— Сергей Разумовский только что обновил мировой рекорд по сумме баллов за две программы.

— Он вписал своё имя в историю мирового спорта. Это был один из лучших прокатов в истории!

Серёжа поудобнее перехватил телефон. Он лежал на диване, приходил в себя после длинного тренировочного дня и пересматривал одно из своих старых выступлений. Это была запись его второго победного Чемпионата Европы. Сергей до сих пор помнил каждую секунду тех соревнований. Воздух на арене был наэлектризован. Лёд под ногами как будто усыпали кристаллы. Всё вокруг шумело и вспыхивало. Лёгкие наполнял чистый восторг. Серёжа делал поклон и поверить не мог, что это происходит по-настоящему.

Лёжа на диване с истыканной обезболивающими уколами поясницей было очень странно видеть этого мальчишку, который на видео радовался одержанной победе.

Сергей тяжело вздохнул, заставил себя сесть и прошёл на кухню выпить обезболивающее. Налил в стакан холодной воды, вытряхнул таблетку из полупустой рубашки и замер.

Сколько он их уже выпил?

Разумовский вернулся в гостиную, лёг, принимая прежнее положение и стал крутить таблетку между пальцами.

В день можно было пить максимум четыре штуки. Первую он выпил утром, вторую на катке перед тренировкой, ещё одну точно принял в обед…

— Серый, я дома!

Раздал хлопок входной двери и звяканье ключей. Олег зашуршал курткой, а через мгновение показался в дверях.

— Всё в порядке?

Серёжа уже хотел ответить утвердительно, но цепкий взгляд друга остановился на пилюле у него в руках.

— Не могу сосчитать, сколько я их сегодня пил.

— Ну сосчитай, сколько их должно остаться в рубашке. Ты же помнишь, когда новую пачку покупал?

Сергей нахмурился. Упаковку он купил ровно неделю назад. Если он пил по четыре штуки каждый день, то в упаковке сейчас должно было остаться шесть таблеток.

— Сегодня уже нельзя, — Разумовский с досадой сжал обезболивающее в кулаке и хотел было подняться, но поясница заныла сильнее, и он опустился назад с противным чувством стыда в груди.

Он даже встать и встретить своего парня с работы не мог. Лежал как бесполезная тряпка и не мог сосчитать, сколько выпил таблеток.

— Ты ужинал?

У Олега на щеках будто замер декабрьский мороз. Он уселся на краешек дивана, озабоченно заглядывая Серёже в глаза.

— Нет, не ужинал.

Серёжа только сейчас сообразил, что надо поесть. Аппетита у него не было, и не прийди сейчас Олег, он бы доковылял до кровати и лёг спать с пустым желудком.

— Как спина? Ты хотел обезбол пить…

— Болит. Она последнее время только и делает, что болит, — в сердцах сказал Сергей. — Мне надо ещё пару минут полежать, — поспешно добавил он.

Волков только покачал головой.

— Я пойду разогрею лазанью, — он ушёл на кухню греметь посудой, а Серёже стало стыдно почти до слёз. Олег и так за него беспокоиться, а после этой путаницы с количеством выпитых таблеток наверняка станет тревожиться ещё больше.

— Серый, ужин готов!

Разумовский проглотил подступивший к горлу комок и поплёлся на кухню.

Олег держал одной рукой вилку, а другой сосредоточенно печатал что-то в телефоне.

— Родители, — он отвлёкся от светящегося экрана, — зовут в следующие выходные покататься на лыжах. Тебя тоже приглашают.

Серёжа подумал, что кататься на лыжах весело, слегка выпрямился на стуле и едва не поморщился. Поутихшая было спина тут же отозвалась уколом боли.

— Я не смогу, — выдавил он и удручённо поковырял еду. У него кусок в рот не лез, хотя лазанью Олег готовил восхитительную.

Волков допечатал сообщение, выключил телефон и внимательно на Серёжу поглядел, а потом накрыл его ладонь своей.

— Серый, у нас зима месяцев девять в году. Успеем ещё на лыжах покататься.

Он дождался смущённой улыбки и добавил:

— Я думал, ты не любишь на лыжах кататься.

Разумовский выпалил с притворным возмущением:

— Ничего подобного! Просто на них скользить… трудно.

