Ромашковое поле

Жаркое лето вступает в свои права. Как всегда, отвоевывает себе по праву большую часть года - в их регионе жара стоит уже с начала мая. Палящее солнце обжигает открытые плечи, рассыпает веснушки у ребятни на носах. Духота заставляет всех жителей Приморска обливаться потом, сметать с полок все прохладительные напитки, какие им только могут предложить. Кажется, даже в тени редких кипарисов можно свариться заживо. А с моря так и веет спасительной прохладой - манящие волны завлекают, гладят разгоряченную зноем кожу. Хочется остаться в воде навсегда и больше не вылезать. 

Хэнку бы окунуться с головой, но весь берег занят резвящимися подростками, а пробиваться сквозь них нет никакого желания. Жмурится, ослепленный отблеском солнечных лучей, но взгляд от воды не отводит. Веселые визги и восторженные крики вперемешку с громкой басовой песней, раздающейся из чье-то колонки, оглушают. Хэнк чувствует себя стариком каким-то, понимая, что отстраняется от всеобщего веселья. Ей богу, прямо как Кудя себя ведет, который, к слову, неподалеку сидит с Наташей Барановой и книжку читает. Им хотя бы весело вместе. А он сидит, тухнет, пока его дурной, любимый, невероятный Киса устраивает заплыв на спор с Оксанкой. Хэнк ему говорил, что сестра его вмиг уделает, но Кису ж не остановишь - совсем без тормозов. Так еще и Гендос своими идиотскими подбадриваниями дров в костер чужого максимализма подкидывает. 

Ожидаемо Оксана приплывает первой, тут же оказывается закутанной в махровое мягкое полотенце. Не сопротивляется объятьям со стороны Генки, прижимается в ответ и позволяет плечи растирать. Она весело улыбается, да так, как ни одному парню на памяти Хэнка не улыбалась. А он только хмыкает под нос, искренне радуясь за сестру. 

Киса следом вылезает из воды, удивительно, но он не злится. Улыбается, встряхивается бодро, заставляя стоящую рядом Анжелку громко взвизгнуть. Хохочет оглушительно в ответ на ругань в свой адрес. Девушка не кидается на него только из-за стоящих рядом Мела с Лешей, старательно пытающихся подавить глупый смех. Оксана ему что-то говорит и треплет по всклоченным волосам. Киса смущенно лыбится, вяло отстраняясь, а обычно за такое руку готов откусить. Кажется, даже его дикий нрав умудрилась укротить южная жара. Или он просто счастлив.

Киса, красивый до безобразия, утопает в солнечных лучах. Стоит в одних плавках, выставляя напоказ их общую (парную) татуировку. Хэнк не должен бы на это так реагировать, но все равно щеки у него невольно вспыхивают. Глупые мысли в голову лезут, заставляя почти пунцовым окраситься. Киса подбегает, подхватывает полотенце и принимается волосы вытирать.

- Че тухнешь, Хенкалина? - спрашивает, хитрым оскалом сверкая, - Все, спекся уже?

- Ой, да иди ты, - Хэнк говорит это беззлобно, улыбается, не в силах сдержаться. 

- Сучонок. 

С Кисой всегда так - заражаешься его энергией вмиг. Вспыхиваешь, ярче самого лютого пламени, и уже не можешь угаснуть. Он фыркает громко, скручивая полотенце, и тут же игриво шлепает Хэнка по плечу. Удар несильный, шутливый, затягивающий в бодрую дурашливую возню. И Хэнк поддается. Хэнк всегда поддается. 

Хватается за ткань, резко тянет на себя, буквально роняя Кису. Тот оступается, с грохотом валится на друга, щелкает зубами прямо над ухом. У Хэнка весь дух вышибает от чужой, хоть и привычной, тяжести. Оказываются нос к носу, дышат одним воздухом, и Хэнку хочется глупость сделать. Он знает, что на них никто не смотрит, всем плевать. Но все равно ни на что, кроме быстрого клевка-поцелуя, не решается. Киса вздрагивает и опасливо озирается, тут же откатываясь в сторону. Он еще больший конспиратор, чем Хэнк. Играет в эти игры уже давно: днем они друзья, а вечером нечто большее. Как будто бы покров ночи спрячет, укроет, не позволит вырваться лишнему наружу. Ведь если все узнают, то… Что? Они как будто не вкурсе про отца Куди и отца Мела. И что это меняет? 

