Стояло пасмурное октябрьское утро. Казуха вновь натянул школьную форму, от которой успел отвыкнуть за каникулы, и вышел из дома. По земле стелился сырой туман, кричали в небе беспокойные птицы, холодный ветер, тянущийся с моря, казалось, пытался выдуть из тела душу. Поёжившись, Казуха отправился в школу.

Настроение не задалось с самого утра. Вернее сказать, оно испортилось ещё накануне, да так и не пришло в норму с тех пор. К тому же голова разболелось, да так противно — давила на виски и лоб, отчего казалось, что брови вдруг сделались тяжёлыми. Хотелось хмуриться. И Казуха хмурился всю дорогу. Он знал, что скоро пойдёт дождь, пусть прямо сейчас небо, пусть такое уже угрюмое, как и он сам, было безоблачным. Но дождь обязательно должен был пойти. Не зря же голова болела!

Настроение портило и то, что осень в этом году пронеслась как-то мимо. Казалось, ещё недавно горели осенней листвой деревье во дворе «Рыжего клёна», сегодня же вся листва, отяжелевшая, пожухлая прилипала к подошвам ботинок. А деревья стояли до безобразного голые. И как в такой атмосфере вообще предаваться поэтическим размышлениям? Не то что думать, даже ручку держать не получится - пальцы закостенели от холода.

А ещё Казуха чувствовал себя одиноким. Не только сегодня, но и почти каждый день с тех пор, как за его спиной с лязгом захлопнулись чёрные ворота. Прошло уже три года с тех пор. Вчера, когда Казуха, оставляя влажные следы на подушке, через силу примирился со своим одиночеством или, правильнее сказать, когда понял, что ему не остаётся ничего иного, как только примириться, он на какое-то время почувствовал себя лучше.Сегодня же эта тоска, которую даже разделить было не с кем, нахлынула на Казуху с новой силой.

Вздохнув, он нехотя плёлся по школьному двору. Сегодня школа была ему ненавистна, но это противное белое здание предстало перед ним в красивом бледно-розовом цвете утренней зари. И это было красиво. Но потому и так ненавистно. Как вообще можно наслаждаться красотой, когда находишься в таком угрюмом настроении? Перед тем как войти в школьную дверь, Казуха окинул взглядом спортивную площадку на углу. Тополя, ограждающие её, темнели мрачной купой, а в их сухих кронах заунывно выл ветер.

Казухе подумалось, что так всё и должно быть. Он примирительно кивнул и зашёл в школу.

В коридоре было немноголюдно и тихо. Школьники, словно поддавшись атмосфере на улице, бродили призраками из кабинета в кабинет, лениво переговаривались между собой и, казалось, вот-вот готовы были уснуть прямо на скамейках. А может они просто отвыкли от учёбы за неделю каникул.

По дороге на четвёртый этаж Казуха не встретил никого знакомого, и был искренне рад тому. Иначе ему пришлось бы делать вид, что он рад. А сегодня — в этот противный день — притворяться было бы очень сложно. Да и пришлось бы многое объяснить, а Казуха так и не сумел придумать правдоподобную ложь.

Стоило оказаться у двери в нужный кабинет, откуда-то — словно из-под земли — нарисовался Куникудзуши. Он, ничего не говоря, даже не здороваясь, схватил Казуху за руку и потащил обратно в коридор. Когда они оказались на удалённом расстоянии от каждого, кто мог бы случайно подслушать, Куникудзуши ослабил хватку и переместил руку с запястья на плечо, сжимая его так же сильно. Он выглядел решительным, почти даже серьёзным. Хотя эти его круглые глаза всё-равно придавали ему вид голодного бродячего кота. Казухе всегда так казалось. И он не мог, хотя пытался, воспринимать одноклассника иначе. Может у него и были проблемы с агрессией, но, стоило сказать ему пару добрых слов, как он начинал мурчать и подставлял пузико, чтобы почесали. Метафорично, конечно. Хотя…

Казуха ничего не сказал, прекрасно зная, что собирается сказать Куникудзуши.

— С днём рождения!

Ни капли торжественности, лишь сухое упрямство в голосе. Хватка на плече сделалась сильнее.

— Спасибо. — Казуха смиренно прикрыл глаза. — Но мой день рождения был вчера.

— Я знаю. Но вчера были каникулы. Воскресение.

Он говорил твёрдо, спокойно, почти без интонаций. Но почему-то Казуха был уверен, что он говорил искренне.

—Спасибо, Зуши, правда. — слов не хватало, и они повторялись. — Я очень ценю, что ты помнишь. Сделай мне подарок, пожалуйста, — перестань меня держать. Я никуда не убегу. И вообще-то это немного больно.

