Этим утром ему некуда пойти, и он идет в церковь. Стив давно уже перерос пение в хоре, он даже не посещает воскресные проповеди, и будь жива его мать, наверняка бы расстроилась этому факту, но его мать мертва, и нет никого, кто мог бы уличить Роджерса в черствости и неисполнении предписанных обществом ритуалов. Уход Баки не сделал его жизнь лучше. Не сказать, чтобы они виделись часто и проводили много времени вместе, нет, просто с его исчезновением и так пустой дом словно превратился в склеп, и если бы не редкие прогулки по докам и в церковный парк, Стив вполне бы сошел за покойника, наряженного к собственным похоронам.

Он осторожно пробирается мимо изысканных женщин в высоких шляпках и мужчин в костюмах, ненароком оглядывая свой не самый новый костюм. Хоровые мальчики выстраиваются полукругом, и его внимание тут же привлекает маленький щуплый парнишка, выставленный вперед прочих. Стив видит в нем себя, и напрячь зрение в естественной попытке отыскать среди остальных ребят похожего на Баки кажется чем-то вполне нормальным. Только вот Баки находится среди сидящих прихожан, и Роджерс давится воздухом, сталкиваясь с ним взглядами. Воздуха перестает хватать, он даже закашливается, а потом давится смешком: старый учитель пения недовольно смотрит на него, не узнавая, но больше не в силах выпороть за срыв репетиций. Кажется, Джеймс понимает причину его улыбки и подмигивает с соседнего ряда. И тогда Стив перестает улыбаться.

До конца проповеди он не смотрит в сторону Барнса, а когда наконец решается, Джеймса на его месте не обнаруживается, и от этого ему неприятно и даже немного больно. Баки находится на улице, на нем новый костюм и сияющие черные ботинки, в которых Стив видит свое отражение: поднять голову и посмотреть в лицо приятелю выше его сил. Простить Джеймса за его уход, такой честный и правильный в своей сути, и подавно.

- Я сдал комнтау, - шепчет он и раздражается на себя же: голос звучит слишком тихо, и эта просительная интонация, словно он в чем-то провинился... - Но жилец оказался шумным, и я попросил его съехать.

И это звучит как "Вернись обратно", звучит как "Никто из людей не будет таким же хорошим соседом, как ты", звучит как "Я скучаю", но Стив не произносит ни слова, и Джеймс, словно специально, не пытается отгадать его мысли по тяжелому больному взгляду.

- Еще найдется, не расстраивайся, - говорит он. - Ну бывай, - и хлопает он Стива по плечу, разворачиваясь, чтобы уйти. Церковный двор не лучшее место для истерики, но место и время никогда не бывает правильными, так думает Роджерс и поэтому, опережая собственный же страх, хватает Барнса за руку в попытке удержать, но пожилая леди неподалеку цокает языком, и Стиву приходится отпустить чужую горячую ладонь.

- Ты можешь вернуться, если хочешь, - голос подводит его, звуча так жалобно, что не нужно быть гением, чтобы понять, насколько тяжело Стиву дается эта просьба. Только вот поддаваться чужой мольбе Баки не хочется совершенно. И глазам, в которых так много тоски и грусти, тоже.

- Я подрабатываю в фирме, - он демонстрирует новенький костюм, - и твой дом слишком далеко от работы, но спасибо за предложение.

Барнс улыбается, прежде чем уйти. Говорит: "Пока" и даже машет ему на прощание. И это звучит как "Хрена с два, Стив, я вернусь", звучит как "Я не дворняга с улицы, чтобы ты звал меня, когда тебе станет скучно", звучит как "Где угодно лучше, чем рядом с тобой, Роджерс".

***

Барнс возвращается, но не потому, что соскучился. Грядет война, и Джеймс оказывается пригодным для этой мясорубки. Он увольняется с работы и переезжает в дом Роджерса прежде, чем его начинают искать, и надеется, что здесь его точно не найдут. Стива без ножа режет истинная причина возвращения Барнса, но он молчит: слишком рад тому, что, просыпаясь и спускаясь в кухню, снова видит растрепанную макушку друга.

