Дорогой, Серёжа.

Я сегодня понял, что за все годы знакомства мы ни разу не писали друг другу писем. Мне надо кое-что тебе сказать, очень важное, но я боюсь, что не смогу выразить всё это вслух. К тому же ты сейчас спишь, вылет через несколько часов, и мы уже не успеем как следует поговорить.

Я хотел тебе сказать, что я очень тебя люблю. Ты это и так знаешь, но я на всякий случай. Ты самый лучший, самый замечательный парень, которого можно было желать, и я надеюсь, ты об этом помнишь.

Мне очень грустно так надолго расставаться. Пожалуйста, помни про наш уговор. Сообщай мне о своём самочувствии, даже если тебе плохо. Ты не обязан проходить через всё это один.

И вот ещё что. Серый, пожалуйста, прекрати думать, что с тобой что-то не так. Я правда хочу, чтобы ты вылечил спину, но вовсе не потому, что с тобой неудобно. Просто очень хочу, чтобы тебе стало лучше.

Возвращайся ко мне скорее.

Любящий тебя Олег.

P.S. Уже по тебе скучаю, хотя ты дрыхнешь в соседней комнате. И пускаешь слюни на подушку.

***

Сергей отодвинул плотные жалюзи и с любопытством оглядел открывающийся из окон больницы пейзаж.

Больница находилась в двух с половиной часах езды от небольшого швейцарского городка. Со всех сторон её окружал лес, на горизонте высились горы со снежными шапками. Серёжа знал, что в получасе ходьбы был живописный водопад, и планировал пройтись дотуда, как только ему разрешат прогулки.

Первые сутки после операции он провёл в постели. На второй день ему позволили встать, но передвигаться разрешили только по палате и больничному коридору.

В палате всё было белое. Белые глянцевые стены, кушетка, заправленная свежим бельём. Жалюзи на окнах тоже казались белыми, хотя при ближайшем рассмотрении оказались светло-серого цвета. Когда Разумовский очнулся после наркоза, эта белизна резала глаза, и даже теперь палата казалась неестественно чистой.

Письмо Олега лежало на тумбочке. Волков отдал ему сложенный пополам лист в аэропорту.

— Прочти в самолёте. Сказать не успел, — и порывисто обнял Серёжу на прощанье.

Сергей так и поступил и позже нередко к письму возвращался. Он жадно впитывал каждую строчку, и ему становилось легче дышать. Олег вручил ему чудесное напоминание, что рано или поздно эта тяжёлая история со спиной закончится, и Серёжа вернётся домой. Переступать порог швейцарской больницы с письмом Олега за пазухой было не так страшно.

Олеж, я тоже тебя очень люблю. Не представляю, как бы без тебя со всем этим справился. (Я не пускаю во сне слюни!)

Операция прошла хорошо — так ему сказал хирург, и у Разумовского не было причин ему не верить. Повреждённый диск удалили, на его место вставили титановый имплант. Предполагалось, что с ним Сергей проходит до конца жизни. Если будет себя беречь.

Олеж, я сегодня встал. Сам, без посторонней помощи.

— Очень аккуратно. Не спешите. Вы практически заново учитесь ходить, — предостерегла медсестра, когда он сделал несколько первых шагов по палате. Она говорила на хорошем английском с мягким перекатывающимся акцентом. Сергей отлично её понимал.

— Забавно, я думал, трудно будет привыкнуть, что нельзя лишнее резкое движение сделать, — заметил он, прохаживаясь вдоль стены. Ему было странно, что собственная физическая слабость не раздражает. Просто требует очень бережного обращения со своим телом.

— Ну вам ведь объяснили, что это важно, — откликнулась медсестра, — вы спортсмен, все спортсмены дисциплинированы. Хотя я никогда не понимала, зачем так тратить своё здоровье, — осторожно добавила она, придерживая его за плечо и заправляя свободной рукой прядь каштановых волос за ухо.

Серёжа в ответ на это замечание только усмехнулся и сделал ещё пару шагов по белоснежному полу.

Самым неприятным оказался корсет, который снимал часть нагрузки со спины. Его сделали специально для Серёжи. Разумовский до сих пор не мог привыкнуть к этим тискам. Он отчего-то весь сжался, когда бежевый дышащий материал зафиксировали вокруг его торса.