— А на коньках не трудно? — Олег рассмеялся.

— На коньках я умею, — глубокомысленно заметил Сергей. — У меня эти лыжи вечно одна за другую цепляются! Ты вон вообще на катке хотел у бортика постоять…

***

Олег собирал вещи. Складывал одежду, обувь, книги, какие-то мелочи в большой чемодан, застегнул молнию. С кухни забрал фартук и свою чайную кружку. Перевернул подушки на кровати, проверяя, не забыл ли там что-нибудь ценное. Надел ветровку и поношенные кроссовки.

Серёжа стоял в прихожей, беспомощно опустив руки, босой, в измятой пижаме, смотрел на него во все глаза и одними губами едва слышно шептал умоляющее: «Не уходи».

Олег на него всё это время даже не смотрел. Ходил мимо, будто Разумовский был пустым местом, и только собравшись окончательно, сказал:

— Мне пора. Говори, если что-то надо.

Сергей крупно вздрогнул и почувствовал, как глаза начинают жечь слёзы. В затылке противно стучало.

— Не уходи, — он поднял на Олега блестящие солёной влагой глаза.

— Мы всё уже обсудили. Ты мне больше не нужен.

Сергей сделал шаг вперёд. Прихожая, в которой они находились, сейчас выглядела неестественно пустой.

— Олег…

— Хватит. Ты прекрасно знаешь, что сам во всём виноват, — карие глаза сверкнули непривычным холодом.

— Я не... я не хотел, чтобы… — голос его пресекся, — умоляю, не уходи.

— Серёжа, — Олег вдруг приподнял его голову за подбородок, и Сергей судорожно вцепился в чужое запястье. — Я говорил тебе, что ты будешь мне не нужен, правда? Предупреждал, что любят здоровых, а не тех, у кого в двадцать лет отваливается спина. — Серёжа всхлипнул, предательские слёзы побежали у него по щекам. — Нечего теперь распускать сопли.

Разумовский упал на колени и наконец зарыдал. Сердце билось, как запертая в клетке смертельно испуганная птица.

— Умоляю, не уходи. Не уходи.

— Ты мне такой не нужен. Прощай.

Тяжёлая входная дверь захлопнулась с такой силой, что стены затряслись. Глупая надежда рассыпалась и штукатуркой осела у Серёжи на плечах.

Сергей распахнул глаза и жадно втянул в себя воздух. Подушка под его головой была мокрая, он нещадно измял один из уголков одеяла. Сознание мучительно возвращалось в реальность. В прорези между плохо задёрнутыми шторами виднелось зимнее небо. Его глубокий серо-синий цвет странным образом успокаивал и прогонял пережитый во сне испуг.

Сергей утомлённо провёл ладонью по лицу и пару минут вслушивался в спокойное дыхание лежащего рядом Олега. Грудь в очередной раз сдавил стыд. Всё-таки было что-то горькое в том, что Олег видел, как он чуть не выпил эту лишнюю таблетку обезболивающего. Серёжа попытался вспомнить, как они вчера легли спать. Кажется, он уснул сразу после ужина и даже не слышал, как его парень вышел из душа. Если бы Сергей не заснул, измученный болями и бесконечной усталостью, они могли бы поболтать перед сном или заняться сексом и показать друг другу, как оба соскучились. Разумовский обречённо вздохнул. Они уже неделю не спали вместе, а свиданий у них не было и того дольше. Перед мысленным взором прокатился разбудивший его кошмар.

Правда, нужен он будет со всеми этими болячками Олегу?

Серёжа перевернул подушку. Олег спал, положив одну руку под голову и повернувшись спиной к другой половине кровати. Сергей тихонько уткнулся носом ему между лопаток и прикрыл глаза, надеясь, что загнанно колотившееся сердце сейчас успокоится, и ему удастся хотя бы ненадолго заснуть. Он не удержался и в утренней тишине, словно молитву, прошептал:

— Не уходи.

***

— Сколько можно есть снег?

Разумовский сердито приподнялся на локтях. Спортивные штаны и кофта у него были все белые. Ему совершенно не хотелось вставать. Елена Вячеславовна в этот день наблюдала за тренировкой не из-за бортика, а вышла прямо на каток и теперь остановилась рядом.

