Шум шин по сухому асфальту заползал в салон и нарушал повисшую там тишину. Серёжа смотрел в приоткрытое окно, и Олег вспомнил, как вёз его этим же тем же маршрутом несколько месяцев назад, в декабре, после Чемпионата России. Жёлтый свет фонарей точно так же скользил по бледному лицу, но сейчас на губах Серёжи играла странная несчастная улыбка.

Они вошли в полутёмную квартиру, и Олег почувствовал, как дрожащие руки ложатся ему на плечи и тянут к себе.

— Ты не против минут пять посидеть на балконе? Пожалуйста… мне кажется, я сейчас не усну.

Они взяли c собой плед и две кружки чая. Пришла настоящая осень. Окна окрестных домов мигали из ночной темноты.

— Мне страшно, — Серёжа сказал это так тихо, что Олег сначала почувствовал его тёплое дыхание на шее, и только потом разобрал сказанные прерывающимся голосом слова. — Я знаю, это глупо… но мне страшно.

— Ничего не глупо, — Олег покачал головой и заглянул Сергею в глаза. Они влажно блестели, то ли ветра, то ли от выступивших слёз. — Но почему страшно?

Серёжа шмыгнул носом и проговорил глухим, полным печали голосом:

— Я ничего не умею. Ничего, кроме коньков.

Порыв ветра встряхнул растущее перед домом дерево. Несколько листочков с шелестом оторвались от тонких веток и упали на балкон.

— Я знаю, что это правильное решение, — Серёжа моргнул, и по щекам у него покатились тонкие дорожки влаги. — И я знал, это будет тяжело. Но мне сейчас очень-очень страшно.

Он хотел спрятать лицо в ладонях, но не успел. Олег быстро прижал его голову к груди, дал уткнуться себе в шею и стал гладить по растрёпанным волосам.

Олегу больше всего на свете хотелось пообещать, что всё будет хорошо. Но Серёжа был так несчастен, так жался ближе и так стискивал край его куртки, что было очевидно: самые горячие слова утешения ему сейчас не помогут.

— Я люблю тебя, слышишь? — Олег наконец нашёлся, что сказать, оставил на рыжей макушке поцелуй и услышал глубоких вздох.

— Я тебя тоже люблю, Олеж. Очень-очень.

Серёжа вскинул глаза, и Олег увидел в них робкую нежность и всё ту же бесконечную боль. Сергей всхлипнул, плечи его судорожно вздрогнули, а прохладная рука метнулась вниз в поисках чужой ладони. Они помолчали. Ночь была ясная, в самой верхушке неба можно было разглядеть тихо мерцающие звёзды.

— Идём спать? — шепнул Олег через некоторое время. Они пробыли на балконе не так долго, но даже под шерстяным пледом всё острее чувствовался ночной холод.

— Я не усну, — Сергей покачал головой и как-то виновато посмотрел исподлобья, — но если ты хочешь… идём, я тогда просто рядом полежу.

По стене напротив окна скользили уличные огни. В полутьме спальни Серёжа провёл по волосам расчёской и молча влез в пижаму. Он почувствовал, что смертельно устал, тяжело уронил голову на подушку и мгновенно уснул. Олег накрыл их обоих большим одеялом и прошептал:

— Всё будет хорошо, родной. Засыпай.

***

— Мам, а почему ты меня отдала в фигурное катание?

Серёжа взглянул в окно. В шесть часов вечера было ещё светло, улица была погружена в сумерки, а на кухне у Разумовских уютно полыхал свет.

— В фигурное катание? — мама размешала сахар в чашке. В воздухе витал приятный аромат корицы и яблок. — Ты часто болел, — сказала она после недолгого раздумья и рассеянно коснулась убранных назад волос. — Мне посоветовали отдать тебя в какой-нибудь зимний вид спорта, для закалки. Что? — она вскинула брови и внимательно взглянула ему в лицо.

Сергей даже сел прямее. Спинка стула уткнулась ему под лопатки.

— Болел? — удивлённо переспросил он. — Я не помню, что часто болел.

— Не помнишь, конечно, — мама рассмеялась и добавила воды в остывший чайник. — Ты совсем маленький был.

Серёжа усмехнулся себе под нос, отвечая на её смех, но на душе у него скребли кошки. Несколько секунд тишину кухни нарушало только мерное кипение чайника, а потом Сергей вскинул голову и, точно опомнившись, спросил:

— А почему в фигурное катание-то?