Единственной отдушиной были короткие сообщения Олегу, в которых Сергей педантично — как обещал — описывал своё состояние после операции. Созванивались они нечасто, по большей части по вечерам. В Петербурге время шло на один час быстрее, и Разумовский непременно интересовался, не слишком ли Олег устал на работе, и есть ли у него силы поговорить. Олег всегда отвечал, что есть, но Серёжа замечал, когда родной голос приобретал усталую хрипотцу, и спешил закончить разговор первым.

По вечерам его брала такая тоска, что выть хотелось. Их разделяло две с половиной тысячи километров. Серёжа привык быть вдали от дома, но всё равно страшно скучал.

Олеж, у меня всё хорошо. С сегодняшнего дня буду делать упражнения для восстановления.

Спустя пять дней после операции он начал ходить в небольшой гимнастический зал. Вдоль стен протянулись зеркала, под потолком было длинное узкое окно, сквозь которое в зал проникал дневной свет. Серёже это место напоминало хореографический зал в питерском ледовом дворце.

Все упражнения он делал под строгим надзором. Распределять силы надо было предельно осторожно. Сергей однажды попросил позаниматься дольше положенного, но ему строго ответили, что увеличивать нагрузку надо постепенно, иначе неокрепший после хирургического вмешательства организм может надорваться. Сергей покорно вышел из зала. Вечерний больничный коридор провожал его тишиной.

Стоило ему остаться в одиночестве, в голову лезли противные мысли. Он лежал в темноте, накрывшись хрустящим от чистоты одеялом, и глядел в потолок. Перед глазами вставали прошедшие месяцы: тяжёлые тренировки, неудачные соревнования и бесконечная боль.

На коньки он не сможет встать ещё долго. Но ведь в какой-то момент он вернётся домой, восстановится для нормальной жизни и тогда…

Серёжа порхал надо льдом. Всё кругом было бесцветно-белое: лёд почти сливался с бортиком, трибуны с цветными креслами словно затянула вязкая пелена. Разумовский отлично видел перед собой, но его не оставляло ощущение, что он находится в серебристом тумане.

Сергей ударил коньком об лёд, привычно взмыл в воздух, прокрутился вокруг своей оси, но когда пришло время делать выезд, с леденящим кровь ужасом почувствовал, что никакого льда нет. Он летел в пустоте, машинально продолжал прижимать к груди руки. Лезвие правого конька давно должно было опуститься на ледовую поверхность, но под ногами ничего не было.

До Серёжи вдруг дошло: он на Чемпионате России. Он уже был здесь. У него не получилось откатать программу. Он сейчас упадёт. Эта мысль обрушилась на него камнем, и в ту же секунду он почувствовал под собой что-то твёрдое. В глазах потемнело, арена исчезла. Сергей подскочил на кровати и наконец вырвался из кошмарного сна.

В окно палаты бил свет. Часы показывали половину девятого утра. Разумовский обречённо провёл рукой по вспотевшему лбу. Надо было умыться и идти завтракать. Через час начинались занятия в гимнастическом зале. Он откинул одеяло и тяжело спустил ноги на пол. Тело била неприятная дрожь.

Прокат на Чемпионате России преследовал его. Он научился отгонять неприятные воспоминания, когда бодрствовал. Малодушно убеждал себя, что сейчас у него достаточно переживаний. Во сне этот эпизод догонял его. Соревнования вставали перед внутренним взором размытыми пятнами, выныривали из холодной дымки, заставляли мучительно приходить в себя после пробуждения.

От сегодняшнего сновидения он тоже не мог отделаться. Прокручивал увиденное в голове, пока ел в опрятной столовой и поднимался на лифте обратно в палату. До начала занятий оставалось ещё полчаса. Сергей уселся на заправленную кушетку, дрожащими пальцами взял телефон и вбил в строку поиска собственное имя.

Как он и думал, первой в раздаче оказалась запись его неудавшегося проката на последнем Чемпионате России.

Сергей поднёс к видео палец и замер.

Ему надо это пересмотреть. Хотя бы затем, чтобы признаться самому себе, что весь тот кошмар произошёл наяву.

Сергей сделал глубокий вдох и нажал Play.