— Что ты лежишь? Упал — надо вставать.

Серёжа готовился к Чемпионату России, который должен был состояться здесь, в Питере через пару недель. Разумовский понимал, что шансы занять призовое место в его форме равны нулю, но когда встал вопрос — выступать или не выступать, он не задумываясь выбрал первое. Это были последние соревнования в этом году. Нельзя было сдаться.

— Падать больно.

— Конечно, больно, — Елена Вячеславовна рассмеялась жёстким невесёлым смехом. — Всем больно, — она обвела взглядом каток. — Скажи, ты помнишь, почему я карьеру закончила?

Фигурист хмуро поднял голову. Перед тренировкой врач сделал ему два укола обезболивающего, но спина продолжала болеть.

— Из-за травмы. У вас был перелом бедра, — раздельно проговорил Сергей. — Извините, меня это сейчас должно как-то утешить?

— Нет, — она даже бровью не повела. — Просто напоминаю тебе, что для спортсмена нормально чувствовать боль.

Он сел, подтянув к себе затёкшую правую ногу.

— Ну или мы можем сняться с Чемпионата, — тренер развела руками, глядя на него сверху вниз.

— Не собираюсь я ниоткуда сниматься, — Разумовский наконец встал, отряхивая с одежды снег.

— Тогда четверной тулуп, пожалуйста.

Час спустя в раздевалке Сергей упал на лавку и какое-то время лежал, глядя в потолок.

Ему был двадцать один год. За плечами осталось два победных Чемпионата мира, три победных Чемпионата Европы и одна проигранная Олимпиада. Сегодня у Серёжи была больная спина, трясущиеся от усталости ноги и пачка обезболивающих в кармане сумки.

Он не мог сделать половину своего прежнего прыжкового набора, тренировки превратились в нескончаемую пытку, и он не мог вспомнить, когда последний раз выходил с соревновательного льда довольный прокатом.

На нём словно затягивалась петля. Безысходное отчаяние толкало к тому, чтобы опустить руки. Серёжа вдруг рассмеялся, щурясь от рассеянного света лампы над головой. Ему представилось, что вокруг шеи у него обернулась лента с серебряной олимпийской медалью.

Сергей закинул сумку на плечо и поплёлся к выходу из спортивного комплекса. Погода последнее время стояла ясная, чёрное небо усыпали мелкие звезды. Разумовский вызвал такси. Он не без оснований предполагал, что с такими болями за руль лучше не садиться. С момента появления у него машины, он так редко её водил, что сейчас сомневался, что хорошо с вождением справится. Сначала была травма ноги, потом начались разъезды на сборы и соревнования, а дальше его настигла злосчастная грыжа.

Домой он добрался настолько уставший, что задремал, пока Олег принимал душ. Серёжу вырвал из полусна звук открывающейся щеколды.

— Как день прошёл?

Олег в ответ чмокнул его в щёку, коснулся губами шеи, провёл носом по кадыку и оставил мокрый след в яремной ямке. От этих привычных прикосновений хотелось растаять. Разумовский, игнорируя ноющую поясницу, переменил положение так, чтобы Олегу было проще добраться до его плеч и груди.

Господи, можно он на один вечер перестанет быть травмированным спортсменом и побудет просто Серёжей?

Олег поцеловал его в холодные губы.

— Я соскучился, — искреннее сказал Сергей, запуская пальцы в тёмные волосы.

Он приподнялся, давая снять с себя футболку и едва не поморщился. Даже это короткое движение напомнило о его повреждённой спине.

— Я по тебе тоже, — шепнул Олег. — Ты как себя чувствуешь? — он спустился ладонями по телу Серёжи вниз. Нежно, ненавязчиво. Ждал, когда тот скажет, что можно действовать дальше.

Сергей лежал на подушке с отчаянно колотящимся сердцем. Каждое маленькое движение отдавалось уколом боли в пояснице.

Надо было извиниться перед Олегом, сказать, что как бы приятно ему не было от поцелуев и прикосновений его рук, дальше сегодня зайти не получится. Серёжа прикрыл глаза.

— Всё хорошо, продолжай, — и быстро притянул Олега за шею к себе.

