И снова она курила, кружась по комнате в попытках собраться. Глаза розовым обвела и губы, чуть выходя за контур, блеском обвела. Почти как на свидание. Нежная, в меру яркая и ресницы в десять слоев накрасила, чтобы совсем как кукла быть.

Поломанная немного и с расширенными с ночи зрачками. Оставалось лишь молиться, чтобы пристальный взгляд Блэк не заметил их.

Замечать надо было легкое платье, что на морозном ветру развевалось, оголяя острые коленки, обтянутые тонким капроном. Слишком опрометчиво так одеваться, но хотелось красивой быть. Привлекательной.

Хотелось приковать к себе ее взгляд, улыбаться и длинными ресницами хлопать. Хотелось чайным парфюмом приманить ее.

Хотелось поцеловать.

И разделить оставшуюся марку.

И совершенно не хотелось думать о возможной семье. Только не о ней. Верить до последнего, что у Беллы никого. Что Мио сможет стать для нее целым миром, неправдоподобно ярким, сахарным, как ее блеск. Трепетным, как крылья бабочки.

И чтобы все прикосновения необычно нежные, словно бутонами цветов ласкали кожу, прожигая взглядом. И в последние дни хотелось в ванной пьяной лежать, ластиться к груди Беллатрикс, словно в бреду посасывать ее и смеяться. Выгибаться навстречу, льнуть ближе, целуя ее губы, слизывая темную помаду, пачкать ею щеки и шею, мелкими поцелуями осыпая.

Так сладко.

Так невозможно хорошо.

Обнять ее всю, скрестив ноги за ее спиной, выцеловывая плечи, пока они на кровать перебирались, бесконтрольно смеялись и на подушки падали, лаская каждым прикосновением. Лаская рассыпанными по постели бутонами белых роз. Красных?

Ими бы кровь пускали, в другой день решив грубостью баловать, холодным лезвием по ключицам скользить, грудь обводить и бедра резать, пуская бусины крови. Отпуская себя и с головой в болезненное наслаждение погружаясь, по грани гуляя, острым лезвием рисуя акварельные цветы на загорелой коже.

И смеяться по-прежнему звонко.

Словно в бреду притягивать к себе и целовать, целовать, целовать, сгорая дотла и фениксом возрождаясь из горстки пепла. И снова смеяться, когда Белла бы связывала тонкие запястья, фиксируя их у изголовья, спускаясь ниже, кудрявыми волосами щекоча, кусая. Доводя до грани короткими поцелуями, вынуждая выстанывать свое имя, снова и снова срывая голос, когда язык горячимы волнами ласкал.

Вынуждая задыхаться, когда Белла бы на лицо ей села, самостоятельно двигаясь на языке, лаская себя, хорошей девочкой ее называя.

В поцелуе передавая таблетку счастья, чтобы пьяный смех никогда не затихал.

И поднимаясь на четвертый этаж, Миона смеялась, словно пьяная, не в силах остановить свои мысли. Почти рассмеялась в кабинете под строгим взглядом, что внимательно ее лицо изучал.

Заметила, наверное, потемневший взгляд и слишком широкую улыбку.

И новый рецепт протянула. Как обычно молча. Почти ничего не спросив. Словно наверняка знала, чем девушка занимается, о чем думает ночами и сейчас.

Словно желала привязать к себе этими рецептами.

Или так оно и было? Мио путается уже, прикрывает улыбку, желая стереть с Блэк ее помаду, темную почти как ночь. И ночью она будет лишь об этой помаде думать. Стойкой, плотной, оставляющей следы по всему телу, пока запястья ныли бы от тугих веревок и желания ответно прикасаться, ласкать, царапать, до беспамятства доводить, скользя внутри, насыщаясь ее соками.

Дьявол, как же Мио хотела ее. Сильнее таблеток и марок.

Готова была на героин подсесть, лишь бы легче стало, лишь бы не хотелось так сильно.

Готова была убить себя. Но прежде поцеловать ее, сминая пухлые губы, проникая языком и щеки лаская, поглаживая, сдавливая, чтобы поцелуй все глубже становился, лишая дыхания. Чтобы до боли в груди и пьяных бабочек в животе.