Шум трибун в записи звучал приглушённо. Разумовский нарочно не вслушивался в речь комментатора. Важнее было увидеть, что сейчас будет происходить на льду, чем слушать перечисление собственных титулов и неудач. Спортсмен на видео начал катать программу. Разумовский заворожённо наблюдал, как его копия делает первый прыжок, как начинает заходить на второй, взмывает в воздух и через секунду падает как тряпичная кукла. У Сергея возникло глупое желание крикнуть самому себе через экран: «Вставай!»

Он теперь как будто чётче вспомнил, как всё было. После падения происходящее превратилось в тёмную кашу. От боли у него потемнело в глазах, а когда прояснилось, ему было так больно, плохо и страшно, что он потерял всякую способность трезво смотреть вокруг. Эта пелена спала уже после проката в коридоре рядом с раздевалками, когда он увидел Олега.

Серёжа не понимал, как нашёл в себе силы встать, не понимал, что заставляло его ехать, пока не кончилась музыка. Разумнее было тут же уйти со льда и не мучить поломанный организм дальше.

Он слишком не привык себя щадить. При одном воспоминании о Чемпионате в горле вставал ком, но он знал, что не простил бы себе, если бы не попытался встать.

Серёжа перемотал на начало. Он не узнавал в согнувшимся пополам спортсмене себя. Сергей машинально коснулся поясницы в том месте, где прежде был повреждённый диск. Пальцы наткнулись на жёсткий материал ортопедического корсета. Он отдёрнул руку, словно обжёгся.

Разумовский поднял глаза к потолку. Он вдруг со всей горечью почувствовал, в какой жестокой и бессмысленной борьбе провёл последние месяцы. Прокат на Чемпионате России был всего лишь закономерным завершением двухлетней погони за упущенной в П* медалью. Бой с неуверенностью, с травмами, с возрастающим внутренним отчаянием оказался заведомо проигрышным. Всё это время Серёжа стирал пятки в кровь, безжалостно расходовал жизненный запас здоровья и не позволял себе сдаваться ради призрачного шанса на ещё одни Олимпийские игры.

Пересматривая запечатлённые камерой худшие минуты своей жизни, Сергей впервые нашёл в себе силы признаться, что эта погоня могла пройти зря. Жесткий корсет служил безжалостным напоминанием, что ещё одной Олимпиады в его жизни может и не быть.

— Что такое? Вам больно?

Разумовский вскинул голову. В палату заглядывала обеспокоенная медсестра в белом халате. Её тёмные волосы бойко торчали из-под форменной шапочки.

— У вас что-то болит? — она подошла к койке и серьёзно заглянула ему в глаза.

— Нет, всё в порядке. Я в порядке… — он рассеянно поднёс руку к подбородку и понял, что по лицу у него катятся слёзы. — У меня сейчас занятия в гимнастическом зале, — зачем-то добавил он.

Медсестра вдруг взяла Сергея за дрожащую руку и улыбнулась.

— Всем бывает трудно в первые недели после операции. Но вы не расстраивайтесь: у вас всё хорошо. Ваш доктор говорит, вы идёте на поправку даже быстрее, чем ожидалось, — она повела его по коридору в сторону зеркального зала. — Конечно, мало приятного, когда двигаться как хочешь нельзя. Особенно вам, — она послала ему ещё одну утешительную улыбку. — Но это ничего, через несколько дней вам и гулять разрешат. Тут в километре водопад есть, вы, должно быть, слышали. Вы сможете до туда прогуляться…

Сергей хотел прервать её и объяснить, что она неправильно истолковала его слёзы, но молчал. Губы его дрожали, проклятый корсет сдавливал рёбра. Разумовского угнетала вовсе не невозможность покинуть больничные стены. Девушка придерживала его за плечи, хотя он вполне нормально шёл сам, и продолжала:

— Всё будет хорошо, даже не сомневайтесь. У нас и не таких на ноги ставили, поверьте!

Они остановились перед дверью в гимнастический зал. Из коридора было видно, что просторное помещение заливают прозрачные солнечные лучи. Медсестра стиснула ему руку в знак поддержки, кивнула и ушла, поправив выскользнувшую из-под шапочки каштановую прядь.

Разумовский встал перед зеркалом, опёрся руками о станок и взглянул на своё отражение. Волосы собраны в неаккуратный пучок, из-под белой футболки выглядывает корсет. Спортивные штаны болтаются на бёдрах.