Мама нахмурилась, как будто он сморозил какую-то несусветную глупость.

— Ну а куда? В хоккей?

Серёжа прыснул в чашку и расхохотался. Она наблюдала за ним с нежной полуулыбкой, а когда он наконец отсмеялся, спросила:

— Жалеешь?

Сергей покачал головой. Смех быстро исчез из его глаз, в голосе опять зазвучали меланхоличные нотки.

— Нет, нет, что ты… Совсем не жалею. Много всего хорошего было, — он постучал кончиками пальцев по чашке. — Просто всё это закончилось, а я понятия не имею, что мне с собой делать дальше.

На улице вспыхнули фонари. Короткая полоска оранжевого света скользнула в комнату и замерла у самого подоконника.

— Просто хочу вспомнить, с чего всё началось.

Мама вдруг встала, обошла стол, приподняла Серёжину голову за подбородок и решительно заглянула сыну в глаза. Он понимал, зачем она так цепко его держит: ему отчаянно хотелось отвести взгляд. Прошло больше десяти дней, как он решил не возвращаться на лёд, и ему до сих пор было не по себе при одной мысли, что его спортивный путь подошёл к концу.

Мама коротко вздохнула и очень крепко прижала его к себе. Серёже в нос ударил запах её духов, он зажмурился и почувствовал себя очень несчастным.

— У меня есть кое-что. Раз уж ты решил вспомнить, с чего всё начиналось.

Она вышла в коридор, распахнула дверцы старого высокого шкафа и через минуту вернулась с большим фотоальбомом в тёмно-зелёной обложке.

— Смотри. Это ты только к Елене Вячеславовне в группу пришёл.

Внутри у Серёжи что-то неприятно ёкнуло. Он уже хотел сказать, что достаточно на сегодня воспоминаний, но тут его взгляд упал на самую первую страницу.

На фотографии ему было лет семь. Он стоял на льду в тренировочном костюмчике и маленьких коньках и во все глаза смотрел на Елену Вячеславовну, которая что-то ему втолковывала. У него был смешной хвостик и огромные испуганно-внимательные глаза. Сергей невесело улыбнулся. Ему стало очень горько, что этот мальчик на фотографии понятия не имеет, чем однажды для него обернутся эти коньки.

— Сыночек мой.

Мама смотрела на него с ласковым бархатным блеском в глазах, и Серёже от одного этого взгляда стало немного спокойнее. Он провёл кончиком пальца по краю фотографии, коротко вздохнул и сказал:

— Я ей ещё не сказал, что не буду возвращаться. Елене Вячеславовне. И мы поругались, — он захлопнул альбом. — Она сказала, я мог лучше откатать тогда, на Чемпионате России… — он крупно вздрогнул и поднял широко распахнутые глаза. — Ты же не смотрела мой прокат тогда?

Она успокаивающе погладила его по руке.

— Не смотрела. Олег меня очень просил.

Сергей прикрыл глаза и утомлённо потёр переносицу.

— Не смотри, ладно? Там... ничего хорошего.

Он посмотрел на потёртую обложку альбома. Корешок облез по краям, в левом верхнем углу темнело кофейное пятнышко.

— Если я понимаю, что мне сейчас лучше закончить… Как бы тяжело это ни было, мне так будет лучше, — Серёжа сглотнул. — Почему мне так плохо?

***

— Не выбрасывай.

— Они только место занимают!

— Занимают совсем немного. Спрячь их подальше, но не выбрасывай!

Серёжа сердито отбросил конёк в ярком чехле в сторону. Он только что перерыл шкаф с одеждой, точнее, ту его часть, где много лет хранилось всё, связанное со спортом. Коньки лежали здесь же, в самом низу, и теперь Серёжа собирался сунуть их в мусорный пакет и вынести из квартиры.

— Я больше не буду кататься, — проговорил он, тщетно пряча дрожь в голосе. — Не нужны… они мне не нужны.

Олег тяжело вздохнул и покачал головой. Коньки валялись по разным концам комнаты: один у ножки кровати, другой в коробке у шкафа. Они были чёрные, все в мелких коричневатых царапинах, со старыми посеревшими шнурками. Если бы Серёжа продолжил выходить на лёд, их сперва потребовалось бы отдать на заточку.

— Серый, это твои коньки, если тебе правда так хочется — выбрасывай, — Олег поджал губы. — Только мне кажется, ничего ужасного не будет, если ты просто аккуратно их приберёшь, — он бросил взгляд на наручные часы. — Ладно, мне бежать надо, — и быстро поцеловал Разумовского в щёку.

