Работа была размеренной: порой Тейт не выходил из головного офиса по месяцу и Мэри-Эл могла делать что угодно. И она делала: на пьянство и иногда летящие с балкона сигаретные бычки жаловалась половина соседей, а с Кармен она закрутила роман.

О Тейте не говорили ничего, за исключением табуированных для него вещей. Он не любил ни к чему прикасаться, ненавидел алкоголь даже на вид и терпеть не мог запах никотина. Кармен всегда замучивалась искать подходящие рестораны и отели в каждом посещаемом штате.

Так и сейчас, лёжа рядом с Мэри-Эл, она просматривала буклеты, выискивая наличие мест для курения и пытаясь найти хоть слово о дезинфекции постельного белья в очередном отеле.

Мэри-Эл докуривала вторую сигарету. Бывало, в свободное время она лежала на диване, свесив голову вниз, а единственной её заботой была дилемма о том, можно ли мешать коньяк с ромом. Она бы когда-нибудь сделала это, если бы не приходила Кармен, чтобы поболтать, отобрать бутылку и развеять скуку. Мэри-Эл спрашивала у неё о Тейте, чтобы узнать почему он ведёт себя так странно.

— Может он тоже гей? - предполагала Мэри-Эл.

— Ой, тебя про кого ни спроси — все геи. Он просто слишком любит чистоту, чтобы прикасаться к кому-то лишний раз.

— Погоди… — Мэри-Эл подняла палец, будто сделав открытие, — может он евнух?

— Господи, да с чего? — засмеялась Кармен, — ты отвратительна! хватит уже об этом.

— Ладно, давай поговорим о том, куда мы едем.

— В Коннектикут.

— Это где?

— Ты не смотрела атласы, которые я тебе приносила?

— Нет.

— Мэри-Эл!

— Скажи ещё раз, мне нравится как ты говоришь это имя.

— Дурёха, ты же даже штаты не выучила.

— Да зачем мне это? Моё дело охранять.

— А моё — выполнять поручения и организовывать встречи, но это же не значит, что после работы не нужно развиваться? Это же скучно.

— Скучно? Ты видела мой холодильник? Как тут может быть скучно?

— И ты никогда не думала об образовании?

— У меня диплом школы жизни.

— Я серьёзно, мистер Тейт может обеспечить тебе образование и я имею в виду частных преподавателей.

— Зачем?

Кармен закатила глаза:

— Ты не можешь полжизни пробыть в забытьи и похмелье. Можешь учиться пока мистер Тейт никуда не ездит, я буду тебе помогать.

Мэри-Эл начала учиться. Уровень её знаний в совокупности оценили как шесть классов образования. Она часто прогуливала. Но смогла за год «доучиться» до седьмого.

Раздался телефонный звонок. Девять утра, понедельник. Значит командировка. Джей выбросила с кровати ноги, встрепенулась и подняла трубку:

— Алло.

— Мисс Хансен, — говорила Кармен деловым голосом, будто они в рабочих отношениях, — мистер Тейт выезжает через три часа, будьте готовы.

— Угу.

— Повторите.

— Я буду готова.

— Отлично.

Короткие гудки. Не выспавшееся тело плюхнулось обратно на кровать. Немного полежало и снова обрело сидячее положение.

— Ну поехали…

Ванная, кухня, возня перед зеркалом. Кармен, которая пришла сделать «как надо». Она помогла замазать лицо, принесла чистую одежду и тут же убежала. Она делала это каждый раз перед поездкой: «Зачем вообще? Могла бы не делать всё это, я же не прошу…».

Поведение Кармен она считала странным, воспринимала его с неким отторжением. У Мэри-Эл никогда не было долгосрочных отношений и эта забота со стороны кого-то другого была для неё в диковинку и внушала тревожность, прежде всего за то, что она привяжется к Кармен, а этого допускать нельзя.

Мэри-Эл встала у двери в кабинет Тейта, пытаясь понять не пахнет ли от неё дымом или перегаром. Каждый раз, если он что-то чуял, выходя из кабинета, он шмыгал носом, досадно вздыхал, но всегда озарялся широкой улыбкой. В этот раз, похоже не почуял:

— Доброе утро, мисс Хансен.

— Доброе утро, мистер Тейт. Куда на этот раз?

— Расскажу как сядем в машину. Кармен уже внизу?

— Скоро будет, сэр.

— Смотрю, вы с ней ладите.

— А, со мной больше никто не хочет общаться.

— Неужто вы так отталкиваете?

— Наверное им не понравились те бычки от сигарет, которые падали им на головы…

— Так и не планируете бросить?

— Пока нет. Мистер Тейт.

— Да?

— А вы и правда не курили и не пили ни разу?

— Не курил, но в студенчестве выпивал пару раз за компанию, это считается?

— Вам не бывает скучно?

— Боюсь мне некогда скучать.

— Ну ведь надо же как-то снимать напряг после этих поездок и душных разговоров.

— Обычно я читаю.

Они вышли из здания, Мэри-Эл открыла дверь машины:

— Но это же нагружает мозги.

— Смотря, что читать, — он открыл окошко в кабину водителя, — доброе утро, Джордж.