Волков тут же ответил. Серёже казалось смерти подобным признаться, что из-за его болячек им придётся прерваться. Ему было так стыдно, что он решил просто перетерпеть.

Он же терпит на тренировках.

Разумовский помог стащить с себя штаны и быстро перевернулся на живот, сложив руки по бокам от подушки.

— Давай так, — сказал он.

Обычно ему нравилось гладить Олега по плечам, разглядывать любимое лицо в полутьме комнаты, а самому подставлять под поцелуи шею. Но раз малейшее движение отзывается болью, которую он не в состоянии спрятать, лучше уткнуться в подушку.

Так Олег ничего не заметит.

— Как скажешь.

Большие ладони легли Серёже на лопатки. Шершавые губы мягко пересчитали верхние позвонки.

— Эй, всё хорошо?

Разумовский кивнул. Олег наклонился к самому его уху.

— Точно всё хорошо? У тебя всё тело напряжено.

— Олеж, я же после тренировки, — Серёжа слегка повернул голову, стараясь как можно расслабленнее улыбнуться, — у меня просто… Я же всегда такой.

Олег медленно огладил белые ягодицы. Щёлкнул колпачок смазки. Сергею на мгновение показалось, что приятные прикосновения перекрыли боль, и тут его одним коротким движением подтянули ближе к себе. Поясницу прострелило, и Разумовский непроизвольно издал короткий болезненный вскрик.

Чёрт.

— Серёж, ты чего?

Тёплые руки со спины исчезли. В комнате повисла жуткая тишина. Серёжа спрятал лицо в сгибе локтя.

— Ничего, продолжай, — к горлу подступили предательские слёзы.

Он сжал кусок простыни, пытаясь унять нервную дрожь. Кровать скрипнула, матрас слегка приподнялся. Олег уселся рядом, подобрав под себя ногу и положил ладонь на дрожащее плечо.

— Серый, что случилось? Тебе больно?

Разумовский весь сжался. Ему хотелось по-детски натянуть на голову одеяло, спрятаться и думать, что там его никто не найдёт. Стыд жёг ему сомкнутые веки.

— Серёжа?

Сергей испустил обречённый вздох, осторожно приподнялся на локтях и попытался отползти на другую сторону кровати, но его крепко поймали за руку.

— Эй, это же я.

Разумовский всё-таки схватил свободной рукой конец мягкого одеяла и прижал его к голой груди, как будто хотел защититься.

— У меня просто.., — наконец выдавил он, отчаянно пряча глаза. — У меня спина болит, мне шевелиться больно.

Олег мгновенно изменился в лице. Взгляд у него почернел. У Серёжи по телу побежали мурашки.

— Ты дурак, что ли? — почти прорычал Волков. — Быстро ложись!

Серёжа моргнул и поспешно вытянулся на кровати. Олег положил руку ему на лоб, как будто проверял температуру.

— Мне врач уколы делает, и таблетки я пью, но они… Не знаю, может без них ещё хуже было бы, — Серёжа виновато отвёл заблестевший взгляд. Кончик одеяла у него в руках был весь в мелких заломах.

Олег молча продолжал тихонько гладить рыжую макушку.

— Прости, она правда очень болит, — Разумовский спрятал лицо в ладонях. По щекам у него побежали давно копившиеся слёзы. — Мне врач сказал, раз спина начала болеть — она всегда будет болеть. Я не хочу чтобы она болела, — он набрал в лёгкие воздух, — не хочу! Я хочу продолжать кататься, я машину хочу водить, я хочу чтобы мы нормально потрахались, а не…

Забывшись, он попытался приподняться, но Олег быстро прижал его плечи обратно к кровати.

— Я хочу чтобы она перестала болеть, — в голосе Разумовского зазвучала мольба.

Его трясло, грудная клетка тяжело трепыхалась. Рыдания рвались наружу бурным потоком, но у него как будто сил не осталось даже на них. Серёжа лежал ничком на кровати и от накатившей слабости даже не мог в голос зареветь.

Олег осторожно прижал его голову к груди и прошептал:

— Ш-ш-ш, ну всё, всё, — и успокаивающее погладил по тыльной стороне шеи.

