Юнги жмурится, потом всё же заставляет себя открыть глаза. Этот день с самого начала пошёл как-то не так. Из-за пролитого утром кофе до сих пор жжёт пальцы. Из-за ожога сорвалась репетиция. Юнги сидит в машине рядом с Джином и прижимает подушечки пальцев к стеклу. Не помогает.

— Профессор сказал, что этот мальчик действительно талантлив, — Джин отвлекается от планшета и смотрит на своего подопечного.

— Я все ещё считаю твою идею дурацкой, — хмыкает Юнги и отрывает руку от стекла. Жжётся.

— Не буду снова говорить о важности и социальной значимости. Просто подумай, что выступление с тобой может оказаться лучшим, что будет в жизни этого ребёнка. Не будь задницей, сделай это.

— Я же еду с тобой! Чего тебе ещё нужно? — Юнги начинает закипать.

— Не будь задницей, — повторяет Сокджин и, выдержав стотонный взгляд Юнги, удовлетворенно фыркает.

Здание, к которому они подъезжают, один в один напоминает здание школы искусств, в которой занимался сам Юнги в детстве. Ему не нравится. О своей первой школе он сохранил не лучшие воспоминания. Юнги замирает на первой ступеньке, чувствуя странное трепыхание в груди. Как будто ему снова семь. Парень жмурится и трясет головой. Ему девятнадцать. Он — талантливый музыкант, любимец города, он уже дважды выступал на концертах в Сеуле. И это здание — пройденный этап. Сокджин — сволочь, раз притащил его сюда.

В коридорах школы светло и пусто. Откуда-то издалека доносится стон виолончели. Юнги морщится. Фальшь.

Высокие резные двери концертного зала вызывают тошноту. Золотой орнамент плывет перед глазами из-за навернувшихся слёз. День становится всё хуже.

— Полагаю, это здесь, — излишняя жизнерадостность в голосе Сокджина совершенно не помогает.

— Ты предлагаешь мне тут выступать? — Юнги пытается прикрыть отчаяние презрением. Сокджин удивлённо косится на него, давит на ручку, открывая дверь и пропуская Юнги вперёд.

— Нет, что ты. Выступление пройдёт в Городском дворце музыки. Но репетировать придётся здесь, — Джин обрывает фразу, налетев на резко остановившегося Юнги. Тот, кажется, даже дыхание задерживает, стоит и во все глаза смотрит на человека, замершего у концертного рояля. Джин тоже замирает на долю секунды, а потом делает шаг, обходя Юнги. — Добрый день! Вы — Пак Чимин?

Мальчик у рояля едва заметно вздрагивает. Юнги напрягается. Мальчик очень бледный, худой и испуганный. Кажется, что ему может навредить малейшее дуновения ветра. Юнги даже оборачивается проверить, закрылась ли за ними дверь: вдруг и правда сквозняк способен… Дверь оказывается закрыта. Юнги снова смотрит на мальчика у рояля. Ему, наверно, лет семнадцать, но нет в нём подростковой нескладности. Во всем его облике чувствуется явная женская рука: выкрашенные в русый цвет волосы аккуратно уложены, светлый кардиган крупной вязки идеально сочетается с шоколадного цвета брюками. Он невысокий и пухлощёкий, а взгляд… Юнги становится не по себе.

— Добрый д-день! Да, я П-Пак Чимин…

От звуков его голоса у Юнги пересыхает в горле. Высокий, почти девчоночий. Под ребрами слева что-то болезненно сжимается. Хочется сбежать, уйти и никогда больше не видеть. Хочется огрызнуться, оттолкнуть, чтобы больше не чувствовать этого щемящего чувства в груди. Юнги внезапно чувствует себя зверем, который вот-вот попадёт в ловушку: всё внутри трубит о том, что нужно спасаться любым способом.

