Когда Даби говорил про самые злачные места города, он не шутил и не преувеличивал, вообще нет. Он заводит Ястреба в самые тихие закоулки, почти безлюдные даже в выходной. Небольшие частные домики, строгие и любопытные взгляды кошек с каменных заборчиков. Ястреб будто невзначай пытается погладить каждую. Даби вовсе не кажется это милым. Совсем не кажется. Он в этом, блядь, уверен. Он готов отвечать перед законом и судом, клясться на Библии и пред светлым ликом Аматерасу. Это мило, это ужасно мило. Ястреб слишком большая птичка, чтобы кошки пыталась его съесть, но всё равно время от времени норовят потрогать лапкой крылья. Ястреб в ответ трогает кошачьи лапки.

Даби бы тоже потрогал. Лапки. Крылья. Не стоит об этом думать.

Улочки петляют и разветвляются. Пара неправильных поворотов, и ты снова среди шума толпы и рокота автомобильных дорог. Но Даби знает правильные, выводящие то к крохотному парку, обнимающему пруд: краснеющие клёны роняют в воду первые листья, Ястреб зачем-то ловит один из них прямо в полёте, вертит в пальцах и отпускает. То к храму лисьего божества: каменные статуи лисиц частично обвивает ещё зелёный плющ, камни ступеней позеленели, но тоории стоят всё так же ровно, не покосились даже, только краска чуть-чуть потускнела.

— Ты вроде птица, а больше на лисицу похож, — говорит Даби.

— Почему?

Взгляд из-под очерченных чёрным век бьёт метко, проходит насквозь импульсом, похожим на разряд тока.

— Потому что много скрываешь.

— Разве? — Ястреб непонимающе хмурится. Якобы непонимающе. Он почти ничем не выдаёт эмоций: ни мимикой, ни жестами, ни интонацией. Даби просто знает, что прав. Иногда в упрямстве есть плюсы, актёрский талант Ястреба не сбивает с толку.

— Ты знаешь, о чём я.

Ястреб ведёт плечом, чуть вздрагивает крыло. Это и да, и нет, и всё равно тебе ничего не скажу.

— Ты тоже многое скрываешь, — говорит, не оборачиваясь, идёт по замшелым ступеням вверх, Даби зачем-то за ним. Зачем-то смотрит на чужую спину перед собой. В рубашке, наброшенной поверх, и футболке под ней прорези для крыльев. Наверно, спину всегда немного холодит. Пожалуй, если просунуть в прорези пальцы, можно нащупать место стыка кожи и оперения.

Но не то чтобы Даби хотелось трогать Ястреба.

— Разве? — отвечает Даби ему в тон.

— Да. Никогда не поверю, что ты не любишь Старателя без причины.

— Почему?

— Потому что ты ничего не делаешь без причины. Вечно спрашиваешь, зачем это нужно, где это пригодиться, — Ястреб останавливается резко, так что Даби едва в него не влетает. Замирает на ступеньку ниже. Золотой взгляд из-под очерченных чёрным век прожигает насквозь. Хочется податься вперёд и вверх, чтобы заставить прикрыть глаза. Только бы сейчас под их взглядом не плавиться.

— А если для отца я сделал исключение? Ненавижу его искренне, самозабвенно и беспричинно. Бывает же беспричинная любовь, значит, и ненависть тоже.

— Не бывает, — Ястреб качает головой. Его небрежно взъерошенные волосы ещё сильнее ерошит ветер. — Любят и ненавидят всегда за что-то. Иногда за самые незначительные вещи. Поступки, слова, взгляды.

Да, Даби ненавидит за это. За каждый поступок, который раскалывал их семью на части. За каждое слово, которое застревало в сердце как ядовитое скорпионье жало. За каждый взгляд холодных глаз, брошенный сверху вниз.

Да, Даби любит за это. За каждый поступок без безрассудной смелости, наоборот, взвешенный и спокойный. За каждое слово, прямое и звонкое, безжалостно отбивающее любой выпад Даби. За каждый взгляд, острый, открытый, золотой взгляд глаз хищной птицы, видевшей небо ближе, чем когда-либо увидит Даби.

— Ты не поймёшь, — говорит Даби. Он хочет развернуться и уйти, хочет хотя бы отвести взгляд. Но за алыми крыльями Ястреба трепещут алые кроны клёнов, закрывающие небо. И в мире нет больше ничего, кроме алого, чёрного и золотого.

— Кого ты навещал в реабилитационном центре? Эти две истории как-то связаны?

Связаны в одну большую историю длиной во всю жизнь Даби от начала и до конца. Если у тебя есть лишних семнадцать лет, можешь задержаться и послушать. Правда тебе не понравится.

— Зачем тебе это?

— Говорил же, — Ястреб чуть усмехается, — ты всегда ищешь причину. Я же просто хочу знать. Всегда хочу знать больше, о людях, которые мне интересны.

— Если собираешь фанатское досье на Старателя…

— Сейчас я спрашиваю не про него, а про тебя.

У Даби что-то немеет внутри, замирает так надолго, что становится больно.

— Так я тебе интересен? — он саркастично вздёргивает бровь.

— Я никогда не говорил, что нет.

«Но отшил меня уже дважды».

— Ты не поймёшь, — повторяет Даби.

Слишком веришь в сияющий образ Старателя. Софиты и вспышки камер выжгли всю тьму, всю грязь, заставили её спрятаться по углам, заставили нас всех спрятаться и замолчать, закрыть рты, глаза и уши. Мы делали вид, что не видим, как мама медленно раскалывается на части. Мы делаем вид, что не слышим, как Шото плачет после тренировок, как отец кричит на него. Мы делаем вид, что не замалчиваем всего, что копится в нас.