— Доброе, мистер Тейт.

В машину села Кармен.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

— Привет, — сонно здоровалась Мэри-Эл, — так куда мы едем?

— В общем-то это религиозная венесуэльская деревушка на тысячу человек. Я переписывался с её главой, он довольно интересный, мы погостим там пару дней и поедем в Мексику.

— Секта что ли?

— Это ответвление от христианства. Сектой их могут кличить из-за эмоциональных проповедей. Ничего серьёзного. Я говорил с их лидером по телефону однажды и с теми, кто его поддерживает, достойный человек.

— Заедем в Гвадалахару? — вставила Кармен.

— Да, конечно, на обратном пути будет в самый раз. Как дела у дяди и тёти?

— Ох, они уже нас ждут и сдувают пыль с ламината в гостевой.

— Прекрасно. Их дом лучше любого отеля, как и всё, что в нём.

— И вы всегда там останавливаетесь? — спросила Мэри-Эл.

— Да, в Мексике пара моих аптек и маленький офис, так что это удобно.

Тейт устремил взгляд в окно: «Они не странные, — думала Мэри-Эл, — они приторно странные…».

Снова поезд, потом паром. Мэри-Эл всё пыталась понять, для чего Тейту какой-то дед из глухой деревни:

— Да он не дед, — отвечала Кармен, лёжа у неё на плече, — ему тридцать пять.

— Нихрена себе!

— Тихо!

— У него своя деревня в тридцать пять, — удивлялась Мэри-Эл громким шёпотом и тут же смеялась.

— Насколько я поняла, он — хороший оратор. Смог собрать столько людей вокруг себя и у них там, вроде как, самообеспечение, мир и покой, это же здорово.

— Звучит миленько. Как думаешь, Тейт с нами также хочет сделать?

Кармен прыснула. Мэри-Эл продолжала набрасывать, широко раскидывая руки:

— Деревушка в центре Финикса вокруг высотки Тейт Инк., как ров с крокодилами, только вместо них укуренные механики.

Кармен рассмеялась, пытаясь быть как можно тише, потом ненадолго задумалась.

— Было бы здорово жить в одном маленьком домике, да?

— А ты бы хотела жить со мной в домике?

— Всё равно не получится…

— А, точно.

Хоть Кармен и имела в виду однополость их отношений, Мэри-Эл снова вспомнила о своём бессмертии и в этот раз ей стало до странного тоскливо. То есть, Кармен — всего на десять лет? Прошло уже полгода со дня их знакомства, а пролетели все эти дни, как одна загруженная неделя: «Совсем мало, — думала она, — может, мне надоест? Или я ей надоем? Даже не знаю. Она не похожа на тех, с кем я обычно встречаюсь. Чёрт, нельзя привязываться! Нельзя, мать твою, привязываться!».

На следующий день они пристали к порту Венесуэлы и пошли арендовать машину. В здании, где они стояли, был старый телевизор. Показ какой-то передачи прервался из-за экстренных новостей. Случилось что-то страшное, огромное количество тел, лежащих на земле, между небольших домов в каком-то поле. Из-за языка Мэри-Эл не разбирала ни слова, но ткнула в плечо Кармен, она рассматривала какие-то фотографии. Поначалу она тоже не поняла, что происходит, но потом вдруг ахнула:

— Что такое? — спросила Мэри-Эл.

— М-мистер Тейт! — окликнула девушка и показала Мэри-Эл фотографию.

Точно такое же поле, точно такие же дома, люди в идентичной одежде.

— Это та деревня? — с недоумением спросила Мэри-Эл.

Тейт молча недоумевал. Он перебрасывал взгляд с экрана на фотографию и никак не мог принять правду.

— Нужно позвонить, — сказал он и бросился к ближайшему телефону, — это Николас Тейт. Да. Самоубийство? Вы уверены? Да, я на пути туда. Нет, я только разговаривал с ним. Ни в коем случае, наша компания даже не использует цианид. Да, обратитесь в главный офис. Я не связан с этим и поражён не меньше вас. Я прибуду как только смогу. Скажите, я могу что-то сделать?..

Массовое самоубийство в христианской секте имени Дженсона Парса. Человека, проповедовавшего, казалось, безобидные и правильные для общества вещи. За милой деревушкой, переехавшей из США в Венесуэлу и улыбающимися трудолюбивыми жителями, стояла религиозная диктатура, рабский труд и признание Парса новым мессией.

Тейта знатно подкосила эта новость. Целый день он не отходил от телефонов и почтовых писем, в которых писал оправдания и соболезнования. На него посыпалось много подозрений из-за отравления пятиста человек. На улицах люди не умолкали об этом.

Они внепланово переночевали в дешёвой гостинице, затем поехали в Гвадалахару к дяде и тёте Кармен, как и хотели. Тейт побаивался местной мафии, поэтому Мэри-Эл таскалась за ним из комнаты в комнату, караулила у окна, пока он спал, а сама спала утром. Однажды он вышел из ванной с заплаканными глазами, мало разговаривал, мало ел. Он казался ей страшно истощённым и слабым, всё больше похожим на скрбченного старика. Неужели его это так задело? Даже по человеческим меркам он казался ей слишком ранимым и эмоциональным, она не представляла таких богачей как он в подобном виде никогда и всё же решила не придавать этому значения.

