Мерл всегда учил брата быть сильным. Уметь превозмогать боль, уметь давать сдачи. Терпеть, когда, казалось бы, терпеть дольше попросту невозможно. И никогда, никогда не прощать предательство.

Мерл исчезает после обеда. Вот так просто, как обычно уходил поиграть в мяч с парнями по соседству. И не возвращается ни вечером, ни на следующий день, ни спустя годы. И Дэрил злится, искренне злится, но не простить не может. Надеется на что-то, верит, что брат вернется. Караулит у окна сутками, вслушивается в каждый ночной шорох. Отказывается признаться себе, что Мерл ушел. Ну то есть действительно ушел. Оставил его одного. Предал. И простить брата оказывается легче, чем заклеймить его предателем. Дэрилу тринадцать, и пока он еще не готов ставить крест на этом мире. 

Когда начинается все это: мертвые на улицах, собственный отец, разодранный на части прямо в любимом кресле, красивая соседка, зачем-то путавшаяся с ним и погибшая в его постели, Мерл возникает среди этого хаоса, словно по волшебству. И Дэрилу хочется схватить брата за грудки, хорошенько встряхнуть и спросить: "Где ты был, сукин сын? Я ждал тебя. Я тебе верил", но вместо этого он молча хватает нож с кухни и спешит следом за братом, не задавая вопросов. Не задает вопросов он и позже, возможно, потому, что Мерл не будет нежен с ответами, возможно, потому, что к его ответам Дэрил оказывается не готов.

- Я присматривал за тобой, если ты не знал, - говорит Мерл, и каждая его фраза, как раскаленные щипцы, чтобы отрывать от Дэрила по кусочку. - Не то чтобы тебе нужен был присмотр, просто я хотел знать, что ты в порядке.

- Я в порядке, - отвечает Дэрил и уворачивается от привычного с детства для Мерла жеста - потрепать по волосам. Думать, что ты рядом, и быть рядом - разные вещи, хочется объяснить ему, но нет подходящих слов, чтобы донести их до брата. А потом Мерл доводит до ручки новенького копа, который оставлет его один на один с бессчетным множеством мертвых и без шансов выжить, и Дэрил навсегда лишается шанса сказать ему что-либо вообще. И хотя Мерл всегда учил его не жалеть о сделанном, вина снедает его еще много дней подряд. Ровно до минуты, пока чертов сукин сын не возвращается в его жизнь прогулочным шагом живым и невредимым и не приходится снова без вопросов бросать все и спешить следом.

- Я бы вернулся за тобой, - говорит Мерл, - если бы знал, что ты жив. - И каждое его слово, как удар сапогом по ребрам. "А я искал тебя, - хочется ответить Дэрилу, - потому что верил, что ты жив". Но слова застревают в глотке, и он сглатывает их, как горькую от дрянных сигарет слюну, не решаясь сплюнуть их брату под ноги. 

Когда брат погибает, Дэрилу больно. Но боль эта скорее схожа с попыткой отпилить ногу, которую ты уже не чувствуешь от кровопотери, тупой пилой, чем со свежей раной. Он лелеет и пестует ее несколько дней, прежде чем окончательно понимает, что все внутри отболело слишком давно, чтобы сейчас раздирать на части по новой и с прежней силой. Потому что Мерл оставил его гораздо, гораздо раньше. Еще в тот далекий полдень, неотличимый от череды последовавших за ним. В каждый из которых Дэрил учился быть сильным и терпеть даже тогда, когда, казалось бы, терпеть дольше попросту невозможно. Ни в один из которых он так и не простил того, кто научил его делить мир на своих и чужих, не рассказав, что может случиться так, что они застрянут по разные стороны поделенного ими мира.