Пушистый мелкий черт с глумливым гиканьем кругами носился вокруг разминающегося Кроша. Ежик стоял поодаль и с ухмылкой за ними наблюдал. Крош делал прыжки на месте, высоко подтягивая к корпусу колени и щелкал зубами на хорька, который так и норовил укусить его за голые щиколотки.

Карабин на шлейке звонко бился об асфальт, хорек тонко хрюкал и визжал, и Крош с тоской думал о том, что выспаться соседям сегодня не удастся. Сам бы он тихо-мирно пробежал несколько кругов вокруг дома и в сквер туда-обратно, но в компании Ежика и его чудовища это было невыполнимо. Ну хоть Ежик молчал.

— Эй.

А, нет.

— Чего тебе? — Вокруг неотвратимо занимался рассвет — из просто молочного небо стало смешиваться с солнечным теплым чайным светом, капюшон стал гораздо свободнее, и Крош его с облегчением скинул. Наэлектризованные волосы тут же превратились в бледно-голубой шарик.

— Давай лучше сходим на набережную? — Ежик поперхнулся, костяшкой пальца поправил очки и свистом подозвал хорька к себе. Тот все-таки впился Крошу в ногу напоследок и заскакал к хозяину.

— Давай, ах ты ж!.. — Крош выругался, он уже начал жалеть о шортах.

Злобный придурковатый хорек явно хотел отхватить от него ломоть и прокусил кожу до крови. Но кровь уже перестала идти, а легкая щекотка предупредила Кроша, что рана затягивается. Очевидные плюсы-минусы полнолуния. Главное, чтобы никто не заметил, и похоже, Ежик отвлекся на его волосы и тихо себе ржал, запаковывая хорька обратно в карман, один хвост торчал.

  — Держи свою собаку бешеную при себе, он опять меня сожрать пытается!

Ежик невинно посмотрел на него сквозь очки. Крош вздохнул. Кажется, если бы хорек выпотрошил какого-нибудь незадачливого прохожего от горла до пояса, то Ежика и это бы не проняло.

***

Пушистая тварь появилась случайно — заводить его никто не собирался, но однажды они его просто увидели.

Крош помнил как сейчас, что в тот несчастливый день стояла отличная погода, они шли из школы по скверу, жевали сухие бичпакеты и радовались простой и ясной жизни, в той или иной мере. И вдруг им на глаза попался неприятного вида мужчина, сжимающий в обеих руках небольшое бешено извивающееся тельце, слишком длинное для котенка и мелкое для щенка. Щенка собаки. Это потом Крош узнал из утащенной в школьной библиотеке книги, что у хорьков тоже щенки, а тогда в них обоих сыграла любовь к пушистым тварям, а в Кроше еще и некоторая солидарность.

Они было направились к мужчине, нервно озиравшемуся от визга животного, но остановились, вовремя вспомнив, что они просто школьники. Но Ежик не был бы собой, если бы не уставился на мужчину, протянув руку. Отдай, сказал он тогда, и хорька им просто отдали, а сам мужик, шатаясь и зажимая в мясо исполосованную руку, молча убрел вглубь сквера. Крош отказывался искать логику в этих поступках, пока они срабатывали, а срабатывали они всегда. Ежик просил — люди делали.

Вот так у них и появился хорек. Не у Ежика, у которого он собственно и жил, а у них, потому что заботы легли на плечи обоих. Корм, клетка, ветеринар, шлейка и прочие прелести. Крош до сих пор не был уверен, что стащить книжку из библиотеки было верным решением, а то, что оно пришло в голову хорошему мальчику © Ежику пугало его и по сей день.

Крош поначалу тоже попробовал пристроить животину у себя дома, но его мама, тщательно обнюхав животное и уворачиваясь от хищной морды, которая норовила цапнуть ее за лицо, покачала головой и показала на его отца. У отца выдалось очередное паршивое полнолуние, он сидел в кресле и смотрел в стену на лунный календарь.

Чужие запахи, верно. От хорька пахло улицей, его даже помыть не успели, испуганной тварью и Ежиком, который с крайней неохотой выпускал его из рук.

Запахи важны, а хорек остался жить у Ежика.

***

Запахи важны.

Мама как-то сказала Крошу, что от Ежика пахнет беспризорником. Крош не понял и уточнил.

— Пыль, одиночество, он пахнет только собой, — пожала плечами мама. Для Кроша эмоции в чужом запахе были ещё довольно сложной концепцией, — ну, и тобой ещё, конечно, пахнет, будто вы в одной норе живете.

Крош тогда подавился новым вопросом и счёл за лучшее заткнуться. Потому что да, Ежик пах им. Эмоции эмоциями, а для Кроша основополагающей в запахе была принадлежность. Именно поэтому он постоянно трогал Ежика, его волосы, вещи, пока не получал по рукам конечно. Что выходило куда чаще, чем успешные попытки везде размазать свой тонкий след. Ежик щетинился как натуральный дикобраз, и обещал оборвать ему буквально все.