Тейт вызвал Хэмила, пока они были ещё в Мексике. По встречам они ездили все вместе. Однажды вечером он сел за стол с телохранителями и поручил им убрать человека, который владел сетью его аптек в Мексике и оказался членом мафии. Они провернули дело вдвоём с Хэмилом.

— Ты тоже уже делал это? — говорила Мэри-Эл.

— Один раз, а вы?

— Я тоже. Ты, я смотрю, явно не грузчиком был до Тейта, а?

— Нет, именно им. А то, что случилось в прошлый раз скорее было самообороной. На него напали с ножом, мне пришлось приложить силу.

Он расстегнул пуговицу на рукаве плаща, показав длинный широкий шрам.

— С мачете что ли? — спросила Мэри-Эл.

— Нет, большой кухонный нож, — отвечал Хэмил, застёгивая рукав, — кто-то нанял безумца, мы так и не узнали кто. Сейчас конкуренты мистера Тейта свирепеют, мы должны быть ещё осторожнее.

Каждый раз, когда она разговаривала с Хэмилом, он говорил об осторожности. Это было хорошим качеством для телохранителя, но это уже начинало нервировать. Он был славным парнем. Замкнутым, вечно не выходящим из напряжения, но вполне нормальным.

После Гвадалахары они снова поехали в Венесуэлу. Посетили ту самую деревушку, следователи ещё раз опросили Тейта по поводу его непричастности и всё ещё искали поставщика цианида, а также наркотиков, которые, как оказалось, потреблялись здесь в избытке. Тейт каждый вечер убивался тем, что поверил харизматичному психопату, который втянул сотни людей в псевдо христианскую секту и смог убедить их добровольно покончить с собой. Он не мог поверить в это, как и ФБР, ЦРУ и множество людей, смотрящих новости.

— Удивительно, — отстранённо говорил Тейт, сидя за столом одного из местных коттеджей, — как он смог это сделать? Убедить стольких людей в собственной избранности. Это была большая ложь ради власти или он сам поверил в то, что он — мессия? Это такой абсурд, но… эти люди поверили ему.

— Я бы смылась отсюда на моменте, признания его мессией, это точно. Нужно быть идиотом, чтобы поверить в это.

— Не думаю. Разум человека гибок, мисс Хансен, в каждом из нас есть особые точки, нажимая на которые можно убедить собеседника хоть в том, что Земля имеет форму квадрата. Коварно расширяющееся окно овертона.

— Какое окно?

— Неважно. Прошу, спросите Кармен — не хотят ли нас уже отпустить?

Мэри-Эл вышла из коттеджа, её сменил Хэмил. Кармен тоже опрашивали, так как она вела документацию Тейта. Она как раз выходила из полевого пункта ФБР и помахала ей рукой.

— Как ты? — спрашивала Мэри-Эл.

— Вроде в порядке. Тут всё ещё стоит запах и вся эта атмосфера… ужас.

Запах и вправду ещё оставался, но совсем слабый, совсем не тот, что обычно исходил от полей трупов, которые она помнила.

Они уехали через несколько часов. Несколько недель они ездили по похоронам сектантов. Поездок было так много, что Мэри-Эл прокляла стук колёс и рельсы со шпалами. Тейт разрешал ей выпивать вечером перед сном. Мэри-Эл выпивала и засыпала с Кармен, та принимала эти смерти близко к сердцу и ей было немного страшно.

— Они на самом деле были не одиноки, там было столько людей, что их вынудило идти за каким-то самодовольным придурком?

— Люди — идиоты, — утрировала Мэри-Эл, пытаясь не считывать состояние Кармен, но так близко это было невозможно.

— Не говори так, неужели тебе их не жаль?

— Они ведь сами туда пошли. Сами выпили отраву.

— Это не точно.

— Ну часть из них точно.

— Это не важно, он ведь запудрил им головы.

— Значит они мало соображали.

Кармен даже оттолкнула её руку от своей.

— Ты ужасна.

Мэри-Эл изрядно растеряла эмпатию и сочувствие. Бывали дни, когда её утро состояло из выноса экскрементов из-под публичного дома. Помимо фекалий там можно было увидеть кровь, гной, пальцы, волосы и мёртвых новорожденных. Первое время её рвало, но потом она пугающе привыкла.

Первый раз на большой битве, где она притворялась молодым солдатом. Чудом выйдя с поля боя живой, она вместе с уцелевшими войсками смотрела с холма на поле трупов, которое несколько часов назад источало природное спокойствие. Бабочки быстро сменялись мухами. Командующие были настолько спокойны, что она быстро привыкла и к этим картинам, а если они терзали её, она пила. Много и крепко.