День был холодный. Олег добрался до кофейни, встал за стойку и механически стал принимать заказы. Из головы у него не шёл утренний эпизод. Серёжа так решительно и зло хотел выбросить коньки в мусорный ящик, что становилось ясно: в желании избавиться от них не было ни капли здравого смысла — судя по растерянному взгляду голубых глаз, Серёжа это и сам понимал. Он напоминал маленького испуганного лисёнка, которого загнали в капкан, и который не имеет ни малейшего представления, как из этого капкана выбраться.

Олег вернулся домой только под вечер. Смена заканчивалась поздно, и надо было ещё забежать в магазин. Серый лежал на кровати, зарывшись носом в подушку. Он так укутался в одеяло, что видна была только лохматая рыжая макушка. Олег замер на пороге, оглядел комнату, а потом тихонько открыл платяной шкаф. В самом низу на дне глубокой спортивной сумки лежали коньки в ярких чехлах. Пыльные шнурки были аккуратно убраны внутрь ботинок.

Олег снял рубашку, переоделся в домашние штаны, и тихо заполз к Серёже под одеяло. Разумовский вдруг приоткрыл глаза и коротко, будто с облегчением выдохнул. Олег прижался грудью к узкой спине, нашёл его ладонь и погладил выступающие венки.

— Как у тебя дела?

В голосе Сергея звучала непривычная хрипотца, как будто он простудился или долго кричал. Он переменил положение, поворачиваясь к Олегу лицом, и тот понял, что Серёжа вовсе не спал. Просто лежал, плотно сомкнув веки и о чём-то тревожно думал.

— Ты так смотришь, будто я чем-то болею, — Сергей невесело улыбнулся и после небольшого молчания добавил. — Я на днях с мамой разговаривал. Рассказал ей, что не планирую возвращаться.

— Что она ответила?

— Поддержала, — Разумовский приподнял один уголок рта, но взгляд его помрачнел. — Только когда мы прощались, сказала, что мне надо помириться с Еленой Вячеславовной. Я не говорю, что не надо, просто…

Олег знал, в такие минуты Серёжу лучше не перебивать. Пару мгновений тот подыскивал слова, а потом взволнованно заговорил:

— Я до сих пор на неё злюсь. За то, что она сказала, — он сжал кулак на матрасе. — У меня правда закончились силы, и я не мог продолжать, а она… Иногда думаю, что обижаюсь, как маленький ребёнок, — Серёжа болезненно усмехнулся. — А потом вспоминаю её слова и ещё больше злюсь.

Олег покачал головой.

— Серый, она не должна была это тебе говорить. Ты имеешь полное право злиться и никогда в жизни с ней больше не разговаривать… — он осёкся. Во взгляде Сергея что-то промелькнуло, точно он немедленно хотел возразить, но промолчал и после короткой паузы заговорил уже о другом:

— Почему ты так не хочешь, чтобы я их выбрасывал? — он кивнул головой в сторону шкафа, и Олег понял, что речь о коньках. — В смысле… ты прав, я и сам не хочу, но почему?

Олег аккуратно поцеловал его в висок.

— Потому что дело не в коньках, Серый. Ты можешь их выбросить, но я не думаю, что… — он умолк, и Серёжа закончил за него:

— Что мне от этого станет легче.

На улице стало совсем холодно, наступил октябрь, и Разумовский стал повязывать на шею любимый вязаный шарф. Олег, приходя вечером домой, радовался, что встречает его не пустая квартира, а домашний Серёжа с рассеянной улыбкой на лице. Где-то далеко гремел спортивный сезон, но их жизнь впервые за много лет была полностью от него оторвана. Они проводили вместе долгие вечера, говорили о всякой ерунде, а чаще забирались пораньше в постель и дарили друг другу нежность.

— Как день прошёл?

Олег провёл рукой по животу и бокам Серёжи, и с наслаждением поймал шумный вздох. Разумовский прикрыл глаза и нетерпеливо заёрзал на его бёдрах. Олег придержал его за талию, останавливая очередное беспорядочное движение, потом притянул к себе и, не успел Серёжа опомниться, перевернул их, нависая сверху. Разумовский охнул, пронзительно заглянул в глаза напротив и наконец услышал ответ на свой вопрос:

— Неплохо. Только по тебе жутко соскучился.

Олег раздел его, стянул собственную футболку и снова, так же жадно и медленно стал оглаживать бледную кожу.