Хэнк не настаивает, не давит, в конце-концов самому тревожно. Стремится опередить наступление неловкости и торопливо садится. Вернуть Кисе игривый настрой легко, он всегда заводится с пол оборота. Хэнк сворачивает вырванное из чужих рук полотенце и легко шлепает друга в ответ. Тот ругается, тут же щерится, лезет щипаться, до красных пятен кожу выкручивая. Хэнку не больно, уж точнее не больнее, чем получить кулаком по лицу. Киса заливисто хохочет, когда очередной шлепок получает. Счастливый, абсолютно дурной - Хэнк понимает, что не может любить его еще сильнее. 

Уезжать с пляжа всегда тяжело - возвращаться в бетонные коробки осточертевших квартир не хочется никому. Еще меньше хочется расставаться друг с другом. Убеждаешь себя, что вы встретитесь завтра, а сердце все равно беспокойной птицей в грудной клетке бьется. Они прощаются с остальными и забиваются в Генкину раздолбанную тачку, устало по креслам растекаясь. В салоне душно - палящее солнце сделало свое дело. Тесно, все заднее сидение забито хламом так, что Хэнка прижимает к двери. Киса с другой стороны ругается без конца, распинывая сумки и пакеты. Еще и Гендос через них тянется, выуживает веник полевых цветов и вручает Оксанке. 

- Как мило, Генуль, спасибо, - Оксана чмокает Гену в щеку торопливо и аккуратно укладывает букет на приборную панель.

- Мерзость какая, - бурчит Киса, имитируя рвотный позыв. 

Хэнк старается не рассмеяться, давит улыбку и внимательно рассматривает пейзаж за окном, чтобы успокоиться. Сестра убьет его, если услышит, что он ржет над ними. Без шуток, возьмет и закопает где-нибудь в степи. 

- Так, заткнулся, - Генка смотрит на Кису через зеркало заднего вида, - Щас высажу и пешком до дома почешешь, понял?

- А че ты душный-то такой стал, а, Гендосина? Ментовская строгость половым путем вроде не передается.

- По своему опыту судишь? - Оксана оборачивается, веселым взглядом окидывает их обоих, мгновенно Кису этим затыкая. 

Хэнк краем глаза замечает, что тот тушуется и утыкается взглядом в обивку двери. Обычно кидается на всех, как собака бешеная, а сейчас молчит. Удивительно, даже. Он всегда  с кулаками в драку лезет, ядом ответным плюется, но не закрывается, не умолкает. У Оксаны словно особая сила есть, которая Кису мгновенно утихомиривает. Хэнк бросает на него быстрый обеспокоенный взгляд. Каждый раз, когда Киса умолкает - жди беды.

Едут под дурацкую, бессмысленную, басовую музыку, Оксана разговаривает с Геной о какой-то чепухе - Хэнк не слушает, пропускает все мимо ушей. Он разглядывает проплывающий городской пейзаж, выученный уже наизусть, и думает о глупостях всяких. Вырывает из мыслей его Оксана, которая снова букет в руки берет, рассматривает его деловито, хмурится и говорит:

- Ну-ка.

Резко поворачивается, тянется к Хэнку и заправляет несчастную одинокую ромашку ему в волосы. Глупо хихикает, толкая Гену в плечо. Тот хмыкает весело, качает головой и снова все внимание на дорогу обращает. 

- Борьке больше идет, - замечает она, улыбаясь широко, - Любимые цветы в конце концов. 

Удивительно, что она до сих пор вспоминает об этом. Дурацкая история из детства, когда оба бегали в нелепых венках, неумело сплетенных из первых попавшихся цветов. Оксана их тогда собственноручно делала, показывая Боре чему ее в лагере подружки научили. И ведь помнит, как мальчуган все набирал и набирал ломкие мелкие ромашки, да ей подсовывал. 