Однажды ей случилось заразиться сифилисом и чумой. Заражённые города к тому времени уже закрывали. Она помогала таскать и сжигать трупы. За несколько недель она выучила все признаки болезни, уже забыв про то, как выглядит здоровый человек. Истощённые, стонущие, разноцветные люди постоянно тянули руки к любой еде, они ели животных сырыми, ели траву и испражнялись под себя. Смрад стоял такой, что она уже не воспринимала людей за людей, толкала их, плевала в лицо, если кто-то подходил близко, добивала камнем, если кто-то шевелился в телеге с трупами. Тогда грань человечности окончательно стёрлась. Но она всё же вернулась, под самый конец, когда два лекаря в местном подвале смогли вылечить первого человека. Они смогли вытащить с того света несколько десятков людей, в том числе и её, а после того, как всё кончилось их сожгли на костре, как пособников дьявола. Её тоже хотели сжечь через пару дней, как и нескольких несчастных, но во время того, когда пламя уже охватывало её ноги, пошёл ливень и это посчитали за знак божий. Осуждённых отпустили с обязательством прийти в церковь через три дня, но она убежала за пределы королевства, сверкая пятками.

За всё это время она усвоила многое: быть больше, сильнее, страшнее, наглее, бить первой, не плакать, по возможности быть мужчиной. Из века в век притворяться мужчиной приходилось всё меньше и меньше, времена становились спокойнее, улицы чище, люди улыбчивее.

Снова прокрутив всё в голове, Мэри-Эл сильнее прижалась к Кармен:

— Я, наверное, тоже идиотка.

«Ещё бы,» — пролетело в голове Кармен будто вслух. Это даже немного задело. Почему?

«Почему она вообще сердится? — думала Мэри-Эл, — будто я её саму обидела… значит она права, я точно идиотка. Но мать твою, я не тупее этих дурачков, которые пришли в секту! ну не тупее же?».

— Мэри-Эл.

— Чего? — спросила она уже сонным голосом.

— Ты не идиотка.

— Ты думаешь не так.

— Нет, не правда. Ты просто большая и грубая, но у тебя доброе сердце.

Мэри-Эл с минуту думала, что сказать на это.

— Ладно.

— Ладно?

— А что?

Кармен издала какой-то утробный грустный звук, развернулась к ней и обняла за шею:

— Тебя просто никогда не любили, поэтому ты такая… чёрствая.

— Угу, наверное… — приглушённо отвечала Мэри-Эл уже засыпая.

***

Англия. 17ХХ год.

— Твою мать, пусти погреться, а…

— Там сидят благородные господа, а от тебя несёт неизвестно чем. Не пущу.

— Вот же ублюдок. Дай хоть у стенки постоять.

— У парадного входа нельзя. Думаешь мне тепло? Стою здесь полдня как каменный голем и не жалуюсь.

— Големы такие ботинки не носят.

— Иди отсюда, Агнес, сегодня точно не пущу. Это представление окупит целую неделю простоя, я тебе дам бутылку вина потом.

— Я до неё не доживу.

Она пошла обходить таверну. Намотки на ногах уже стёрлись, с онемевшими ступнями по снегу было идти не легче, но их хотя бы перестал колоть мороз. Агнес — уже не Хенури, но ещё не Мэри-Эл, знала эту таверну, как и охранника Герберта, который отказался её пускать. Обычно она зимовала здесь, охраняла погреб по ночам за еду и выпивку, но сегодня пресловутый «Предсказатель Джозеф Гроссман», о котором гласила вывеска, испортил ей ей несколько дней. Он выступал всего три дня и всё это время паб для Агнес был закрыт из-за богатых гостей, которые, похоже, сразу обделывались от вида немытого человека в лохмотьях, кем она сейчас и являлась.

Она села у входа на заднее крыльцо, вжавшись в стену, в надежде, что печь на той стороне пропустит тепла и сюда.

Дверь распахнулась, из неё вышел бодрый тощий мужчина под пятьдесят, покрытый бородавками, зато с аккуратно выбритой эспаньолкой. На нём были шляпа, багровая шерстяная накидка на серебряной цепочке, а под ней полосатая жилетка. Агнес бросила взгляд на ботинки с острыми носами, которые явно были не для холодной погоды. Мужчина выбежал на крыльцо, спешно раскуривая трубку. Приметив Агнес, он развернулся и, немного поёжившись от холода сказал:

— Мэм, вы босая.

Агнес опешила:

— Кто?

— На вас обуви нет, ещё немного и эту ткань придётся отрывать с кожей.

На самом деле её смутило обращение на «мэм», а не как обычное «эй ты», но сейчас очевидный вывод о её ногах смутил больше:

— Так дай свои ботинки, может и промороженные ноги отрезать не придётся.

— Так зайдите в паб… Ах, вас похоже не пускают.

— Обычно пускали, если бы не этот клоун со своим грёбаным представлением.

— Ах, так это же я. Я попрошу вас пустить, минутку.

— Чт…

Мужчина высунулся наполовину в открытую дверь, деликатно оставив руку с трубкой снаружи и любезно попросил кого-то «впустить бедную девушку». Интересные обращения в её адрес продолжали звучать.

— Идёмте, — сказал он протягивая руку, — не стоит сидеть на этом безбожном морозе.

