Юнги жмурится. Раннее утро тонет в гудках машин, шорохе колёс по гладкому асфальту, разговорах людей.

Юнги открывает глаза. Мир сразу заполняется красками — зеленью листвы, пёстрыми кляксами одежды прохожих, небесной синевой.

Юнги жмурится.

Он делает так вот уже второй день. Он пытается понять, сможет ли он отличить свой автобус по скрипу открывающихся дверей, не попадёт ли под машину на переходе, не врежется ли в кого-нибудь. Пытается, но все его попытки оборачиваются полным недоумением.

Как? Как можно не свернуть себе шею в первую же минуту? Как можно найти именно свой дом? Как…

…этот мальчик играл?

Подъехавший автобус шипит дверями, Юнги от неожиданности распахивает глаза и слегка подпрыгивает. Он спешно поднимается по ступенькам, оплачивает проезд и плюхается на свободное сиденье.

Сокджин названивал ему вчера весь вечер, но Юнги не стал отвечать. Он зарылся в ноты, потом до головокружения играл. Поэтому утром Сокджин отказался забрать его и отвезти в зал.

«Капризным барышням кареты не положены», — фыркнул он в трубку. И Юнги оставил завтрак недоеденным, поспешив выскочить из дома, чтобы не опоздать.

До концертного зала, в котором выступает их оркестр, он добирается через час, всё-таки опоздав, виновато улыбается на цыканье дирижёра, и быстро пробирается на своё место. Взмах руки — их работа началась.

Сокджин появляется только перед обедом. Он кивает Юнги на дверь, приглашая выйти, и складывает руки на груди.

— Джин-хён, я…

— Мы уже обо всём договорились, — перебивает его Ким, тряхнув головой.

— Я сыграю…

— Ещё как сыграешь, — от количества желчи в голосе старшего Юнги обескураженно вздыхает. — Но сначала ты извинишься. Передо мной, перед профессором и перед Чимином. Я просил тебя об одном — не быть задницей, Юнги. И что я получил?

Юнги виновато выдыхает, зажмурившись и уронив голову. Сокджин замолкает.

Тишина между ними звенит.

Юнги надеется, что хён прочитает извинения по его опущенным плечам и лохматой макушке, не в силах выдавить заветные два слова.

— Сыграете «Адажио» Паганини, — бросает Джин, прежде чем удалиться. Юнги уверен, что он укоризненно покачал перед этим головой.

Через пять минут телефон пищит, оповещая о входящем сообщении.

«Ноты на почте. Репетировать начнете с пятницы. В 14:00 в его школе».

Юнги снова вздыхает и возвращается в зал. Он играет отстранённо и так часто ошибается, что дирижёр удивлённо вскидывает брови. Но Юнги всё равно. Его ждёт «Адажио».

***

— Я это не выучу, — вздыхает Чимин.

— Отставить уныние! — в голосе профессора Кима слышатся стальные нотки. Он очень терпелив, но сегодня упаднический настрой его ученика переходит всякие границы. — У нас ещё три недели, ты справишься.

— Но господин Мин Юнги придёт уже в пятницу! — Чимин позволяет отчаянию прорваться и тут же жалеет. Джулс скулит и тычется носом в его ногу. Парень гладит её по голове, чешет мягкие уши, успокаивая.

— До пятницы еще три дня. Чимин, давай всё же приступим. Произведение не такое сложное…

Парень вздыхает, потом берёт в руки ноты и ведёт по первому листу пальцами. Выпуклые точки брайлевского шрифта чуть цепляют кожу. Ноты действительно кажутся простыми, но внутри всё равно холодеет от непонятного страха. Хочется отбросить листы, приготовленные профессором, и сбежать.

Но музыка уже звучит в голове, как будто эти точки на бумаге вдохнули в неё жизнь, и Чимин готов душу отдать, чтобы сыграть эту мелодию. Как и любую другую. Музыка влечёт так, что он забывает обо всех страхах и волнениях. Чимин аккуратно ставит руку на клавиши, нажимая те, что попали под мизинец и большой палец. Слушает звук, сдвигает руку правее, снова пробует. Пальцами левой он ведет по нотам, пальцами правой — нажимает на клавиши. Профессор Ким молчит, но Чимин знает, что он следит очень внимательно, чтобы его особенный ученик не ошибся. И Чимин не ошибётся, он обязательно справится.