За завтраком, как и все в этой стране, они обсуждают политику, и Джеймс не понимает, почему, в отличие от других - нормальных - ребят, Стив так рвется на фронт, ведь это не их война, но шаткий мир, воцарившийся в доме после его возращения, еще слишком, слишком непрочен, чтобы Барнс решался озвучивать свои домыслы. К тому же, безработный, он чувствует себя до одури бесполезным теперь, когда все бремя ответственности за собственную жизнь лежит на Стиве тяжелым грузом. Поэтому сюрпризом становится то, как Роджерс с ним справляется. И тогда Барнс вспоминает, что это он бросил все и ушел, оставив Стива один на один с его новой, полной обязанностей и долгов жизнью. Его гложет вина, и, сам того не осознавая, он таскается за Роджерсом по дому, как преданный пес, провинившийся перед хозяином, встречая у порога и не оставляя ни на минуту. Словно пытается восполнить каждый миг своего отсутствия, словно пытается вымолить прощение за каждое мгновение вынужденного одиночества.

- Ты еще в мою комнату переедь, - срывается однажды Стив, захлопывая дверь перед носом Джеймса. Он знает, что Барнс пришел, чтобы просто пожелать спокойной ночи, но это выматывающая деликатность и вежливость человека, который тебе обязан, нравится ему еще меньше, чем фамильярность, с которой Джеймс когда-то заявился в этот дом. Он знает, что дело в ловушке, в которую загнал себя Барнс, но у него нет сил и желания разбираться с чужими проблемами - новая жизнь оказывается трудной для таких, как он: Роджерс рисует открытки - два цента за штуку - и этого едва хватает на еду. Он работает с утра до ночи, рисует до онемения пальцев, но этого все равно недостаточно, чтобы обеспечить их обоих.

В холодильнике шаром покати. Джеймс оглядывает пустые полки в поисках ну хоть какой-нибудь еды, но все впустую, и тогда он впервые за долгое время выбирается на улицу. Вырученных за костюм и ботинки денег хватит недели на три, и это даже больше, чем он рассчитывал. Такое самопожертвование для него впервые, да и Стив приходит скорее в ярость, чем преисполняется благодарности, увидев деньги, которые Барнс ему протягивает. Кричит что-то, размахивая руками, о том, что Баки могли увидеть, могли поймать и забрать туда, на войну, и тогда никакие деньги не окупили бы того, что он мог не вернуться.

И так просто оказывается заткнуть поцелуем эти дрожащий от негодования губы, и так легко наконец оказывается расставить все и их двоих по своим - подбородок упирается в светловолосую макушку - местам.

***

Баки теряет всяческое чувство самосохранение: шатается вокруг Стива, пока тот рисует случайных прохожих, улыбается ему, трогая за плечи, за руки, прикасаясь так, как парни не должны друг друга касаться, и разумеется доводит в один прекрасный день нескольких особенно недовольных его поведением мужчин до белого каления. Стив вступается как может, но получает несколько тяжелых ударов и вырубается до обидного быстро. Когда он наконец приходит в себя, Баки по-прежнему без сознания. До дома всего несколько сотен метров, но нести на себе Барнса оказывается труднее, чем он думал.

У Джеймса разбито лицо, и Стив не понимает, как все плохо, пока не выволакивает его под тусклый свет уличного фонаря. Вести Баки в больницу соразмерно добровольной отправке того на фронт, туда, где для Стива нет места, но и оставлять его так, избитым и раненым, он не имеет права тоже. Потерять Джеймса в драке кажется ему еще более глупым выбором. Он думает до невозможного долго и спохватывается, только когда Баки, приходящий в себя, тихонько стонет от боли. Плевать, думает Стив, собираясь с силами, чтобы дотащить Джеймса до больницы, но его собственное тело подводит его слишком быстро: он выдыхается, и до дома оказывается все-таки ближе. И безопаснее. Возможно, он проклянет себя за этот выбор, но, во всяком случае, не лишится Баки в тот момент, когда медсестра приемного покоя впишет его имя в бланк данных о поступивших.

В аптечке столько всего, что хватило бы на десяток Баки, да и управляться с бинтами и мазями Стив умеет с детства, и все благодаря матери. Нужно промыть раны, решает он, но руки дрожат, не справляясь с прикосновениями к разбитому лицу, да и Баки, как назло, пришедший в себя не облегчает задачу, улыбается окровавленным ртом и порывается сесть на диване, игнорируя собственную боль, легко читаемую по выдохам сквозь зубы и побелевшему лицу.