Агнес решила посмеяться над пройдохой, схватив его грязной рукой за светлую рубашку, но тот даже не смутился, помог ей подняться и завёл в паб. Ноги закололо так, будто их облили кипятком. Пока она осознавала это, заметила, что Гроссман всё ещё держит её за предплечье. Она с неприязнью вырвала руку, а он взглянул на неё с тревожным видом. Он оглядел её сверху вниз и внимательно посмотрел на голову.

— Чё тебе надо? — возмутилась Агнес.

Его голос вдруг сменился на обеспокоенный шёпот:

— Тебе следует быть осторожнее.

Его будто подменили на кого то другого, во взгляде было искреннее беспокойство, голос дрожал.

— Скрывай мысли тщательнее, они ходят здесь.

Агнес опешила:

— Ты о чём?

— Оставайся здесь, — сказал Гроссман, уже уходя в зал.

Она потрогала голову, думая, что он там искал и поняла это, потрогав обрезанный кончик уха: «Уши! он понял, что я полукровка. Первородец что ли? На полукровку не похож… наверное просто не заметила. Про кого он говорил? Чёрт, придётся дождаться, надеюсь меня не вытурят».

Началось представление. Агнес наблюдала из-за угла вместе с двумя поварами. Столы были выставлены по кругу, в центре которого стоял Гроссман. Он картинно размахивал руками, крутился, выбирая того, кому будет «предсказывать», он так или иначе касался человека и перечислял факты, которые считывал с мыслей, заставляя всех чуть ли не подпрыгивать с места, а затем давал абстрактное предсказание, оставляя человека полностью удовлетворённым: «Вот же чёрт, это гениальная схема, — думала Агнес, — почему я до этого не додумалась?!». Но она тут же вспомнила, как работала на сенаторов в Римской Империи, выдавая им все мысли неприятелей, а потом работая на самих этих неприятелей из-за чего её преследовало столько влиятельных людей, что пришлось скрываться в лесах.

Похоже он тоже скрывается, только ей зачем об этом сказал? Представление закончилось через несколько часов. В комнату Гроссмана наверху была огромная очередь. Агнес ждала пока все разойдутся ещё два часа. Странно было видеть, как люди в мехах и с золотыми перстнями на каждом пальце стоят словно бедняки в очереди за краюхой в голодный год. Когда очередь закончилась, Гроссман высунулся из комнаты и позвал Агнес. Она вошла тёмную, освещённую несколькими свечами комнату.

— Присаживайся, — он указал на стул.

Агнес взяла стул за спинку, оглядела его, переставила на другую сторону комнаты и села.

— Кто ты? — задала она первый вопрос.

— Вот она — первая ошибка, — он погрозил пальцем, ставя ещё один стул напротив и садясь на него, — первое правило — если можешь общаться невербально, так и делай.

Гроссман протянул руку. «Невербально… мысленно что-ли?», — подумала, подавая руку.

«Именно так, — пронёсся в голове его голос, — ты совсем себя не бережёшь, я смотрю».

«В каком смысле?».

«Тебя быстро приметят.»

«Никогда не мешало, просто думают, что страшная».

«Я не про людей! — он вдруг огляделся по сторонам, — бояться надо не людей, а первородцев».

«Я в лес и так не хожу».

«Это видно, даже не знаешь о законах перемирия.»

«О чём конкретно?».

«О том, что все полукровки не имеют права выдать себя и вмешиваться в дела людей, если они знают, что они — полукровки».

«Пфф, да это же почти все!»

«Именно. Представляешь, насколько это опасно? Если любой городской сумасшедший узнает о тебе правду — он подпишет тебе приговор.»

«Какой?»

«По ситуации, либо тысяча лет в темнице, либо казнь. Но ты же понимаешь, что полукровки не несут ценности? Коросту легче отрезать, чем вылечить…»

Он бросил взгляд вниз:

— Кстати, как ноги?

— Так себе.

— Вот ведь я простофиля.

Он сошёл с места, достал из-за ширмы в углу таз с водой и поставил Агнес под ноги:

— Подостыла, стянешь тряпки.

Она опустила ноги в таз. Тёплая вода наконец подарила ногам оптимальную среду для существования, а ткань потихоньку отлипала от обморожённой кожи.

Гроссман считал деньги за столом, складывая их в плотные деревянные желобки: «Для переноски, — думала Агнес, — значит то и делает, что ездит. Пройдоха, я ведь могу просто огреть тебя сзади этим же тазом и забрать все деньги… он всё-таки глупый или слишком продуманный?».

— Ты так и не сказал — кто ты.

Он взглянул на наручные часы:

— Сейчас увидишь, запри дверь на замок.

Она дотянулась до торчащего в двери ключа и повернула его, взяв себе. Через пару минут Гроссман вдруг превратился в полуогра: огромные бугры торчали отовсюду, обвисшая кожа на лице собиралась в морщинистые волдыри, на практически лысой голове рос большой надутый бугор, размером в полголовы, по при всём этом лицо его оставалось человеческим.

— Ты — полуогр, — тихо сказала Агнес.