Принадлежность — это важная штука, тот же отец Кроша всегда успокаивался в полнолуния, стоило Крошу войти в его комнату. Успевал ли он затормозить в прыжке на вторженца, уже, конечно, другой вопрос (а лет до семи отец даже занюхивал его макушкой алкоголь на особо нервных семейных сборищах).

Поэтому, через несколько дней, когда фраза про одну нору прекратила скалиться Крошу в лицо, он рискнул спросить еще.

— А его родители? Разве ими он не пахнет?

— Не думаю, что встречала их, — чуть подумав, ответила ему мама, известная своим отношением к людям, которые не лезли к ней. Она в ответ с благодарностью не лезла с носом и ушами в их жизнь. — А значит их запах мне не знаком. Ежик пахнет собой. Вашим бешеным хорьком. И тобой.

Крош был готов и ушел почти без потерь, сохранив каменное лицо, но дрогнув зрачками. Его мама вздохнула и не стала добивать.

Чертовы запахи.

***

Чертовы запахи.

В голове медленно нарастала боль. Несмотря на отчаянно раннее утро, народ сновал по набережной. Люди выгуливали собак, бегали, ездили на велосипедах и с дезориентированными лицами спешили на работу.

А еще пахли, а это для утра после полнолуния было сродни непрекращающемуся крику в оба уха, но через нос. Крош то и дело морщился, его планы побегать рухнули, а Ежик выпустил хорька и вел его на поводке, наслаждаясь им, собой и, возможно, даже Крошем.

Но между ними царило уютное молчание, обычное состояние, совсем не так, как если бы приходилось судорожно выдумывать тему для разговора. Можно было молчать и глазеть по сторонам, изредка соприкасаясь руками при ходьбе.

Они, скользя по песку, спустились к реке, которая с отливом ушла в море на добрых метров тридцать. Вид илистого дна и приподнимающихся кустов всегда действовал на Кроша умиротворяюще, будто с водой Луна оттягивала от него что-то еще. Даже головная боль отступила. Крош вдохнул полной грудью прохладный воздух и, не удержавшись, широко и немного благодарно улыбнулся Ежику.

Тот хмыкнул и бросил в него булочкой в пакете. Ну да, это он же и протащил Кроша сквозь человеческий коктейль, но откуда ему было знать. Так что Крош поймал булочку и обрадовался.

— О, завтрак! — Крош развернул пакет и с удовольствием вгрызся в присыпанный маком бок, прошел к отполированному водой и ветром с солнцем белому стволу то ли сосны, то ли ели и присел на него. Рядом упал Ежик и мечтательно протянул, шурша пакетом со второй булкой:

— Сейчас бы кофе еще.

— Чая ты хотел сказать, — поправил Крош, протягивая крошечный кусок булки хорьку, который забрался на бревно, сел между и уставился на него как пиранья. И ожидаемо Крош получил по рукам, даже дернуться не успел.

Ежик показал ему кулак и протянул хорьку кусочек вареного яйца из другого пакета. Пакетов у него похоже было много.

— Я сказал то, что хотел сказать. А еще раз дашь ему хлеб — прикопаю на дне и дождусь прилива.

— Понял-принял, — Крош кивнул и хотел добавить что-то еще, но все слова как вышибло из головы.

Кто-то смотрел в его спину. Злобным, смертоносным взглядом. Если бы намерением можно было убивать, то Крош был бы мертв не менее пяти раз. Спина одеревенела, Крош вытянулся на бревне как за партой, булочка из его рук драматично скатилась на песок. Дышать. Вспомнить как дышать, кромешный ужас беззащитного тыла пережал горло и смял легкие, холодный пот выступил по всей спине, намочил волосы на висках и лбу. Звуки вокруг съехали на разные тона, розовато-белое небо опрокинулось.

Нет. Это Крош упал. Песочный пляж бросился в лицо. Ежик вскрикнул и съехал следом за ним, цепляясь за плечи, переворачивая, но сел на песок Крош сам. Стоило взгляду пропасть, как страх, тяжелый как бетонная плита, исчез. И это просто потому что ему посверлили спину? Ежик смотрел на него огромными глазами сквозь очки и порывался то ощупать, то что-то спросить, но Крош выставил руку, успокаивая его. Но не себя.

Крош неловко встал на ноги, держась за бледного от испуга Ежика. Его немного потряхивало, и Ежика, кажется, тоже. Но набережной никого, то есть вообще никого не оказалось. На берегу тоже. Эта часть города как вымерла, хотя, как раз-таки сейчас самое время, чтобы окончательно проснуться.

И пахло абсолютно ничем. Даже запах Ежика притупился и пропал, будто кто-то просто взял и выключил переключатель.

Крош сглотнул. Ежик уставился на него, и Крош понял, что должен ему какое-то вменяемое разумное объяснение и бежать со всех ног домой, сграбастав Ежика с хорьком в кучу, чтобы поговорить с родителями.

Такого в этом городе быть не должно.