***

К вечеру четверга «Адажио» уже обретает свою форму и верное звучание. От него устали все, кроме самого Чимина. Профессор, мама, даже Джулс — Чимин чувствует их недовольство, но продолжает заниматься.

— Сынок, время ужина, пойдём, — зовёт мама, но Чимин качает головой, не отрываясь от клавиш. Его знобит от волнения перед завтрашним днём и злости, которая так и не потухла. Этот Мин Юнги обидел музыку! Чимин сделает всё, чтобы показать ему, как он был неправ.

Он ложится спать пораньше, чтобы как следует отдохнуть, и уже к девяти утра вновь садится за клавиши. Он не замечает, что мама стоит в дверях и качает головой. Слышит только её недовольное:

— Пора собираться, сынок. Ты хочешь сам выбрать одежду?

— Мам, я позанимаюсь еще немного, можешь сама?

Чимин слышит вздох и снова кладет пальцы на клавиши. Он не нажимает, просто пробегает по гладкой поверхности, повторяя рисунок «Адажио». Он волнуется, конечно, волнуется. Осталась всего пара часов…

Время вдруг начинает нестись с безумной скоростью. Вот Чимин сидит за пианино, а вот он уже гладит забравшуюся в машину Джулс, пока мама закрывает дверь и устраивается на водительском сиденье. Вот авто мягко останавливается у здания, а вот он уже цепляется пальцами за теплую крышку концертного рояля. Мама с ним не пошла, но Чимин и не настаивал. Спокойствия её присутствие ему бы не добавило.

Мама была его другом. Она всегда была рядом, и её тёплая рука вела его сквозь любые неприятности. Но чем старше Чимин становился, тем сложнее ему было держать маму за руку. В некоторые моменты он думал, что никогда не повзрослеет, останется навсегда ни на что ни годным слепым мальчиком, если не отпустит мамину тёплую ладонь. Но всё чаще эти мысли сменялись другими, сеявшими панику в его сердце. Ему казалось, что из-за него мама страдает, не может дышать полной грудью. Она посвятила себя ему, его заботам, его нуждам. И он отталкивал мамину руку, вытребовал себе собаку-поводыря, научился добираться до школы пешком, чтобы мама поняла: он сильный, он справится без неё, поэтому она может начать жить для себя. Но она не начинала. Все так же помогала выбирать ему одежду, бросала всё, чтобы куда-нибудь отвезти. И это возвращало Чимина к мыслям о его никчёмности.

Из серого вихря тревог парня выдергивает звук осторожных шагов в коридоре. Ещё рано, даже профессор Ким пока не пришел. Но эти шаги ему не принадлежат. Это идёт кто-то незнакомый, идёт аккуратно, ступая медленно, будто боясь, что его заметят. Чимин прислушивается и вздрагивает, когда шаги останавливаются у двери концертного зала. С едва слышным скрипом поворачивается ручка, дверь шуршит, открываясь, и Чимин слышит голос, который так врезался в его память.

Голос человека, который обидел музыку.

— Добрый день, Пак Чимин-ши! — Чимин слышит, как Юнги приближается, и сильнее вцепляется в крышку рояля. — Я не представился должным образом в прошлый раз. Меня зовут Мин Юнги.

Чимин нервно сглатывает и закашливается, потому что во рту резко пересыхает.

— Вы в порядке? — Юнги делает еще один шаг, но останавливается, не нарушив границ приличия.

Пак кашляет еще несколько раз, потом качает головой. Он с усилием разжимает пальцы и прячет руки в карманах брюк.

— Всё… всё в порядке, господин Мин Юнги… — сипло отвечает парень, зябко поведя плечами.