С Серёжиного последнего выхода на соревновательный лёд прошло немногим меньше десяти месяцев. Олег мог почувствовать это пальцами.

Стройное сухое тело со стороны осталось прежним, но проводя по поджарому животу, бёдрам, целуя выступающие тазобедренные косточки, он отмечал, как Серёжа изменился. Мышцы под кожей стали мягче, из тела ушло извечное перенапряжение. В Серёже чувствовалось прежнее сочетание лёгкости и силы, но без ежедневных изнурительных тренировок он весь как будто оттаял. Олегу эта перемена необъяснимо нравилась.

Было в этой новой, заметной одному ему мягкости что-то бесконечно трогательное.

— Ты мой, да? — Олег сорвал с тонких губ очередной стон и нарочно перестал двигаться.

Серый был весь разомлевший, его глаза сверкали из-под влажных ресниц. Он облизнул губы и наконец выпалил:

— Твой, твой… Олеж, ну пожалуйста…

Олег касался его ключиц, грудной клетки, гладил блестящие от пота бока. За окном бушевал ледяной осенний ветер, а им было жарко, душно и хорошо. Олег упал на подушки, прижался подбородком к Серёжиному плечу и коснулся губами солоноватой кожи. Сергей зарылся подрагивающими после оргазма пальцами в тёмные волосы, и Волков засмеялся от приятной щекотки.

— Довольный такой, — Сергей коснулся указательным пальцем уголка его губ, на что Олег пожал плечами.

— Я рад, что у тебя больше нет этих тренировок и соревнований, — признал он. — Прости, тебе, наверное, не хочется это слышать…

— Отчего же? — Серый пожал плечами с безмятежным выражением на красивом лице. — Я бы на твоём месте тоже был счастлив, — он склонил голову. — Эй, всё в порядке?

Олег вздохнул. В груди разливалось счастливое тепло, но он не мог отделаться от охватившей его тревоги.

— Переживаю. Что ты… что ты несчастлив. 

Сергей сел на постели. В его глазах что-то сверкнуло, лоб перерезала короткая чёрточка.

— Я не несчастен, — он решительно заглянул Олегу в глаза. — И если для тебя это важно, я очень рад, что счастлив ты, — на его губах снова появилась нежная улыбка, словно во время грозы показался кусочек чистого неба. — Не хочу снова заставлять тебя волноваться.

Олег почувствовал мягкий поцелуй на щеке. Серый положил голову ему на грудь и прикрыл глаза. Влажные ресницы отбрасывали длинную тень на алые щеки.

В начале ноября в Петербурге проходил один из этапов международного Гран-при по фигурному катанию. Олег каждый день видел большой рекламный баннер по дороге на работу. Ему казалось, что в этот раз турнир совершенно их не коснётся, но в первый день соревнований он обнаружил Серёжу перед телевизором.

— Ты точно хочешь это смотреть?

Разумовский повернул к нему голову, снова перевёл взгляд на экран, точно пытался понять, о чём Олег говорит, а потом с облегчением улыбнулся и расправил плечи.

— Да, мне… интересно.

На экране по белому льду скользил фигурист в сверкающей на свету кофте. Телевизор играл очень тихо, но можно было различить нежную тонкую мелодию, под которую он катал программу. Спортсмен отвёл назад ногу, ударил зубцом об лёд, но вместо прыжка неприятно упал. Он мгновенно вскочил, но Олег успел увидеть, как по лицу Серёжи пробежала тень.

— Я проверяю, смогу ли я вообще спокойно смотреть соревнования, — морщинка между его бровей быстро разгладилась, в глазах снова появилось выражение спокойного любопытства. — В смысле, не захочется ли мне туда.

— Хочется? — осторожно спросил Олег.

Сергей медлил с ответом. Олег почти успел пожалеть, что спросил, но Серёжа вдруг коротко и совершенно искренне ответил:

— Нет. Даже странно, насколько не хочется, — добавил он и в голосе его зазвучала печаль.

Олег тихонько сжал его плечо и пошёл принять душ. Сергей остался в гостиной один. Экран телевизора отбрасывал неровный свет на его взволнованное лицо.

Его пронзила боль какой-то невосполнимой потери. Он вслушивался в гремящую над ледовой ареной музыку и с дрожью чувствовал, что ему совершенно не хочется там оказаться. Серёжа сидел и не мог понять, как что-то, столь любимое и дорогое на протяжении многих лет могло утратить для него всю свою прелесть? Он огляделся вокруг в поисках пульта и успел всерьёз разозлиться, прежде чем отыскал его между подушек. Зря он не послушал Олега. Не надо было начинать смотреть эти дурацкие соревнования.

