Это должно было стать обычной экскурсией в какой-то музей в соседнем округе. Ничего из ряда вон. Просто часовая поездка на автобусе, двухчасовая экскурсия по музею и обед в ближайшем молле. Вольпе и Джованни, как и все остальные, отпустили детей не задумываясь. Они ожидали массы фотографий в семейных чатах, но никак не звонка из полицейского участка.

— Как такое возможно, — бормотала бледная Мария, обнимая трясущегося рядом с ней на заднем сидении Вольпе. — Он же и половины не отсидел…

— Неважно, как он обманул своих смотрителей, нас он не обманет, — доносившийся с места водителя голос Джованни был ровным и спокойным, именно тем, что сейчас им всем было нужно. — Что бы ребята не сделали, мы докажем, что они защищались.

— Если я правильно поняла, они не сделали ничего такого, — Теодора, сидевшая на переднем пассажирском, была настолько же спокойна, хотя ее голос порой и дрожал от волнения. — Они были рядом с Розой и отказались оставить ее одну в участке. Загребли пока что только Никколо.

— Это не похоже на Никколо, — пробормотал бесцветным голосом Вольпе. — Это похоже на Люпе, но только не на Никколо. Он не мог навредить детям.

— В этом все и дело, — обернувшись, Теодора взяла Вольпе за руку, сжала ее и обнадеживающе улыбнулась. — Его повязали за превышение самообороны. Он защищал их, понимаешь? Нет, нет, не пугайся, все будет хорошо, — поторопилась она успокоить побледневшего от ее слов мужчину. — Он уже вызвал семейного адвоката, к нашему приезду все наверняка будет улажено. Мне останется лишь внести залог из его заначки, и все закончится.

— Они же позволят ему дальше работать в школе? — вопрос Марии был, скорее, риторическим, и все же на какое-то время всем стало не по себе. Они все, каждый по-своему, представили, что станет со школой, детьми и самим Никколо, если ему не позволят вернуться, и то, что стало очевидным, никому не понравилось.

Однако, думать об этом было слишком рано. Они едва успели выйти из припаркованной машины на стоянку, но уже увидели толпу детей и пару сопровождающих на скамейках недалеко от входа. Никто не хотел уходить без Никколо и остальных, и мысль об этом согрела сердца только что прибывших членов семьи.

— Мам, — на Марию тут же налетел бледный Эцио, Леонардо подошел обнять их обоих практически сражу же. — Это какой-то трэш… Они пустили только Федерико с Вьери, нас не пускают…

— Что случилось? — твердо спросил Джованни, когда дети немного успокоились и отстранились.

— Мы уже собирались уезжать из музея, — начал описывать Леонардо. — Но задержались немного в последнем зале, потому что Макиа… Мистер Макиавелли очень круто рассказывал о хронологии развития систематического насилия и угнетения…

— Он не об этом рассказывал, а о переселенцах и войне, — перебил его Эцио.

— Это был пример…

— Ближе к делу, — Вольпе, терявшему терпение, стоило огромных трудов не сорваться на ребятах, которые и без того натерпелись за день. — Что дальше было?

— В общем, там был один странный посетитель, — Эцио нахмурился, словно сомневаясь, стоит ли говорить. — Он показался знакомым, но я не сразу его вспомнил. Он за нами уже какое-то время ходил, не только по музею, еще раньше… Но не подходил обычно, а тут вдруг увидел Розу и подошел, начал пытаться ее обнимать, вся фигня. Роза, ясное дело, в слезы, Федерико начал на него орать, мы ее пытаемся успокоить, остальные ничего не понимают. А этот… этот…

— Он угрожал, — сказал Леонардо то, что не смог договорить Эцио. — Угрожал забрать Розу и убить каждого, кто помешает. И когда он попытался ее увести, Макиа сломал ему ключицу и запястье. И возможно челюсть.

— Такая точность, — присвистнула шокированная Теодора. — Ты на врача что ли идти собираешься?

— На художника, — Леонардо, смущенный, ответил на автомате и только потом продолжил историю. — В общем, они конкретно друг друга отделали перед тем, как Марио с охранниками их разняли. Теперь оба там, внутри, а Роза с опекой.

Этого для Вольпе было достаточно. Он быстро зашагал в сторону дверей, и Джованни и Теодора последовали за ним, оставив Марию успокаивать детей.

Внутри все на какое-то время превратилось в суматоху, неразборчивую и тревожную. Десятки бумажек, разговоры с сотрудниками, чьих лиц и имен Вольпе даже не смог впоследствии вспомнить. Он помнил лишь ненависть и ярость, заставивших его кровь забурлить при виде бывшего, каким-то образом вышедшего по УДО, но теперь вновь переданного в руки сотрудников тюрьмы за нарушение охранного ордера. Он помнил слезы облегчения, мутной пеленой которых заволокло его глаза при появлении Розы, такой же плачущей, но счастливой от его появления. Он помнил теплые похлопывания по рукам и шершавую поверхность визитки, оставленной сотрудницей опеки на случай, если нужно будет с кем-то поговорить. Наконец, он помнил безграничную любовь к Никколо, дремавшую в нем весь последний год, но пробудившуюся ото сна в тот самый миг, когда Вольпе увидел его выходящим из камеры.