Я делаю вид, что тоже всего лишь жертва, а не соучастник.

Ты не поймёшь.

— Не поймёшь, каково это больше всего в жизни бояться стать таким, как твой отец.

И понимать, что уже отчасти…

Ястреб хмурится, нервно сжимает и разжимает пальцы. Сейчас он скажет, что правда не понимает. Потому что отец Ястреба отличный человек, какой-то там крутой программист или типа того. Может, разве что чуть-чуть занудный. А быть таким, как Старатель, и вовсе его мечта. Потому что он герой номер два, почти ничем, в сущности, не уступающий номеру один.

Ястреб поджимает губы. Закусывает нижнюю, явно о чём-то мучительно думает. Выдыхает, на что-то решившись. Даби ждёт, что его отошьют в третий раз.

— Мои родители приёмные. А мой настоящий отец был убийцей, — Ястреб говорит это спокойно. Так спокойно, как говорят только о вещах, которые на самом деле выворачивают всё у тебя внутри, просто перед тем, как открыть рот, ты предусмотрительно вкатил себе дозу ментального обезболивающего. Обрубил вообще все чувства. Так что теперь даже если тебя по голове ударят — едва ли почувствуешь. — Убил кого-то, кажется, по глупости и случайности. Потом скрывался семь лет, боясь собственной тени. Мать помогала ему прятаться. В процессе почему-то появился я. Видимо, денег на контрацептивы не хватило. Так что я вроде как понимаю, каково это, не хотеть быть, как они.

Вот оно, думает Даби. Вот причина острого излома во взгляде, того холодного, ледяного безразличия, которое Ястреб иногда достаёт откуда-то из груди, которым отгораживается, словно щитом. Причина, по которой Даби так к нему тянет. Одна из множества. Он правда понимает.

Даби знал, что в Ястребе есть подвох. Но был неправ. В нём всё это время был не подвох. А трагедия. Страшная тайна, похороненная на заднем дворе, закопанная в стылую землю рядом с самыми беззаботными годами детства.

По правилам этой игры дальше его очередь открывать Ястребу ворота на своё кладбище. Но они не договаривались ни о чём заранее. Он обещал экскурсию по самым злачным местам города, а не своей головы. Даби ничего не должен. Не обязан быть честным. Он даже не просил Ястреба ни о чём говорить.

— В реабилитационном центре лежит моя мама, уже четыре года. У неё случился нервный срыв, и она сделала кое-что… чего бы никогда не сделала при других обстоятельствах.

Это как вытаскивать занозу из раны, сначала противно и больно, а потом вроде бы легче. Всё ещё болит, но ты знаешь — теперь будет заживать.

— Нервный срыв? Из-за чего?

— Из-за отца. И из-за меня.

Дверь шкафа приоткрывается. Того шкафа, за которым, вместо входа в Нарнию, пришлось оборудовать проход на личное кладбище секретов семьи Тодороки. А то скелетов было так много, что не помещались. Всё время грозили вывалиться кому-то под ноги. Навязчивым журналистам, неравнодушным соседям, слишком внимательным психотерапевтам. Но всё закрыли на ключ, забили досками. И теперь что, все усилия насмарку?

Кто вообще такой Ястреб, чтобы Даби ему открывался? Он всё ещё проклятый фанат Старателя.

— Почему ты вообще фанатеешь по моему отцу? — спрашивает Даби. Да, Ястреб прав, ему важны блядские причины.

— Он посадил моего отца.

А Даби ведь был прав, когда думал, что Старатель мог спасти Ястреба. Мимоходом, выходит. Даже не зная об этом. Получается, если бы не Старатель, жизнь Ястреба пошла бы иначе? Или его спас бы кто-то другой? Или не спас, и Ястреб с его блистательными способностями мог стать каким-нибудь вором? И они с Даби бы встретились, будучи по разные стороны? Так выходит, за возможность ходить с птицей в один класс, пялится на него украдкой на уроках, болтать и пререкаться на стажировках — за всё это надо отца благодарить?

Ага. Конечно. От сына беглого преступника до одного из лучших учеников UA, поступившего в старшие классы без рекомендаций, Ястреб сам поднялся.

Но Даби всё-таки может сделать кое-что. Скорее для самого Ястреба, чем для отца.

— Старатель суровый отец. Требовательный. Ему сложно соответствовать. Я не выдержал. Сорвался, не справился с причудой и чуть не убил себя и сестру. Мама, наверно, обвинила в этом себя. И тоже сорвалась.

История выходит скомканной, шероховатой, словно шрамы ожогов на руках у Даби, в которых она застыла уже навсегда. В его ожогах слёзы Фуюми, мгновенно высыхающие у неё на глазах, срывающий связки крик Тои, зовущего отца, и бесконечный ревущий жар пламени. Но белоснежные бинты неплохо всё скрывают.

— Вашей семье стоит держаться подальше от высоких мест, вы часто срываетесь, — говорит Ястреб. Даби не знает, замечает ли он недоговорённости. Намеренное смещение акцентов. Сияющий герой Старатель, может, чуть затенён, но хотя бы не облит грязью реальности с головы до ног.

— Только отец всё время метит повыше.

— Я это к тому, что ты не обязан лезть туда, куда не хочется, если это ещё и опасно.

— Совет специалиста по высоте? — усмехается Даби.

— Друга? — спрашивает Ястреб немного неуверенно.

— Друга.