— Он ещё и заикается? — Юнги бросает злую фразу и тут же жалеет, потому что мальчишка бледнеет ещё сильнее. Он хмурится, и Юнги уже открывает рот, чтобы извиниться, но Сокджин его перебивает.

— Тс, Юнги-ши. Господин Пак, меня зовут Ким Сокджин, а мой невоспитанный спутник — господин Мин Юнги, — Юнги едва слышно шипит сквозь зубы, извинения комом застревают в горле.

— Приятно познакомиться, — голос Чимина становится немного уверенней. Юнги не может оторвать от мальчика взгляда, игнорируя оглянувшегося на него Джина.

— О, вы уже здесь! — раздаётся позади голос. — Простите за опоздание. Воды? Может быть, чаю?

Вошедший оказывается невысоким приятным мужчиной, в волосах которого седины больше, чем тёмных волос. Он держит в руках белый пакет с пластиковыми бутылками и алюминиевыми банками. Юнги качает головой, Джин тоже отказывается, начиная расспрашивать профессора о том, какие произведения Чимин уже знает, какое готовит для выступления, а Мин возвращает внимание к мальчику. Тот напряжённо прислушивается. Юнги очень хочет подойти ближе, заглянуть в глаза, но в то же время он всё сильнее ощущает желание сбежать. Внутренние метания заставляют качнуться и почти потребовать:

— Я хочу услышать, как он играет.

Чимин снова вздрагивает и сжимает кулаки. Сокджин неодобрительно цыкает, однако профессор с лёгкостью соглашается.

— Эм… хорошо. Чимин, мальчик мой, почему бы тебе не сыграть для наших гостей?

Мальчик не отвечает. Он разворачивается, очень уверенно садится на место и открывает крышку рояля, аккуратно ставя руки на клавиши. Его облик едва уловимо меняется, расслабляются напряженные плечи, распрямляется спина. Юнги знает это чувство, это ожидание музыки, предвкушение первой ноты. Он опять задерживает дыхание, забыв о присутствующих, об обожжённых пальцах, о своём детстве. Он чуть подаётся вперед, сжав пальцами правой руки плечо левой и почти не дышит. Незатейливая мелодия вьётся лёгкой дымкой, просится под пальцы, волнует.

Сокджин позади Юнги восторженно выдыхает, а для Мина этот звук — как пушечный выстрел. Он оборачивается на друга, потом смотрит на профессора и снова на Чимина. И почему-то именно в этот момент слова Джина, которые он говорил об этом мальчике, обретают для Юнги форму и смысл.

Он ничего не видит.

Он слепой.

Он действительно талантлив.

Юнги вдруг становится невыносимо больно. И стыдно. Потому что он может видеть, а этот мальчик — нет. И потому что своими словами Юнги его наверняка обидел. Щеки горят, а воздуха не хватает.

Юнги разворачивается на каблуках и вылетает из зала, бежит, не разбирая дороги, теряется в коридорах, но продолжает идти, задыхаясь и не замечая слезы, скатившейся по щеке.

Бегающий взгляд мальчика с русыми волосами обманул его. Юнги казалось, что он видит, ведь инвалиды бывают и не совсем слепыми.

Но Сокджин сказал…

«Выступление с тобой может оказаться лучшим, что будет в жизни этого ребёнка».

Выход из здания светится впереди. В коридорах — прохладный сумрак, а на улице ярко светит солнце. Юнги выходит на крыльцо и жмурится, прикрывая лицо ладонью, а потом закрывает глаза. Темно, но в этой темноте плавают жёлтые пятна из-за брызнувших в лицо солнечных лучей.

Что видит этот мальчик, когда открывает глаза? Черноту? Или такие же желтые пятна?

Юнги шагает, сам не зная, куда. Он не слышит вибрирующего в кармане телефона, в ушах — высокий голос и мягкие ноты.

«Это был Бетховен», — пробивается сквозь пелену ясная, как молния, мысль.

И Юнги понимает: он сыграет. Обязательно сыграет.

И именно с этим мальчиком.