Киса сбоку шумно выдыхает, ругается едва слышно, но никак больше не комментирует выкрутасы Оксаны. На середине пути Хэнк замечает, что он на него то и дело поглядывает. То ли нравится ему так эта картина, то ли наоборот раздражает дико. Тут не угадаешь сразу. Хэнк же не противится, не торопится выкинуть цветок из волос - ради улыбки сестры и не на такое приходилось идти. А ромашки ему действительно нравятся.

Чертовы ромашки.

Первым обнаруживает злополучные цветы старший Хэнкин, забежавший после работы в старую квартиру, окончательно формируя образ скитальца. То он живет у себя в съемной квартире, то заглядывает к ним, то у Кисловых целыми неделями торчит. На последнее Киса периодически жалуется, да все бьет себя в грудь, заявляя, что если такое снова повторится - подожжет квартиру. Он это конечно несерьезно, но устроить очередную стычку с отцом Хэнка может запросто. 

- Оксан, ты своему ухажеру скажи, чтоб хотя бы дверь нам не ковырял, - со смешком говорит отец, заходя в квартиру и швыряя пучок ромашек на кухонный стол. 

Оксанка брови вскидывает удивленно, но улыбку не сдерживает. Счастливая такая, разве что не сияет. Маленькие белые цветочки разглядывает, на глупое хихиканье со стороны брата только говорит:

- Не завидуй. 

Хэнк руки вскидывает, но ржать не может перестать. Думает, что Оксана не выдержит, да швырнет в него чем-нибудь потяжелее. Но она вместо этого поднимается, чтоб в банку воды налить и цветы туда поставить. А они действительно красивые, аккуратные, тот, кто их собирал постарался на славу.

Так продолжается два дня, три, неделю. На десятый день - это раздражает уже всех Хэнкиных, особенно старшего, который откровенно бесится. Все в ужасном расположении духа: дома душно, сломанный кондиционер не способствует хорошему настроению от слова совсем. Оксана, как всегда, смотрит по телевизору какую-то спортивную программу, пока Хэнк пытается выжить, валяясь в своей комнате, обдуваемый хлипким старым вентилятором. От последнего толку почти никакого, скрипящие лопасти лишь создают назойливый шум. Но Хэнк старательно убеждает себя в обратном, пытаясь поймать хоть какое-то дуновение ветра. 

- Твой Зуев уже заманал с этими цветами, - раздается злой голос отца из прихожей. 

- Шел бы ты по своим делам, я сама разберусь с ним, ясно? - мгновенно огрызается Оксанка, доведенная до белого каления духотой в квартире.

Колкостями перекидываются, да так громко, что Хэнке из своей комнаты все прекрасно слышит. Головой качает и не лезет, все равно никак им не поможет - только самому прилетит. Он удобнее на кровати разваливается и берется за телефон.

“заказывай гробовозку”

“?”

“оксанка сегодня похоронит гендоса, судя по всему”

“????”

Хэнк раздраженно выдыхает, молчаливость Кисы откровенно непривычна. Глупые, беспокойные мысли принимаются метаться в голове. Хочется спросить в чем дело, но знает ведь, что не расскажет, не ответит. Чтобы из Кисы выудить хоть какую-то информацию - нужно сидеть с ним лицом к лицу и долго, медленно вытаскивать по словечку. 

“он уже неделю оставляет цветы в двери. если его не убьет оксана, прибьет отец”

Смеющийся смайлик - все, что присылает Киса в ответ. Хэнку хочется его стукнуть, да посильнее, так, чтобы прекратил это немедленно. Тревога поднимается из груди, бежит по венам вместе с кровью, заставляет сердце учащенно биться. Хэнк убеждает себя успокоиться, потому что это просто сообщения, ничего серьезного. Радует мысль, что они уже через пару часов увидятся, и сможет все вызнать. Вряд там что-то серьезное, но кто знает, что у Кислого могло произойти.

В такую жару никому не хочется шумных вечеринок в душных клубах, всех тянет к себе море. И чем позже, тем лучше, поскольку под палящим солнцем вмиг сгоришь, и не оставишь после себя ровным счетом ничего. Иронично, что подростки, балующиеся всевозможным дерьмом, боятся сгореть. Хотя за свою жизнь, казалось бы, должны уже привыкнуть, обрасти панцирем и не поддаваться ничему: ни жаре, ни дури. 