— Вроде того, — спокойно подтвердил он, нашёптывая едва слышно, — мать была человеком, отца я не знаю. Все думали поначалу, что это болезнь, меня кажется продали… как живой экспонат в цирк. Когда меня узнали первородцы — всё пытались забрать и выкупили, я пожил на рынке, там не было работы и я пошёл зарабатывать к людям. Законов перемирия я толком не понимал и не принимал, пока не встретил одного полукровку, высидевшего тысячу лет. В общем-то целыми оттуда не выходят, потому я и сказал вести себя осторожнее.

— И сейчас тебя преследуют?

— Пока что я оторвался, но они и до этого места доберутся быстро.

— Кто они?

— Не могу сказать точно, но что-то вроде тайных констеблей. Опасные личности, я едва не попался им тут неподалёку. Нужно ещё вывезти цирк, тебе не нужна работа?

— Цирк вывезти?

— Да, там все такие же.

— Цирк с полукровками?

— Тише. Да.

— И сколько ты там платишь?

— А ты будешь выступать?

— Нет, — хмыкнула Агнес.

— Тогда будешь помогать с обустройством?

— Пойдёт.

— Это будет меньше, но голодной не останешься.

— А выпивка будет?

— Выпивка и папиросы по вечерам.

— По рукам.

На следующий день Гроссман отвёл её на поляну, где располагался уже готовый к переезду цирк. И вправду там все были полукровками, некоторые даже очевидными.

— Почему ты не пытаешься скрыть… это? — спрашивала Агнес у крупной двухметровой женщины с большими черепашьими пятнами по всему телу и едва ли человеческим лицом.

— Люди всё равно не догадаются, — усмехалась она громовым голосом, — они просто думают, что мы уродцы, только и всего. Вот те, о ком говорит Гроссман… вот из-за них страшновато. Мы нарушаем закон о перемирии, выступая так, но они не дают нам работу и что поделать?

— Да-а, такое себе.

— Ты была под землёй хоть раз?

— Нет, — отрезала Агнес, пытаясь не упоминать эпизод своего отрочества, в котором её чуть не убил эльфийский принц, — хоть ты расскажи, как там?

— Немногим лучше чем здесь, тепло всегда есть, еду тоже поставляют, но делать совершенно нечего. Король даёт мелкие деньги через третьи руки для тех, кто не работает, на них можно жить: есть, пить и иметь крышу над головой, но это всё.

— Неужели работы и вправду так мало?

— Так они живут бесконечно, это не люди, которые стареют и уходят с работы на покой, они сидят на своих постах десятками тысяч лет и держатся за них, а на те, что ниже, садят своих детей и никто не отдаст свою работу таким отбросам, как мы. Полукровки для них — это что-то лишнее и неудобное, то, что лучше замести под ковёр и не вспоминать. Только вот мы не виноваты, что родились. Мы об этом не просили.

«Либо уродцы здесь, либо иждивенцы там, — думала Агнес, — и деваться от этого некуда».

Она провела с цирком полукровок несколько месяцев. Помогала таскать вещи и отгонять пьяниц, познакомилась с девушкой, полуэльфийкой Сильви, которая научила её накладывать грим для скрытия шрамов.

— Вот, открывай, — говорила Сильви.

Агнес открыла глаза чтобы посмотреть в отломок зеркала и увидела совершенно чистое, будто не своё лицо:

— Нихрена себе!

— Нравится?

— Конечно! так ведь никто не узнает. Ну, меня обычно искали по этим шрамам, а тут… вот это да. Только долго. Можно было бы натянуть как маску, цены бы не было.

— Так тоже можно, только нужен другой материал.

— Скажи какой, надо будет достать.

— Как прибудем в Новый свет, достанем…

Гроссман рассказывал ей о свойствах гламура и транспортном песке:

— Этим мы маскируем внешность, — говорил он, показывая флакон для духов с бесцветной жидкостью.

— А мне можно?

— Тебе незачем, от человека тебя не отличить.

— А если использую?

— Будешь похожа на старуху скорее всего.

— Как это работает?

— Магия.

— Магичишь?

— Нет, это очень тяжелый труд.

— Тогда откуда берёшь?

— Нужно знать места сбыта. У меня остались знакомые, продают через чёрный рынок.

— А этот песок перемещает? — указала она на шёлковый мешочек в одной из шкатулок.

— Да, только не трогай. Он для экстренных случаев, хранится в шёлке или специальном стекле. Богачи ещё делают специальные механические коробочки, которые его распыляют, но там непростой механизм, так что проще высыпать перед собой.

— Просто высыпать? И представить место перемещения?

— Да, но есть важные нюансы: вес и расстояние. Десять миллиграм на килограмм и двадцать на километр.

— И… ты просто берёшь и перемещаешься туда?

— Да.

— А если это место уже снесли или там кто-то стоит?

— Переместишься рядом, если толпа людей, то слегка оттолкнёшь их.

— А если превысить вес?

— Если взять меньше песка, то рискуешь умереть — попросту исчезнуть или «не долететь» до места, так что это крайне опасно.

— И дорого он стоит?

— Триста золотых за грамм. Это дорого. Столько получают полукровки на иждивении за три месяца.