Зеркало было точь-в-точь как в их хореографическом зале. Он смотрел на своё несчастное лицо, сжимал станок до побелевших костяшек и думал.

Когда-то давно Елена Вячеславовна перед таким же зеркалом заставляла его тянуться. Серёже было одиннадцать, он вернулся к тренировкам после коротких каникул и никак не мог сесть на шпагат. Тренер подошла к нему, взяла за плечи, задрала одну ногу кверху и прижала к зеркальной поверхности. Мышцы неприятно вспыхнули.

— Мне больно! — от неожиданности он резко вырвался из цепких рук тренера. Все в зале замерли и, раскрыв рты, смотрели на них. На лице Елены Вячеславовны не дрогнул ни один мускул. Она наклонилась к нему и раздельно сказала:

— Тебе должно быть больно. Привыкай, для спортсмена нормально чувствовать боль.

Он тогда не подозревал, как часто она будет говорить ему эту фразу.

Вошёл инструктор, вежливо поздоровался. Серёжа сделал несколько глубоких глотков воздуха. Он был рад, что можно переключить внимание на монотонные однообразные упражнения.

«Для спортсмена нормально чувствовать боль». Нормально, Серёжа прекрасно это знал. Только он не был уверен, что после всего случившегося у него были силы опять эту боль терпеть.

«Успокойся. Тебе никто не заставляет прямо сейчас решать, вернёшься ты на лёд или нет».

Сергей поднимал ноги, лёжа на бледно-розовом коврике. Здесь от него не требовалось превозмогать усталость — наоборот, нужно было выжимать из себя по чуть-чуть и останавливаться при малейших признаках дискомфорта.

Он вдруг понял, почему собственная физическая слабость не раздражает его. Силы нужны были, чтобы переступать через себя и работать до дрожи в мышцах. Теперь от него никто не ждал великих свершений.

Олеж, мне сегодня разрешили гулять!

Серёжа толкнул стеклянную дверь, машинально приподнял воротник куртки и вышел на промытый дождём воздух. Март здесь был удивительно тёплый. Разумовский сунул руки в карманы и неспешно зашагал в сторону леса. Он поднимался по усыпанной мелкими камушками тропинке. По обе стороны её обступали высокие деревья. Их ветви смыкались над головой и почти не пропускали солнечный свет.

Шум водопада настиг его через пятнадцать минут неспешной ходьбы. Серёже казалось, что стена воды вот-вот появится из-за поворота, но его раз за разом настигало разочарование. Разумовский прошёл ещё минут двадцать. Наконец, деревья расступились, и он оказался на открытом пространстве. На расстоянии нескольких метров от лесного массива земля резко обрывалась вниз. В небо упиралась скала, с неё срывался мощный поток воды. У обрыва была установлена табличка, на которой на нескольких языках было указано название водопада, а ниже мелким шрифтом было начертано предостережение не подходить к краю ущелья.

Сергей невольно задержал дыхание. Место в самом деле было очень красивое. Густой поток падал вниз, за толщей воды с трудом можно было различить светлые, красновато-серые камни. Серёжа осторожно взглянул вниз. В ущелье пенилась и шумела вода. Зрелище было жуткое. В сущности, ничто не мешало сделать шаг вперёд и упасть. Сергей усмехнулся и уселся прямо на мокрую траву, свесив ноги с обрыва. Капли воды летели ему в лицо, он прикрыл глаза, отдаваясь отрезвляющему шуму водопада.

Ему сделали сложную операцию. Она прошла благополучно. Восстановление шло по плану. Врач скоро обещал отпустить его проехаться на автобусе до города. Сергею больше не требовалось пачками глотать обезболивающие. А через несколько месяцев он сможет бегать, сможет поднимать тяжести, сможет… Серёжа улыбнулся. Зимой он сможет пойти с Олегом на лыжах!

Разумовский открыл глаза. Солнце выглянуло из-за туч, и в толще летящей вниз воды показалась маленькая радуга.

Серёжа лёг на траву, положив под голову руку. Несколько дождевых капель скользнуло ему за шиворот, но он и не подумал вскочить.

Небо было светлое, кое-где сквозь тучки проглядывала его весенняя синева. Сергею вдруг стало очень спокойно. Он впервые за много месяцев почувствовал, что с его плеч сняли тяжкий груз.