— Я хотел извиниться за своё поведение в прошлый раз, — скороговоркой выпаливает Юнги. Чимин слышит, как дрожит его голос. Парень кивает, поворачивая голову на звук, но сказать ничего не может, язык его не слушается. Чимин часто моргает, но не замечает этого.

Неловкость между молодыми людьми можно ложкой черпать.

— Я… вы можете потрогать моё лицо, если хотите, — запинаясь, предлагает Юнги. Чимин вздрагивает, а потом несмело улыбается.

— Это… мы так не делаем… не с незнакомыми людьми, — произносит он, расслабляясь. Чимин вдруг понимает, как сильно сжимал кулаки — аж пальцы занемели. Он вынимает руки из карманов и потирает ладони. — Мама говорит, в кино часто такое показывают, но мы так не делаем.

— Понятно, — вздыхает Юнги уже спокойнее. — Тогда… мы можем начать?

Чимин чуть растерянно моргает, потом крутит головой, как будто пытаясь найти что-то и произносит:

— Но… профессора еще нет.

— Тогда мы можем разогреться. С чего вы хотите начать? — Чимин слышит, как Юнги ставит футляр для скрипки на край сцены, щелкает замками и вынимает инструмент. Каждое движение словно посылает по воздуху лёгкие вибрации, которые Чимин ощущает всей кожей, каждой ресницей. Парень снова вздрагивает, словно просыпаясь, и отворачивается к своему инструменту. Большой рояль излучает тепло.

Чимин рукой проверяет, на месте ли скамейка, садится и открывает крышку. Он ставит пальцы на клавиши и пробует звук. Сдвинув руки левее, мальчик уже увереннее пробегает пальцами по клавишам. Гамма выходит какой-то немного суетливой, Чимин морщится. Он пробует ещё раз и улыбается: уже лучше.

Чимин слышит шорох со стороны Мин Юнги, потом едва заметный скрип. Вздох.

— Могли бы вы дать мне ля, Чимин-ши? — просит Юнги, и Чимин теряется, но быстро понимает, чего от него хотят. Он пробегает пальцами по клавишам, нажимая только шестую в октаве. Звук получается негромким, поэтому Чимин давит ещё раз, сильнее. Одновременно он слышит и ля, которую Мин Юнги взял на скрипке. Звуки сливаются и тут же тают.

— Теперь соль, пожалуйста, — снова просит Мин Юнги, Чимин послушно нажимает. Ноты догоняют одна другую и вновь растворяются в воздухе.

— Ре, пожалуйста. Теперь ми.

После этого Мин Юнги снова вздыхает, но больше ничего не говорит. С едва заметным шорохом он опускает смычок на струны и строит квинты: ля-ми, ре-ля. Потом пробегает по струнам чуть быстрее, извлекая одну за другой пять нот — начало гаммы — и ещё раз вздыхает. Чимин прислушивается.

— Вы… можете сыграть ещё?.. — робко спрашивает он через минуту.

Ещё один вздох, и зал заполняет неспешная грустная мелодия. Она не ускоряется, не набирает густоты, но с каждым тактом будто поднимает Чимина всё выше. В ней слышна тоска по чему-то далёкому, несбыточному. Чимин оборачивается и подаётся в сторону Юнги, забывая дышать. Его наполняет такая светлая грусть, что он не замечает катящихся по щекам слез. Внезапно скрипач обрывает мелодию.

— С тобой… с вами всё в порядке, Чимин-ши? Вы… плачете…

Чимин вздрагивает и поспешно отворачивается, пальцами вытирая щеки. Его локтя касается чужая рука, и голос Юнги раздаётся совсем рядом:

— Платок… возьмите.

Чимин качает головой, отказываясь, шмыгает носом и сипло признаётся, надеясь, что Мин Юнги поймёт его вопрос:

— Я не узнал эту мелодию…

— Это «Адажио» Томазо Альбинони, — Юнги всё понял верно.

Между ними вновь повисает молчание, но на этот раз оно другое. Уютное. И Чимин начинает сомневаться в своих чувствах. В том, что может злиться. В том, что Юнги действительно мог обидеть музыку.