Чтобы на стол сесть, снова и снова, как на повторе, сбрасывая бланки и карточки. Выпрашивая препарат посильнее, дабы не приходилось в душных клубах толкаться, стараясь отыскать того мальчишку, что и сам на своих марках сидит. Или на таблетках посильнее. Она бы не прочь попробовать, может, наконец-то сдерживаться перестанет и поцелует…

На стол взберется и за лацканы халата к себе притянет, кусая вожделенные губы, раздеваясь, чтобы Белла ее прямо в кабинете взяла, вынуждая задыхаться от невероятно сильного оргазма, теряя рассудок от удовольствия, смешанного с наркотиками, с психотропами, сигаретами с ментолом и энергетиком без сахара.

Гермиона привыкла смешивать, чтобы чувства обострялись до предела, а слова мимо строк были, путая сознание бессвязными фразами.

И она в дыму тонула, выкуривая две пачки в день и тратя родительские деньги на излюбленный яд. На яд посильнее, покрепче, чтобы на языке горчил. Чтобы пришлось кредитной картой дорожки чертить и втягивать в себя, разрушая изнутри, разъедая.

Чтобы пришлось тонуть, лежа на кровати, и звать Беллатрикс, что за десятки миль на другом конце города. Но она обязательно слышит, не спит ночами и думает о ней.

О медовых глазах в окружении розовой дымки и о расширенном зрачке, что точно не от препаратов. Но так хотелось к себе привязать. Гермиона бы хотела привязанной быть, связанной до ноющей боли.

Хотела бы хвататься за ее плечи, сидеть на ее коленях, чувствовать себя глупой девочкой и мурчать от удовольствия.

Она хотела бы быть горячо любимой, как в книгах и фильмах. Чтобы навсегда, до последнего вдоха, отравленного воздуха и дрожащих рук.

А руки дрожали и воздух в комнате весь прокуренный, ядовитый и густой.

И густые тени ложились на глаза, когда она снова в клуб собиралась, последнюю марку на язык положив.

Сегодня что-то другое возьмет. Что-то яркое, чтобы вновь утонуть в мыслях о Белле. Чтобы навсегда утонуть от боли, что они не вместе.

Но они вместе в том затхлом неоновом клубе оказались. За барной стойке и коктейлями, в которые кто-то что-то подсыпал.

И Мио наконец-то в любимые руки упала. Ничего не знала о ней, но любила.

Словно они несколько столетий назад знакомы были. И убили друг друга, как делали это сейчас, обнимая до боли в ребрах, смеясь до боли в горле. Они бы мешали метамфетамин и текилу, слизывая соль с острых ключиц друг друга, передавая лайм губами. И смеялись бы, смеялись.

Счастливые.

И плевать, что их счастье – это химия, расширяющая зрачки, доводящая до головокружения и проникающих под узкие платья рук. Прямо за барной стойкой, теснясь на одном стуле под чьим-то довольным свистом.

Сегодня они не против, чтобы кто-то смотрел. Сегодня они сгорают от ответных прикосновений и ни слова не говорят, лишь стонут картинно, по имени друг друга зовут, под кружевное белье проникают, лаская без конца, царапая и кусая, чтобы наутро понять, что это не сон.

Чтобы прийти в кабинет вне очереди, поругаться с кем-то в коридоре и запереться изнутри, целуя, целуя, целуя. Без конца целуя, задыхаясь и на язык новую таблетку положив.

Это зависимость.

Это счастье.

Это безумие.

И они безумны, смешивая жизнь и смерть в одном бокале. Смешивают абсент и шампанское, теряя голову, теряя пачку сигарет по пути до такси. Теряя одежду по пути до кровать, где змеями извиваются, сплетаясь конечностями, снова и снова теряя сознание от переизбытка наслаждения.

У них передозировка удовольствия.

У них четвертый оргазм за ночь и вторая поделенная в поцелуе таблетка на день.

У них зависимость друг от друга и расширенные зрачки, что не видят ничего, лишь чувствуют и задыхаются, когда ниже спускаются и курят туманным утром, нагоняя туман в спальню и души.

Знают прекрасно, что это неправильно, но в кофе коньяк наливают и снова смеются, когда Миона через окно своей спальни вещи выбрасывает и родителям говорит, что переезжает к лучшей женщине в мире, безумной немного.

И она сама обезумела от химозного счастья.

Навечно зависимая. Навечно счастливая.