— Макиа кое-что сказал, — прошептала на ухо Роза прежде, чем Никколо, крепко обнимавший сразу же подскочившую к нему Теодору, заметил их. — Когда, ну, ты понимаешь… отделывал его. Он велел ему засунуть свои угрозы в задницу и больше никогда не показываться рядом с дорогими ему людьми. Кажется, он нас любит. Пожалуйста, скажи, что ты уже понял, что ты тоже…

Вольпе вытер влагу слез с лица и впервые улыбнулся дочери именно так, как она давно мечтала.

— Конечно, я понял, — сказал он, прижавшись лбом к ее лбу. — Ты позволишь мне с ним встречаться?

— Если через год вы не поженитесь, я сбегу, — ответила Роза, обнимая его.

— Кто же тогда будет разбрасывать цветы на свадьбе?

— Разве я не стара для цветочницы?

— Невозможно быть слишком старым для этого, ты же знаешь.

— Убедил. А теперь иди и сделай то, что давно уже должен был.

Роза отстранилась, позволив Вольпе выпрямиться и повернуться к Никколо. Вид мужчины потряс Вольпе до глубины души. Криво вправленный нос, разбитые нос и бровь, лопнувшая губа, синяки от пальцев на шее, все такое знакомо-болезненное, словно только недавно такие же зажили на нем самом. Обнаружить подобные вещи было ужасно на ком угодно, особенно по себе зная, как это бывает, но обнаружить подобное на любимом человеке было ужасно вдвойне. Вольпе не переживал из-за того, что это было напоминанием о собственном прошлом, ему лишь было больно осознавать, что Никколо пришлось пережить нечто столь похожее.

Вид этих ранений вдруг натолкнул Вольпе на мысль о том, что Никколо переступил через свои принципы не из прихоти и не от злости. Человеческая жизнь была для него неприкосновенна, даже когда насилие было необходимо в качестве самозащиты, и, зная это, Вольпе никогда не ожидал от Никколо подобных поступков. Однако, лишь сейчас Вольпе с удивлением осознал, что Никколо был способен на злость, ярость и грубую силу только ради тех, кого искренне любил и хотел защитить. Никколо так привык к своим одиночеству и чувству ненужности, которое, как бы он ни старался его скрыть, частенько сквозило в самоуничижительных словах и шутках, что считал себя совершенно не заслуживающим любви и защиты и не стал бы сопротивляться, попытайся кто-нибудь его убить. Однако, безграничная любовь к тем, кто был добр с ним, была сильнее и этого, и принципов, и всего, что заставляло его избегать конфликтов и трудностей, ибо никакая трудность не могла сравниться в его глазах с потерей близкого. И Вольпе на миг устыдился собственной глупости, вынудившей его потерять столько времени рядом с человеком, так нуждавшимся в его близости и взаимной любви.

— Привет, — тихо сказал смущенный Никколо, отводя взгляд. Ему не нравилось, что Вольпе видел его таким. Он боялся услышать, что Вольпе зол, боялся отвержения, и, видя это, Вольпе с трудом удержался от соблазна его поцеловать.

— Привет, — выдохнул он, делая несколько шагов навстречу и крепко обнимая этого отчаянного дурака. — Пожалуйста, скажи мне, что твой адвокат гений, и что мы не потеряем тебя перед самым балом. Я не вынесу дежурство без напарника.

— Мой адвокат не гений, однако, он достаточно хорош, чтобы убедить местных копов не заводить на меня дело, — Никколо позволил себе обнять Вольпе в ответ и смущенно улыбнулся, наслаждаясь запахом от волос мужчины. — Я… мне очень жаль, что я это сделал, я должен был решить все иначе…

— Нет, — отрезал Вольпе. — Ты сделал все правильно. Люпе конченный. И чертовски опасный. Его невозможно было остановить иначе.

— Я знаю, и все же… Мне не нравится, что я это сделал. Я не хочу становиться таким же, не хочу представлять опасность.

— Раз ты способен это понять и признать, значит, ты в порядке, — Вольпе усмехнулся ему в висок и с какой-то нежностью почувствовал, как от этого по всему телу Никколо пошла сладкая дрожь наслаждения. — Я рад, что в тот момент ты там был.

— А я рад, что ты сейчас здесь.

К вящему разочарованию Теодоры и Розы, дураки больше ничего друг другу не сказали, разве что задержались в объятиях еще на пару минут.

— Они что, даже не поцеловались? — разочарованно спросил Федерико, подобно шпиону прокравшийся к Розе, пока взрослые улаживали последние дела в участке.

— Прикинь, — вздохнула она, качала головой. — Такими темпами мы колледж закончим раньше, чем они перейдут на следующую ступень.

Дураки их, к счастью не слышали. Слишком были заняты вниманием окружившей их на выходе из участка гомонящей толпы детей.