Представления часто походили на простое «глазение» на странно выглядящих артистов, которым приписывали существующие и не очень болезни, а гвоздём программы всегда был Гроссман, поражавший всех своим якобы пророческим даром и общением с духами. Он становился всё популярнее, приносил всё больше денег и из-за этого ещё пуще боялся королевских преследователей, которые, как уже казалось, были будто надуманы. Всё изменил один день.

Агнес и Сильви вели мула, гружёного хлебом и соленьями. Скоро снова предстоит переезд. Агнес уже привыкла постоянно складывать палатки, грузить их и ставить снова на очередной поляне, уходя всё дальше и дальше. Они вот-вот доберутся до западного побережья и уедут на материк, в Новый Свет.

— Да брось, там не так страшно, как здесь, — говорила Сильви.

— И там и там люди. Церковь, чума, холод…

— Джозеф сказал, что поедем в южную часть, к жаре.

— Вот по жаре я скучаю.

— Ну вот видишь, — подбадривала Сильви, поднимая полог большого шатра, — мистер Гроссман нам…

В шатре помимо всего циркового ансамбля стояла толпа троллей, что удерживали по артисту в каждой руке и один эльф, держащий на прицеле арбалета Гроссмана. Он бросил взгляд на вошедших, вцепился словно клещами. Их обоих тут же схватили. Крепко. Агнес достала охотничий нож, но не успела даже замахнуться — в её руку врезался арбалетный болт:

— Ах! — крикнула она, свалившись на пол от противной боли прямо в ладони.

Тролль взял её огромной рукой за ключицу до хруста и поставил на колени.

— Это все? — спрашивал арбалетчик, заряжая новый болт.

Гроссман кивнул.

— Точно? — переспросил эльф.

Гроссман кивнул ещё раз, посмотрел на новоприбывших самым виноватым взглядом и опустил слезливые глаза.

— Вы все, — начал эльф, — каждый из вас знал, что вы нарушаете закон. Закон, гласящий о запрете любых делах в мире людей, другой — закон о непринятии любых благ от людей и, наконец, закон о безвестности первородцев, стоящий венцом на всём нашем существовании. Вы не были в неведении и шли путём преступлений, выдавая физиологические особенности за неестественный дар, рискуя выдать всё наше сообщество. Из-за таких, как вы, мы каждый день рискуем оказаться обнаруженными завтра и быть убитыми или проданными послезавтра. Вы прекрасно осознавали это и продолжали вести незаконную деятельность. Вы — кучи позорных отходов первородных рас, которые никак не заканчиваются, сколько их не убирай. Поэтому сейчас все вы приговариваетесь к смерти. Смотрите внимательнее на того, кто подписал вам приговор.

Арбалетный болт пролетел сквозь голову Гроссмана навылет.

Он закаменел. Началась паника. Все полукровки были настроены убить арбалетчика. Агнес вырвалась, готовая удушить его голыми руками, но стоило ей сделать шаг, как в её больной ключице оказался ещё один болт, он реагировал молниеносно.

В полуавтоматическом арбалете быстро сменялись болты и поражали новую цель. Агнес после попадания упала, скорчившись на полу с перехваченным дыханием. Она смотрела, как её соратники падают один за другим со стеклянными глазами и понимала, что сейчас невозможно ничего сделать. Им нельзя помочь, их нельзя защитить, она просто вернётся на этот пол с болтом в голове. Нельзя ничего сделать. Лежать, нельзя ничего сделать.

Что-то произошло. Выстрелы? Крики прекратились, свет погас, прекратился страшный щёлкающий звук арбалета.

— Где они?! — кричали неизвестные голоса, — только что толпа была! Обыщите к северу!

— Живые есть?

Кто-то наступил на больную руку и услышал её болезненный стон.

— О! Живая!

Её перевернули на спину, светя в лицо масляным фонарём. Это были констебли:

— Ранена, в крови вся. В лазарет, быстро! мёртвую не расспросим.

Тупая боль беспокоила до утра. Перед глазами были лица со стеклянными глазами. Что-то изменилось. Почему? Почему теперь хотелось плакать от вида трупов? Они были знакомыми? Они были как она? Возможно: «Наверное так… — думала Агнес, смотря в потолок лазарета и слушая болезненные вздохи женщин по соседству, — мне так не хотелось расставаться с ними. Я подумала, что мы будем всегда. Кто он? Кто этот мерзкий ублюдок, который застрелил их? Кто ты? Зачем ты это сделал? Кто ты?..».

— Кто ты? — повторяла она, — кто ты? Кто ты? Кто ты?...

Её напоили какими-то травами и она провалилась в совершенно пустой сон, продлившийся будто пару секунд.

— Мэм.

Агнес вздрогнула и открыла глаза.

— Мэм! просыпайтесь, нам нужно знать, что произошло.

У койки сидел констебль. За ним ещё несколько человек.

— Мэм, из вас вытащили этот арбалетный болт, — он держал болт указательными пальцами, — мы такой не знаем. Вы можете сказать, кто напал на вас?

— Нет… не знаю…

— Это был кто-то из вашей труппы?

— Нет.

— У вас было какое-либо оружие?

— Револьвер… вилы, лопаты, топоры…

— А что-то вроде лука? Арбалет был?

— Нет.

— Что произошло?