Куникудзуши разжал пальцы и, убрав руки за спину, отступил. Всё это время он смотрел Казухе прямо в глаза, но теперь немного опустил голову.

—Я хочу сделать тебе настоящий подарок. — сказал он. — Я нарисую для тебя всё, что попросишь.

Казуха недоверчиво скрестил на груди руки.

— Так уж всё?

— Любую вещь, которая тебя порадует.

Слова, собравшиеся сорваться с языка, были горькими, почти насмешливыми. Но Казуха не смог устоять. Он хмыкнул:

— Нарисуй, будто у меня есть семья.

Произносить это вслух оказалось почти что больно. Щемило в груди. Хотелось расплакаться, развернуться и пойти домой. Хотелось, как и вчера, устроить маленькую слезливую истерику. Но сил на неё уже не осталось.

А Куникудзуши тем временем так и продолжал стоять, смотря своими круглыми глазами куда-то в сторону. Конечно, он не мог ничего сделать. Конечно, он не был виноват, что Казуха чувствовал себя плохо. Но он единственный знал, что происходило у Казухи дома, а за знание, как правило, необходимо было расплачиваться.

— Казуха, я…

Куникудзуши говорил тихо. В противовес ему Казуха почти издевательски стал говорить громче.

— Сложно, да?

— Нет, я просто не думаю, что тебя это порадует.

Возразить на это оказалось нечего, и Казуха, едва давший волю своей печали, прикусил язык. Да откуда вообще Куникудзуши может знать, порадует это Казуху или нет? Но он как будто бы и не был полностью неправ…

— Тогда нарисуй хорошую погоду. — Казуха махнул рукой в сторону окна. — Красивую осень. А не вот это вот, что сегодня творится на улице.

Куникудзуши ничего не ответил, только кивнул. И школьники молча отправились обратно в класс.

В кабинете уже было полно людей: одни перечитывали учебник, другие о чём-то болтали. Казуха подошёл к своей парте и теперь уже Хейзо, сидевший рядом, набросился на него с поздравлениями.

— Казуха, друг мой! — начал он торжественно. — С днём рождения! Расти, пожалуйста, большой, красивый и продолжай быть украшением нашего скромного поэтического коллектива!

На этом его изыскания закончились, и Хейзо, исчерпав себя, опустился обратно на стул, с которого соскочил минутой ранее.

—Спасибо. — так же смиренно, как и в прошлый раз, отозвался Казуха; у него даже получилось улыбнуться. — По дороге в школу я пытался думать о поэзии, но в такую погоду ничего хорошего на ум не идёт. Так что я побуду украшением как-нибудь в другой раз.

Хейзо, услышав это, только отмахнулся.

— В такие дни черпать вдохновение способны только мрачные любители Эдгара По. Попроси Фишль сочинить пару строк, и она уж точно выдаст тебе зловещее предзнаменование. Думаю, в такие дни, как сегодня, у неё особенно приподнятое настроение.

— Да уж. — Казуха вздохнул, пытаясь тем самым намекнуть, что не хочет продолжать этот странный диалог.

Но Хейзо либо этого не понял, либо решил, что к нему не относится. Он продолжил.

— У меня есть для тебя подарок, между прочим! — он полез в рюкзак и вытащил оттуда блокнот с ручкой. — Будешь записывать туда всё поэтическое, что придёт в голову.

Казуха принял подарок с благодарной улыбкой, но тут же отложил блокнот на край парты.

— Спасибо. — ответил он.

И в следующую же секунду раздался спасительный звонок.

Начался урок литературы. В тот день говорил о «Кентервильском привидении» Оскара Уаильда, но говорили как-то сухо, безыдейно. Учительница лениво пересказывала сюжет, словно декламировала сводку новостей: «страница такая-то, сцена первого появления призрака». Казуха механически водил карандашом по тетради. Его записи напоминали новеллу, переведённую с английского на японский, а затем обратно. Едва исписав половину страницы, Казуха утомился, стал клевать носом и вскоре перестал слышать, что говорит учитель. Его мысли, словно подхваченные отливом, уплывали куда-то далеко в бессознательное море.

Вскоре, среди шума волн, Казуха услышал голос учительницы, говорящей каким-то странным тоном. Сначала он подумал, что это его отчитывают за невнимательность, однако, повертев головой, Казуха увидел стоящего рядом Хейзо, азартно размахивающего учебником и зачитывающего отрывок, где маленька Виргиния уговаривает духа оставить дом в покое.