В бухте они собираются к закату. Солнце окрашивает воду в красивые золотистые оттенки, путается лучами в распущенных девичьих локонах, старается дотянуться до лиц, чтобы оставить прощальный поцелуй. Уже нет в нем той агрессии, только спасительное тепло, поскольку от воды начинает тянуть смертельным холодом.

Хэнкины приезжают в бухту на полуживом мопеде, который Хэнк так старательно возвращал к жизни всю прошлую весну. Вполне успешно, к слову. Оксана соскальзывает на землю, хлопает брата по плечу и тут же летит в сторону подружек синхронисток. Хэнк провожает ее взглядом, улыбается неловко, когда девчонки замечают его и принимаются махать руками в приветствии, и торопливо идет искать своих. 

Первым обнаруживается неразрушимое трио из Мела, Леши и Анжелки. Мел даже летом выглядит, как настоящий поэт. Стоит на импровизированной сцене, да пафосно цитирует заученные туалетные стихи, явно красуясь перед остальными. Но стоит ему заметить Хэнка, как он спрыгивает с постамента, воссозданного из перевернутого ящика из под пива, и прерывает выступление, чтобы поздороваться. 

- Гендоса с Кисой не видел? - спрашивает Хэнк, когда друг отстраняется.

- Нет, пока нет, - ухмыляется знакомо, пьяные бесята вспыхивают во взгляде, - Будем надеяться, что у Генки тачка не заглохла на полпути.

Хэнк хмыкает, головой качает и хлопает друга по плечу. Принимает протянутое пиво, тут же присасываясь к бутылке, и принимается слушать рассказы Мела. Время тянется, разомлевшее от жары, подобно жителям Приморска. Лениво стягиваются в бухту подростки, принося за собой шум, громкую музыку, яркие химозные запахи духов. От этого, да и от алкоголя тоже, голову начинает кружить. Этот маленький мир начинает пульсировать, бить жизнью и загораться новыми красками. 

Вечер по-настоящему начинается, когда появляется Киса - живой, бодрый, энергичный. Ему не нужны ничего, чтобы разогнаться от спокойствия, до самого настоящего шоу. Врывается самым ярким фейерверком, подкалывает девчонок, смеется над шутками Мела и Гены, да Хэнка постоянно норовит коснуться. 

Дурной. 

Хэнк поддается, плавится от внимания и теряется в чужих руках. Киса смелеет, знает, что не увидят, что всем не до них. Танцует непозволительно близко, бешено прыгает, то и дело норовит руками обхватить. Хэнку кажется, что Кисе сейчас смелости и на прилюдный поцелуй хватит. Отвлекает от этого разговор Оксаны и Гены, которые вылетают из общей безумной танцующей толпы. 

- Да не я это, клянусь, Окс. 

- Хочешь мне сказать, что у нас ромашковое поле дома само собой выросло? - она вскидывает брови и на Гену неотрывно смотрит, а тот только руками развести может.

- Что, Оксан, тайный поклонник появился? - ухмыляется Мел, довольный собственным замечанием. 

- Получается так, - она устало вздыхает и садится на перевернутый ящик, отпивая немного пива из бутылки. 

- А может это Борин? - предполагает Леша, неловко улыбаясь, после того как на него все взгляды обращаются, - Ну, всякое может быть. 

- Ага, ты поищи такую бешеную, кто не испугается, - замечает Гендос, на Кису многозначительно смотря.

- Иди ты нахер, Геныч, - тут же отзывается тот, подхватывая пустую смятую банку и запуская ее в друга. Гена ловко уворачивается и смеется, тут же тему переводит, да Оксану за плечи приобнимает. 

Хэнку самому интересно становится - чьи это фокусы. Хотя Мелово предположение глупое, а Лешино так вообще похоже на бред откровенный. Замечает, что Киса смолк совершенно. Он вяло ковыряет найденной палкой песок, да ветки мелкие и мусор всякий кидает в разведенный недавно костер. Огонь жадно поглощает все, что ему предлагают, да отражается яркими всполохами в карих глазах. И Хэнк вспоминает, что хотел с ним поговорить. 

