной мир, и у нас были свои мифологии и верования. Но ближе всего к магии мы знали Силу. И это было по-джедайски.

Это был практически миф на тот момент. Косвенно Лея знала о других людях, кроме Люка, которые использовали Силу, бывших джедаях и нет, которые проходили через восстание в разные моменты. Но отец и мать старательно держали её подальше от них (и неудивительно). Так что они были просто другой историей.

Шми провела пальцами по краю стола.

— У нас были рассказы о джедаях, но, пока я не встретила их, я верила, что они были чем-то вроде мифа о центральных мирах. Мечтой или фантазией. Желанием.

— И, когда они пришли, — поняла Лея, — они оказались совсем не такими, как ты ожидала.

— Он не был похож на рассказы, — согласилась Шми. — Но он был более реальным, и, я думаю, я бы ожидала такого, если бы собиралась верить в джедаев с самого начала. — Справедливо. — Энакин хотел битьсч. Иметь власть освобождать рабов. — Её глаза были тёмными и далёкими. — Я знала, что не могу научить его. У меня не было власти над дарами пустыни. Я думала…

Лея поняла: до сих пор. До тех пор, пока здесь и сейчас они не коснулись умов и сердец друг друга. И не было никакой пустыни, и у Шми всё ещё были дары.

— Сила… — попыталась Лея. Остановилась, задумалась. — Люк говорит, что Сила — это то, что соединяет всё. Связывает всё вместе. Так что, если ты в пустыне, то, наверное… Сила — это пустыня?

Она не думала, что сказала что-то серьёзное, но Шми смотрела на неё.

А потом.

— Твоего брата зовут Люк?

Проклятье.

Глубокий вдох (не думать об этом, не думать об этом, не думать об этом), и глаза открываются.

— Да.

— Говорит?

Проклятье.

— Да.

Она старалась не хмуриться. Она думала, что справилась. (А может, и нет.)

Шми уже знала. Уже знала, что Лея может разговаривать с… призраком своего брата? Духом? Воспоминанием. Но Лея не распространялась об этом и не хотела идти в этом направлении этой ночью.

Если бы Шми спросила…

Она этого не сделала.

— Спасибо, — сказала она. — За то, что рассказала мне. — А потом. — Как ты думаешь, ты сможешь сегодня уснуть?

Прошёл всего час с тех пор, как она проснулась, а до рассвета ещё много часов. Но нет, Лея больше не заснёт. Тем не менее, пока она была на ногах…

— Я сомневаюсь в этом, но думаю, что попытаюсь помедитировать. Это должно быть… хорошо. Наверное.

Шми обдумала это и улыбнулась.

— Звучит мудро. Я напишу письмо Оуэну, и ты сможешь взять его с собой, когда поедешь. — И, о Сила, она очень быстро перешла от «я не уверенна» к «у нас есть план». — А потом я начну завтракать. Хочешь помочь?

— Если медитация пойдёт плохо, — призналась Лея, — да. Или нет, но я буду. И, если пойдёт хорошо, мне может понадобиться, чтобы ты забрала меня, чтобы я не опоздала на работу.

— Конечно.

***

Раньше, когда Лея медитировала, она прятала всю себя в крошечный шарик, и всё, что ускользало, она тыкала и заставляла, пока не получалось вернуть его обратно. Не совсем то, чему её учили — но медитация должна была помочь. Помочь со своим характером — и она решила, что если это работает, то почему нет.

Потом она встретила Люка, и не знала, что может использовать Силу, но то, что она объяснила ему медитацию, немного изменило ситуацию. Кроме того, она больше не пыталась быть идеальной маленькой опрятной принцессой, потому, хотя ей и нужно было скрывать некоторые вещи, она в основном пыталась пережить Альдераан. И всё, что она собиралась делать со своей жизнью.

И не убить Хана. Он был неприятным.

Когда Люк сказал ей, что они брат и сестра…

Что ж, после того, как он пережил Императора, она попыталась серьёзно об этом подумать. Сесть с Люком и послушать, что он советовал, и даже поработать с ним над этим.

И она вернулась к тому, чтобы отодвигать всё подальше, чтоы создавать хорошее и правильное правительство для отчаявшихся людей.

Здесь?

Здесь она была в полном расстройстве. Всё ещё.

Несколько часов спустя Лея почувствовала приближение рассвета. Что было новость. Раньше время обычно не имело особого значения, когда она медитировала. Точно — всё ещё нет. Но, что бы она ни делала, она знала, что солнце встаёт и пора идти.

Она позвонила вниз, чтобы спросить, не нужна ли помощь, получила разрешение не готовить сегодня и пошла собираться и готовиться к новому дню.

Она как раз заканчивала причёску, когда снизу донёсся крик Силы. Не боль, но тоска.

Лея оказалась в дверях, даже не успев подумать, задыхаясь.

— Шми?

Бабушка повернулась с безнадёжно пустым лицом, комлинк лежал на полу у её ног.

— Корде мертва.