Отказ от экзамена по химии ложится на стол классной руководительнице, и я отщелкиваю ручку, вешая ее в карман сумки. Вместо рюкзака — в самый раз, чтобы удобно было и барахло таскать, и не так тяжело на плечах. В конце-то концов, это ведь не шесть-восемь кило моего ежедневного учебного материала, ручек-линеек-готовален и прочего «очень нужного» на парах (и кто бы знал, как я еще с начальной школы мечтаю о том, чтобы учебники лежали в школе, а домой — только задачки переписать!), а бутылка с водой, широкий блокнот и десяток ручек-карандашей, зарядка, кошелек, паспорт… как обычно. Необходимый минимум.

У классной глаза уставшие-уставшие. За год с нами, небось, заколебалась, как черт знает кто — кучка пятнадцатилетних придурков под рукой не сильно помогают душевному равновесию, а когда у некоторых не только гормоны, но и Метки по мозгам шибают, так вообще атас. А за лето как-то отдохнуть выйдет… ну, если повезет и нас не будут дергать в августе на очередное «а давайте вы покрасите школу, перекопаете пришкольный и приберетесь заодно на всей территории».

Ставит подпись. Убирает заявление в стол, как и все остальные. К черту все, имею право побыть хотя бы разок наглой девчонкой, которая не хочет вешать на шею седьмой экзамен к шести имеющимся при четырех рекомендованных. И хорошо еще, что химик — мужик понимающий, я ему нафиг на подготовке не нужна, у него своя дрессура идет.

Выглядываю в окно — и замирает сердце.

И бьется так, что кажется — вот-вот выпрыгнет наружу. А еще, похоже, меня качает вперед-назад, такое бывает, когда мозг начинает немного неадекватно реагировать на все происходящее вокруг.

Закрываю глаза. Привычно накручиваю на палец прядь, чтобы успокоиться. Не помогает, конечно же, но хоть немного отвлечет от того, что мне нужно идти нормально, а не бежать. Я же умею так, да? Я же умею…

…но хочется — быстрее. Как, черт побери, люди умудряются отходить от тех, к кому тянет Метка? Как они умудряются не сходить с ума, не метаться, как запертые звери, по домам и квартирам? У меня не получается. Только перехватить сумку, закидывая ее ремнем наискосок по груди, закинуть в нее список для летнего чтения (который все было лень забрать), застегнуть ее уже на ходу.

Если я сейчас побегу, то споткнусь на этих дурацких каблуках. Или с лестницы навернусь — она, сволочь такая, зимой скользкая, а летом из-под ног выворачивается, хоть и ровная вроде бы, и широкая. Или в коридоре распластаюсь. На кой черт я вообще их нацепила? Надела бы кроссовки, как всегда, проблем бы не было.

Мысли отвлекают. Не дают сорваться на бег, заставляют контролировать каждый шаг, потому что если сейчас я упаду, то это будет… слишком стереотипно и смешно, а у меня аллергия на стереотипы и идиоток, не хочу, чтобы она была еще и на себя саму.

Сумка ощутимо хлопает по бедру на каждом шаге. Такое чувство, что я оттуда кирпичи выложить забыла, иначе почему она такая тяжеленная? Запускаю руку во внешний карман — и секрет острого угла, долбящего по ноге, исчезает. Мелкий подложил упаковку сока, хорошо, что та не лопнула, с моей-то привычкой ходить размашисто и от бедра.

От крыльца вниз — семь ступеней.

Нога пытается подвернуться на третьей, самой непослушной из всех. Получается устоять. И получается — не бежать.

Просто подойти ближе, наклоняясь самой и чуть поднимая твое лицо так, чтобы коснуться твоих губ — своими. Плевать на все. Мне пятнадцать, и Метка дает мне право на это, та самая Метка, от которой сейчас становится щекотно и легко внутри.

По руке, оплетая ее выше и выше, как настоящий цветок стремился бы к солнцу, поднимаются стебли, пока я, наоборот, опускаюсь к твоим ногам. Под кожей немного чешется место, где проткнул ее шип, ушедший потом в нижние слои, а на предплечье, плече, груди, лопатках — везде, где я могу ощутить — спине, черт побери, шее, второй руке — распускаются конусовидные бутоны, почти белые у основания и иссиня-черные у лепестков.

Когда я замираю, уткнувшись лбом в твои колени, на правой руке под кожей проступает набухающий цветок. Я знаю, это будет не больно — просто отрицание заставило метку прорасти глубже, стать частью меня так сильно, что я не смогу потом от нее отказаться. Синие лепестки раскрывают плоть, но крови — нет. Только серебряная чешуя на твоей ладони, сквозь которую тянутся янтарно-золотые острые иголочки бессмертника, только твоя рука на моих волосах, и это принятие, полное и абсолютное, завершает весь этот идиотский ритуал.

Я касаюсь губами гелихризума, подношу к твоим — розу, потому что это только в дурацких историях люди выдыхают лепестки. Нет, их нужно вдохнуть, попробовать на вкус, чтобы чужая Метка растворилась внутри, примиряя уже вставшее на дыбы нечто с тем, что это больше не нужно.

Чешуйки, жесткие на вид, под губами — почти как самая нежная кожа, теплые и мягкие. И если я сейчас подниму голову, то мне будет плевать уже на то, что я это сделала специально, что классрук будет звонить родителям, что…

…плевать.

Золотая и лазурная пыль смешиваются на губах, и чем дышать, когда целого мира больше нет?

У моего мира — серебряные глаза.