Поднимается, легонько по плечу Кису хлопает, и отходит от шумной толпы. Вместе ускользают от всеобщего веселья и в приятной тишине меряют шагами берег, радуясь вечерней прохладой. Ветер легонько обдувает уставшую за день кожу, и Хэнк откровенно наслаждается происходящим. Просто гуляют, без слов, без криков, без драм. 

Киса себя внезапно руками обхватывает, да растирает кожу - еще бы он не замерз в своей тонкой майке. Хэнк вздыхает, прежде, чем стянуть с себя худи. Накидывает на вздрогнувшие плечи и улыбается уголком губ.

- Ты че? - Киса почти отшатывается в сторону от неожиданности, хорошо хоть с кулаками не набрасывается.

- Ниче, заболеешь ведь, а потом помирать будешь с температурой в такую жару, - Хэнк привирает, конечно, но если скажет как есть, его сразу пошлют в далекое пешее, - А мне слушать твое нытье. 

- Ой, в жопу иди, - огрызается в ответ, но худи придерживает, кутается в него плотнее. 

Шагают дальше в тишине, забираются вверх по склону, прочь от бухты. Внизу кипит жизнь, бьет ключом, и толпы подростков озарены светом горящих костров и одиноко висящей в небе луны. Киса совсем смолкает, закрывается, только на кисти сильнее рукава одолженного худи натягивает. Нервно пальцами по кромке манжет пробегается, да глаза старательно прячет, будто ему неловко или стыдно. Хэнк мельком смотрит на него, прежде, чем Киса выдает сдавленно:

- Это я, короче был.

Слова бьют по ушным перепонкам, оглушают практически, и Хэнк неверяще глазами хлопает. 

- В смысле?

- Блин, да я про ромашки, - резко выдает Киса, чуть ли не иголками весь покрывается, - Это я их носил, дебил. Че непонятного?

Хэнку нужна минутка, чтобы как-то этот факт переварить. Не потому, что это что-то неправильное. Просто это не в характере Кисы нечто столь клишированно романтическое делать. А ему самому стыдно, прячет взгляд, да капюшон чужого худи натягивает на голову.

- Ты… зачем это?

- Зачем, зачем, захотелось, понятно?! - шмыгает носом, отворачивается и добавляет тише, - Тебе ж они типа нравятся, вот я и решил…

Хэнк расплывается в улыбке, не сдерживается и шагает вперед. В миг оказывается напротив, лицо в ладони берет и целует этого дурака невероятного. Киса отвечает, как всегда, моментально, хватается руками за голову, притягивает ближе. Голодный до прикосновений, кажется, что никогда уже не насытится. Пальцами холодными гладит открытую шею, заставляя мурашки табунами разбегаться. Весь ледяной, промерзший насквозь, Киса тянется к нему с таким же остервенением, с каким мотыльки летят к свету. 

Хэнк шумно выдыхает, Кису за талию перехватывает и еще ближе к себе притягивает. Руками под худи ныряет, жадно спину оглаживает, откровенно наслаждаясь моментом. Киса в ответ кусается не сильно, чтобы предостеречь - нельзя забываться. Он отстраняется и смотрит пристально, так словно ждет чего-то. 

- Спасибо, что ли, - тихо благодарит Хэнк, все еще парня из объятий не выпуская. 

Кисе некуда бежать, может только взгляд спрятать, чтобы окончательно не смутиться. А у самого улыбка так и рвется наружу, губы заставляя подрагивать. 

- Но ты больше их так не оставляй, ладно?

- Че, батя бесился сильно?

- Еще как, - весело замечает Хэнк, наблюдая за тем, как озорной оскал возвращается на чужое лицо. 

- Ладно, придумаем че-нить, что не будет травмировать нежные чувства Константин Анатолича. 

Хэнк чувствует себя таким влюбленным, что кажется прямо сейчас от счастья может умереть. Хватает Кису и утягивает в крепкие объятия. Тот в ответ задушено смеется и хлопает по спине, прежде чем поддаться и в ответ крепко руками обхватить. Хэнк понимает, что готов так простоять хоть всю жизнь, лишь бы Киса не отпускал его.