Серёжа так и плакал ему куда-то в плечо. От тепла, укрывшего его тело, он окончательно рассыпался и всё, что так долго сидело внутри комком нервов теперь выплёскивалось наружу. Сергей поднял испуганный взгляд и хотел что-то сказать, но Олег приложил палец к солёным губам:

— Тебе надо умыться.

Сергей попытался встать, но твёрдая рука опять прижала его к кровати. Олег быстро вышел из комнаты. Зашумела вода и минуты через три он вернулся с маленьким ковшиком воды и полотенцем. Разумовский понял, что он хочет сделать, только когда Олег мокрыми ладонями стёр подсохшие дорожки слёз с его щёк.

— Я бы и сам…

— Нет. Ты сейчас лежишь.

Серёжа повиновался. Оставшаяся на щеках солёная влага чувствовалась противной плёнкой, и он с облегчением ощутил, как вода смывает разъедающую кожу соль. Олег насухо вытер красные щёки, унёс ковшик и полотенце.

— Серый, ты почему не сказал, что тебе больно?

Серёжа ждал этого вопроса. Истерика в груди улеглась, глаза болели от слёз.

— Не знаю, — растерянно выдавил он, и тут же понял, как фальшиво это прозвучало. — Потому что у нас из-за моей спины и усталости уже… давно ничего не было.

Олег приподнял брови.

— Тебе же со мной плохо… — Серёжа умолк.

У Олега в глазах вспыхнула знакомая злость.

— Серый, с чего ты вообще взял, что мне с тобой плохо? — он нахмурился. — Слушай, если я что-то сделал, то…

Разумовский вдруг весь встрепенулся. Последние слова друга как будто зажгли что-то у него внутри. Он едва не вскочил, но на этот раз сам вспомнил, что надо лежать.

— Олег, ты самое лучшее, что случалось в моей жизни. Ты ничего не сделал, правда, это всё я, — он сглотнул и снова заговорил, на этот раз с прежней виноватой интонацией. — Я же… Я ведь знаю, что нельзя терпеть, если что-то болит во время секса. Просто на тренировках я же терплю, я подумал…

— Ты не на тренировке.

— Я знаю. Я знаю, просто… со мной неудобно, и мне стыдно, что я…

— Серый, — Олег заставил его посмотреть себе в глаза. — Ты не на тренировке. Со мной тебе не надо терпеть, понятно? — он сделал странное движение, как будто хотел встряхнуть Серёжу за плечи, но вместо этого поцеловал ему тыльную сторону ладони. — Кстати, ты тоже лучшее, что случалось в моей жизни.

Разумовский слабо улыбнулся.

— Глупышка, ну что ты себе напридумывал?

Серёжа ничего не ответил. Олег забрался к нему под одеяло. Тепло чужого тела рядом успокаивало взвинченные нервы. Красные от выплаканных слёз глаза слипались.

— А сейчас засыпай, я буду тебе сказку рассказывать. Жил-был маленький лисёнок по имени Серёжа… А ну-ка не смейся, это очень важная сказка. Лисёнок целыми днями бегал по лесу и охотился, — Олег сделал паузу.

Говорил он медленно, явно выдумывая сюжет на ходу, но Серёжа сейчас готов был хоть список продуктов слушать — так успокаивающе звучал любимый хрипловатый голос.

— Но вот однажды лисёнок подвернул лапку. Бегать ему стало трудно, и он долгое время не мог ни на кого охотиться. К счастью, в этом же лесу жил волчонок.

— А волчонка Олег звали?

— Волчонка звали Олег. Лисёнок подружился с волчонком, и пока у лисёнка болела лапка, волчонок охотился для них обоих. А потом лисёнок выздоровел, окреп, и они с волчонком стали охотиться вместе. И жили в лесу долго и счастливо.

***

— Тебе надо прекратить тренировки, сняться с соревнований и хорошенько обследоваться.

Разумовский упрямо замотал головой. Они сидели на разных концах дивана друг напротив друга. У Серёжи после вчерашнего под глазами пролегли синяки, голубая радужка поблёкла, кожа на лице как будто высохла. В мятой футболке и больших пижамных штанах он казался до ужаса хрупким.

— Я не могу сейчас. Я половину соревнований в этом сезоне пропустил, мне надо там выступить, — он умолк, услышав, в собственном голосе неприкрытое отчаяние. — Я должен попробовать…

— Нет, ты не должен! — Олег невольно повысил голос, в темных глазах засверкали недобрые огоньки.