— Не знаю…

— Как это не знаете? Вы ведь пострадали, кто-то стрелял в вас в упор. Вы можете описать хотя бы его?

— Ублюдок какой-то.

— Хорошо, а как он выглядел?

— Это был… — всё снова пронеслось перед глазами, не двигаться, ничего не делать, никого не выдавать, — человек.

Констебль мучительно вздохнул:

— Мы уж поняли, что это не зверь. Как он выглядел? И сколько было нападавших?

— Много. Много простых людей.

— Господь милостивый, это бесполезно.

Кто-то ворвался в лазарет:

— Сэр! Трупы пропали!

— Что?

— Прямо из мертвецкой! Никто не понимает как!

— Вы послали на поиски?!

— Да. Только следов, к сожалению нет, они будто испарились.

Констебль протёр лоб:

— Что ж вы за цирк такой…

Её подняли и привели на место преступления, надежде, что она скажет что-то новое. Агнес только пожимала плечами и повторяла, что убили всех простые люди. Они, должно быть, выкрали тела. Неудивительно, у некоторых была кровь другого цвета, перестраховались. Но войдя в шатёр, она увидела три трупных камня: Сильви, Корнелия и Гроссман. Во всех были болты, но смутило людей только то, что убийцы «зачем-то стреляли в статуи» и люди совсем не признавали в них трупы. Поэтому их не украли? Непонятно.

— Мэм, неужели вы не хотите, чтобы этих людей наказали? Вы ведь тоже пострадали.

— Хочу.

— Так почему вы не хотите их описать?

— Не знаю. Не помню. Люди как люди…

— Ох-х, — закатывал глаза констебль, рассматривая шатёр, — а откуда эти статуи? Почему такие странные позы?

— Гроссман… покупал. Не знаю.

Она смотрела на его бронзовый трупный камень, охваченная чувством непередаваемого абсурда. Это труп. Труп, который приняли за статую. Что с ним сделают? Конфискуют и уберут на склад? Продадут? Распилят на части и выбросят? Она вышла из шатра и села в сугроб, схватившись за голову.

— Так не пойдёт, мэм, — говорил констебль, покидая шатёр, — вы недоговариваете. Нам придётся арестовать вас, пока вы не расскажете нам всё, что знаете.

Она не сопротивлялась. Констебли увели её без оков и оставили в одиночной камере, оповестив о завтрашнем допросе: «Ничего не скажу, — думала Агнес, — точно ничего не скажу».

Снежинки порхали, вылетая из-за решётки маленького окошка наверху. Помимо них из-за решётки запорхало что-то ещё. В камеру влетел сильф и это не предвещало ничего хорошего, скорее всего посыльный от первородцев: «Только подлети, мразь», — думала она, уже готовясь раздавить его руками. Он остановился по центру камеры и, убедившись, что их не слушают, заговорил:

— Стой, — он опустился на пол, перестав махать крыльями, — я знаю, что ты хочешь сделать.

— Ещё бы, — сказала Агнес, придвинувшись ближе.

— Меня прислали убить тебя, он достал из сумки крохотный флакончик, — а ты хочешь убить меня. Только мы оба не хотим этого, так ведь?

— Что ты несёшь?

— В том шатре всё произошло не так, как должно было. У нас не было задачи убить всех. Мы должны были перенести вас на рынок, для суда. Мы имеем право убить, если есть угроза собственной жизни, но некоторые пренебрегают этим правилом…

— Как его имя?

— Сегодня без имён.

— Как его имя?!

— Тише! я не знаю твоего имени, ты не знаешь моего и без его имени мы тоже обойдёмся. Я не думал, что дойдёт до убийств, поэтому вынудил констеблей заметить это.

— Ты это сделал?

— Я должен был смотреть за местностью и предупредить о приближении людей. Но позвал их я. Это грубое нарушение. Но сейчас важно то, что тебя начнут искать снова, а здесь от тебя не отвяжется жандармерия. Я предлагаю тебе уйти. Далеко. Гораздо дальше отсюда.

— Зачем тебе это?

— Я не справился со своей задачей, поэтому я спасу хотя бы одну жизнь.

— Что будет с арбалетчиком?

— Я расскажу об этом случае высшей инстанции, а тебе лучше просто залечь на дно и никогда, никоим образом не выдавать себя. Ты согласишься с этим?

Агнес помолчала, переводя взгляд туда и обратно:

— У меня и выбора-то нет.

— Хорошо. Тогда идём.

Он исчез, через минуту открылась дверь камеры — хочет сымитировать её побег. Сильф приземлился на её плечо и распылил транспортный песок. Через секунду её голова закружилась и на неё вёдрами лил дождь.

— Это Новый Свет, — говорил сильф прямо в ухо, — уверен, ты не останешься без работы. Удачи.

Он исчез, оставив её наедине с ливнем. Так Агнес лишилась своей компании и оказалась за океаном. Было много работы, много стрельбы и много новых людей.

Просшествие с цирком и проступок Гроссмана навсегда научили её, что с законами перемирия играть нельзя. Никогда не рассказывать, ничего не раскрывать и не продавать телепатию: «Я — человек, отныне и навсегда».