Экран с характерным звуком потух. В комнате воцарилась неуютная тишина, и Сергей обнял себя руками за плечи. Наверное, было бы хуже, пойми он сейчас, что до сих пор хочет соревноваться, что фигурист, мечтающий во что бы то ни стало ещё что-то выиграть, до сих пор сидит где-то у него внутри, готовый в любой момент броситься на лёд. Серёжа подтянул колени к подбородку и уткнулся в них лбом.

Шум воды в душе стих, только Сергей этого не услышал и вздрогнул, когда тёплые руки легли ему на плечи. Олег с полотенцем на шее тихо покачал головой, опустился на диван рядом и притянул его к себе.

— Я знаю, это хорошо, — пролепетал Серёжа. — Что я не хочу больше на соревнования. Значит, всё. Я в самом деле перестал быть спортсменом.

— Говорят, бывших спортсменов не бывает, — осторожно заметил Олег, понизив голос до шёпота.

— Что ж, оказывается, это чушь, — у Сергея вырвался смешок, больше похожий на всхлип. Он покорно дал увести себя в спальню и уложить в постель.

Почти наступила зима. По-ночам приходил лёгкий морозец, и в квартире становилось прохладно.

— Знаешь, нам с тобой надо будет непременно съездить в Швейцарию, — сказал Серёжа и услышал в полутьме комнаты тихий смешок.

— Зачем?

— Там… рядом с больницей, в которой я лежал есть водопад, — Серый сделал паузу, убедился, что Олег внимательно слушает и продолжал. — Там очень хорошо гулять, слушать шум воды, особенно, когда солнце светит.

— Я думал, тебе не особенно понравилось в Швейцарии, — Олег чуть нахмурился.

— Мне не понравилось лежать в больнице, — Сергей потупил взгляд. — А когда я гулял у этого водопада — это был единственный момент, когда мне там стало по-настоящему хорошо. Но это, конечно, было уже после операции, — поспешно добавил он и со вздохом перевернулся на спину.

Олег жадно и внимательно слушал. Рассказ про больницу отчего-то напомнил ему, как Серёжа когда-то говорил про проигранную Олимпиаду.

— Мне в Швейцарии иногда было очень плохо. Я привыкал к титановому диску в спине, скучал по дому и по тебе… Но был один момент, когда мне там стало… не так плохо, — Сергей облизнул нижнюю губу. — Когда я понял, что боль ушла. Я был очень слаб, мне ничего нельзя было… но впервые за много месяцев я перестал чувствовать эту адскую боль в пояснице, — он передёрнул плечами, а потом смущённо проговорил. — А теперь, когда вспоминаю, понять не могу, как мне вообще хватало сил её столько терпеть.

Его взгляд остановился на лице Олега.

— Я не жалуюсь, мне очень повезло, что меня так… хорошо полечили, — Сергей усмехнулся. — Просто теперь, когда мне наконец… когда всё хорошо, я понимаю, что очень не хочу привыкать к этой боли обратно.

Он вдруг зажмурился и отвернул голову в сторону, точно его резко ударили по щеке.

— Серёж, ты чего?.. — Олег не договорил. Сергей вдруг подался вперёд, порывисто заключил его в объятия и отчаянно смял ткань пижамной футболки.

Серёжа вдруг понял, почему сегодня смотрел соревнования с таким равнодушием. Что-то сломалось в нём, изменилось так сильно, что принять и полностью прочувствовать эту перемену он смог только сейчас. Грезивший об олимпийском золоте спортсмен умер на операционном столе в швейцарской больнице.

— Я всем расскажу, — прошептал он Олегу на ухо. — Расскажу, что больше не буду соревноваться. Мне самому так проще будет это принять.

Олег погладил его по волосам.

— Если ты сам так хочешь.

— Хочу, — Сергей улыбнулся, в глазах его дрожала печаль. — Я обещал интервью одной журналистке… Не спрашивай, так получилось, что пообещал. В интервью всё и скажу.

Олег заправил рыжую прядку за ухо и тихо кивнул. Они помолчали, глядя, как на подоконник ложится ранний ноябрьский снег.

— Я не передумаю и не пожалею, — Серёжа зябко поёжился, протянул руку и коснулся ладони Олега. — Хотя мне всё ещё страшно.