Как хорошо было лежать на мокрой траве просто потому, что хочется, а не потому, что поясница заныла противной болью и надо дать ей время отдохнуть.

Олеж, а здесь уже наступила весна.

Сергей вернулся на территорию больницы спустя час. Пальто у него вымокло, но на губах продолжала блуждать мягкая улыбка. Телефон в кармане тихо пиликнул. Олег в ответ на его последнее сообщение прислал фотографию хмурого заснеженного Питера. Сергей долго её рассматривал и подумал, что очень хочет домой.

Серёжа должен был прилететь в Петербург двадцатого марта, а семнадцатого у Олега был День рождения. Разумовский давно понимал, что вряд ли успеет вернуться к этому времени, и даже кое-что предусмотрел на этот случай, но когда ему назначили дату выписки, всё равно расстроился.

Олеж, я не успею вернуться к твоему Дню рождения. Прости.

До возвращения домой оставалось три дня. Серёжа мечтал, как приземлится в московском аэропорту, как доберётся до Ленинградского вокзала, сядет в поезд и рано утром прибудет в родной Питер. Радостное ожидание выписки скрашивало последние больничные дни.

Шестнадцатого марта, едва часы показали одиннадцать, Разумовский схватился за телефон и отправил заранее набранное сообщение. В далёком Санкт-Петербурге уже наступило семнадцатое число, и Олегу Волкову исполнилось двадцать два года. 

Олеж, раз мы сегодня не можем быть вместе — пока прими от меня маленький подарок. Мы потом отпразднуем как полагается. С Днём Рождения! P.S. Твой подарок стережёт плюшевый волчонок.

***

Сообщение от Сергея застало Олега в спальне и мгновенно растопило начавшую сворачиваться в груди тоску. Он не планировал никак праздновать — без Серого совершенно не было настроения. Волков несколько раз перечитал поздравление. Несколько строчек на экране смартфона подействовали как глоток горячего глинтвейна.

Три дня. Осталось три дня и к нему вернётся Серёжа. Через три дня можно будет лично отблагодарить его, расцеловать, прижать к себе, вдохнуть запах рыжих волос. И никогда больше так надолго не отпускать.

Только о каком волчонке Серёжа говорит?

Олег чуть не хлопнул себя по лбу и потянулся к тумбочке, где лежала Серёжина плюшевая салфетница.

— Не кусайся, — усмехнулся он и расстегнул карман у волчонка на животе.

Внутри оказался брелок для ключей. Олег внимательно оглядел подарок и расхохотался: брелок был сделан из малахита в виде волчьей головы. Олег с нежностью вспомнил, как жаловался Серёже, что вечно теряет свою связку ключей на дне рюкзака. Он задумчиво провёл пальцем по прохладной макушке, после чего снова пошарил рукой в салфетнице. В кармашке оказалась аккуратно сложенная записка. Олег развернул её и стал читать.

Сердце у него радостно забилось. Выведенные изящным почерком слова согревали, как будто Серёжа сейчас находился здесь и крепко его обнимал. Олег упал на кровать со счастливой улыбкой на лице. Рядом лежал плюшевый волк, у которого в брюхе всё это время надёжно хранились заранее припасённый подарок и чудесное, полное любви письмо. Волков разгладил лист и вновь вгляделся в написанные Серёжиной рукой строчки.

Волче.

Я сегодня понял, что могу не успеть вернуться к твоему Дню рождения. Я постараюсь выписаться как можно раньше. Это письмо — на случай, если мне это не удастся.

Ты у меня самый любимый и дорогой. Я не знаю, за что мне такое счастье, но я иногда поверить не могу, что мы с тобой встретились и полюбили друг друга. Я тебя обожаю и хочу, чтобы ты знал: ты лучшее, что со мной в этой жизни случилось. Желаю тебе счастья и очень постараюсь это счастье тебе подарить.

Я надеюсь, ты весело без меня отметишь. А пока прими от меня подарок — он там же, где ты нашёл это письмо.

Я очень тебя люблю. Я правда не знаю, как бы всё это без тебя вынес. Мне сейчас грустно — сам понимаешь, но я хочу сказать, что только благодаря тебе в эти последние недели я как-то держусь. 

Ты не скучай, Волче. А я постараюсь скорее выздороветь и вернуться к тебе.

С любовью,

Твой Серёжа