Казухе пришло в голову, что Хейзо, такой говорливый и способный достать даже мёртвого, действительно мог бы отговорить любое привидение от злодеяний. Это его немного развеселило. Казуха принялся дальше мотать головой. В конце кабинета он заметил сосредоточенно склонившегося над партой Куникудзуши. Тот точно не был занят конспектированием — в его руке Казуха заметил красный карандаш. Неужели он действительно собирался нарисовать осень? Что ж, было бы любопытно взглянуть…

…Время до обеда пронеслось незаметно. снова раздался звонок, означающий не только конец урока, но и то, что наступил полдень. К этому моменту Казуха уже успел позабыть о волновавших его печалях - некогда было вспоминать. Вместе с одноклассниками он спустился на первый этаж и занял привычный обеденный стол. Со вчерашнего дня у него осталось немного жареной курицы с рисом и нарезанных фруктов — еда напоминала о грустном, но по крайней мере была вкусной. Куникудзуши, ни говоря ни слова, подвинул к нему две большие зефирки в тонкой шоколадной глазури. Он до сих пор был занят рисунком и на вопрос, можно ли посмотреть, ответил, что остались лишь последние штрихи. И потом, конечно, можно будет посмотреть.

За едой Казуха, чуть более оживлённый, заговорил с Хейзо о «Кентервильском привидении». Школьный урок и на половину не удовлетворил их жажду поделиться впечатлениями, а потому разговоры не утихали ещё долгое время. Особенно приятно было то, что Казуха сходился с Хейзо во многих взглядах относительно этого произведения. Быть может, если они снова поднимут эту тему во время поэтического собрания, у Син Цю и Фишль не хватит слов, чтобы им возразить. Стоило попробовать!

Когда настало время возвращаться обратно в класс, Куникудзуши снова взял Казуху за руку и отвёл в сторону. Он был уже не таким решительным, как утром, но, казалось, был очень доволен подарком, который собирался вручить. Прижимая рисунок к груди, чтобы Казуха не разглядел его раньше времени, он принялся говорить.

— У меня нет красивых слов, чтобы и поздравить, и подбодрить, но я просто хочу сказать, что никто не должен грустить в свой день рождения. — он остановился, замявшись. — Может, я не могу разговорить тебя как Сиканоин или отвлечь чем-то другим, но я не хочу, чтобы ты чувствовал себя одиноким, так что я просто побуду с тобой, если тебе это потребуется. — на этих словах он вытянул руки и прижал рисунок к груди Казухи. — Всё плохое когда-то заканчивается.

Когда Казуха, не в силах сказать и слова, принял подарок, Куникудзуши отступил на шаг и стал выжидать. Вряд ли он жаждал услышать спасибо (хотя, конечно, стоило сказать спасибо!), скорее просто ждал вердикта о проделанной работе.

Казуха посмотрел на рисунок. Цветными карандашами там был нарисован раскрытый зонтик, валяющийся на земле. Рядом с ним расплывалась блестящая лужа — вероятно, только что прошёл дождь. Небо на рисунке было ясным, тянулся солнечный свет, а в луже, словно маленький кораблик, покачивался яркий кленовый лист. Смотря на рисунок, Казуха почти ощутил этот прохладный, разряженный воздух, который обычно бывает после грозы. И это солнце, согревающее, но не слепящее — Казуха буквально почувствовал тёплое прикосновение к щеке. Он подумал о той яркой осени, которую всегда встречает во дворе «Рыжего клёна»; подумал о послеобеденном сне, который всегда накрывает под тенью деревьев; даже подумал о ярких зонтиках — когда они с дедушкой оказывались на улице, всегда было интересно рассматривать, под чем прячутся торопливые прпрохожие.

— Зуши, спасибо. — сказал Казуха тихо. — Я это у кровати повешу, честно. И за слова тоже спасибо.

Настроение вдруг улучшилось. Поднимаясь потом по лестнице, Казуха улыбался. И впервые за день его улыбка не была натянутой. Он рассматривал рисунок до конца занятий, и даже домой нёс его в руках, чтобы не помялся в рюкзаке. Казуха размышлял о многом: о том, что он не так уж и одинок на самом деле; о прелести дождя, который порой так забавно барабанил по крыше; о том, что ему вообще-то нравится своеобразие Эдгара По…

Он подумал, что в следующем году обязательно отпразднует день рождения с друзьями. Если погода выдастся солнечная, они проведут день на улице. Если же нет — неважно. Они наверняка найдут, чем заняться дома.

Придя домой, Казуха вытащил из рюкзака подаренный блокнот и теперь осмотрел его повнимательнее: на обложке была нарисована гора Фудзи, скрытая туманом. Прямо перед ней расстилалось прозрачное озеро, и видно было вдалеке тёмные силуэты двух маленьких лодочек.

Казуха открыл блокнот и, немного подумав, на первой странице записал:

Осеннюю мглу

Разбила и гонит прочь

Беседа друзей.