— Мне не настолько плохо… Я должен попробовать.

— Серый, ты даже соревноваться не сможешь в таком состоянии.

Сергей прищурился. Черты лица у него заострились, краска окончательно сошла с лица.

— Я это и без тебя знаю.

Олег вздохнул. Они уже час сидели и бессмысленно препирались. В глубине души Волков понимал, что отговорить Серого от этого спортивного безрассудства едва ли кому-то под силу.

— Хоть коньки твои в окно выбрасывай, — проворчал Олег, но при виде выражения на лице напротив, примирительно вскинул руки. — Да шучу, я, шучу! Просто… Серёг, ну правда, ну зачем?

Разумовский опустил плечи. Ему пора было собираться на тренировку, и Олег был благодарен, что он не пытается под этим предлогом избежать неприятного разговора.

— Я знаю, что даже в тройку не попаду, — проговорил Сергей. — Даже в… я даже могу в десятку не попасть, — он неестественно засмеялся. — Но если я сейчас сдамся, до конца жизни буду себя проклинать.

Он пересел ближе, положил руки другу на плечи и примирительно сказал:

— Ну что такого страшного может со мной случиться?

Олег не нашёлся, что на это ответить. Серый явно отлично всё понимал: и про свою спортивную форму, и про свои шансы хорошо выступить. Что-то необъяснимое толкало его вперёд. У Олега сжималось сердце, когда он думал, сколько требуется сил, чтобы вытаскивать себя из этой ямы отчаяния, и боялся, что на этом проклятом Чемпионате что-то внутри у Серёжи окончательно оборвётся.

Они неделю провели в странном полумолчании. Разумовский наотрез отказался сниматься с соревнований, несколько раз пускался в пространные объяснения, почему не может остановиться сейчас, и в конце-концов выпалил:

— Даже если это будут худшие прокаты в моей жизни — я должен их проехать. Я ведь… — тут на губах у него появилась грустная усмешка. — Я ведь много раз выходил и думал, что уже всё. А оказывалось, я ещё что-то могу. Мне надо проверить — могу или нет.

Олег смерил его взглядом и проговорил:

— Может быть ты и прав, — заметил он. — Только я эти твои соревнования смотреть не буду. И на арену не приду, и даже трансляцию смотреть не буду.

— Да пожалуйста, — легко согласился Сергей. — Мама вообще мои прокаты лет десять не смотрит, потому что волнуется.

«Как я её понимаю», — подумал Олег, но вслух этого не сказал.

Накануне соревнований Олег забирал Серёжу после тренировки. В холле спортивного комплекса горели тусклые вечерние лампы. Разумовский прошёл через турникет ровно в восемь часов, приветственно махнул рукой, но его вдруг остановила показавшаяся из коридора Елена Вячеславовна. Олег видел её раньше, но они никогда даже не разговаривали. Она что-то говорила своему ученику, но через холл долетел только один короткий вопрос:

— Выступаем?

Разумовский кивнул, и Олег понял, что тренер в последний раз спрашивает, готов ли он завтра выйти на лёд.

Сергей закинул сумку на плечо, попрощался и направился в сторону выхода. Его шаги гулко отдавались от стен.

Напротив центрального входа в ледовый дворец стояла высокая, вся в больших шарах и разноцветных лампочках ёлка. До Нового года оставалась ровно неделя. Движение на дороге было плотным, перед одним из светофоров выстроилась небольшая пробка. Заснеженный город щедро украсили праздничные огни.

— Серый, тебе точно это надо?

Сергей на пассажирском сиденье вдруг пожал плечами, поднёс пальцы к обогревателю и ответил:

— Мне надо попробовать.

Олег поймал его прохладную ладонь и быстро поднёс к губам.

— Это глупо, и ты неоправданно сильно рискуешь. Но я очень надеюсь, что завтра всё пройдёт хорошо.

Светофор красными цифрами отсчитывал секунды до возобновления движения.

— Спасибо, Олеж.

Эти слова в тишине автомобильного салона прозвучали глухо и печально. Олег вдруг понял, что сам Серёжа уже ни на что не надеется.