- Оставь, я в порядке, - машет он рукой, но впервые за долгое время Стив чувствует себя сильнее, чем Джеймс, и поэтому приказывает ему лечь обратно и не шевелиться. Это отчего-то вызывает в Джеймсе приступ смеха, и если бы не избитое тело и, возможо, пара сломанных ребер, он бы, пожалуй, рассмеялся во всю мощь легких. Только вот сил на смех нет, и Барнс ограничивается тем, что проваливается в далеко не геройский обморок. Но Роджерс более чем благодарен за это: ему не приходится сталкиваться с Барнсом взглядами, пока он осторожно промывает и смазывает ссадины на его лице.

Он понимает, что Барнса избили не за наглые пьяные выходки или дерзкие слова. Их непристойное поведение стало всему виной. И то, что Джеймс с готовностью вступил в драку, только доказывало, как сильно он привязан к Стиву, настолько, что не боится ни осуждения общества, ни наказания за свой неестественный выбор. Но Стив не готов стать причиной, по которой Баки будут избивать снова и снова. Не готов стать причиной его боли и стыда.

"Если он очнется, если придет в себя без последствий, - решает он, - я скажу ему, что это неправильно, я попрошу его прекратить. Если он очнется и все будет в порядке..." Только вот засыпает Стив, уткнувшись лбом в плечо Баки, быстрее собственного желания караулить состояние Барнса всю ночь до самого утра и не чувствует, как проснувшийся часом позже Джеймс неловко вытягивает, стараясь не застонать от боли, из-под себя плед, накрывая их обоих, и до самого рассвета вглядывается в темноту, запоминая чужие черты.

На войне нет места парням, хранящим фотографии других парней у сердца, и когда Барнс отправится туда, вряд ли у него будет с собой что-то, кроме воспоминаний.

***

Баки выходит за хлебом и пропадает, просто исчезает, и Стив клянет себя за то, что не предвидел, за то, что позволил ему уйти. Но тайное облегчение от того, что им не пришлось разговаривать на тему, которая заставляет алеть его щеки, все равно сидит где-то на подкорке и подтачивает не хуже червя. Он знает, где искать Баки. Он не ищет его ни сегодня, ни завтра, ни через неделю.

Удержаться и не пройти мимо любимых мест, где они гуляли вдвоем, все равно оказывается труднее, чем он думал, и Стив поддается искушению, заходя то в закусочную с самыми сочными гамбургерами, где они обедали, если Барнс встречал его после школы, то в парк, где трава такая мягкая, что спать в ней - одно удовольствие, а Баки, мечтательно глядящий в небо, едва ли не самое прекрасное, что он когда-либо видел. Он заходит даже в бар, невзначай спрашивая у бармена, когда тот последний раз видел его друга, и бледнеет, услышав, что в последние недели Барнс здесь не появлялся.

Это ничего, говорит себе Роджерс, Джеймс просто гуляет по другим барам, под другим местам. Город-то огромный. Только вот от страшного предчувствия сосет под ложечкой, а списки сто седьмого пехотного, вывешенные в призывном пункте, таком родном за привычкой пытаться пройти комиссию и стать пригодным для защиты собственной родины, заставляют его покрыться холодным потом. Фамилия Джеймса одна из первых в списке, и напротив - номер и буква "д", невзрачная и незаметная, вонзающаяся в Стива острыми зубами совести и отчаяния: Баки был добровольцем.

***

Разговор заходит о женщинах, и Баки сжимает зубы: черт возьми, неужели нельзя поговорить о чем-нибудь другом? Их здесь десять, всего десять, и страх заставляет людей сбиваться в тесную кучу у крохотного костерка, разведенного прямо на снегу, заставляет говорить всякие глупости, обсуждать то, оставшееся далеко за океаном, простое и теплое, чтобы хотя бы на мгновение забыть о смерти, притаившейся в двух шагах. Барнс думает о том, что если они не дойдут до лагеря к утру, то не дойдут уже никогда. В глазах окружающих он читает отглоски собственных мыслей, но никто не говорит об этом вслух, вслух они обсуждают женщин, потому что женщины - это безопасная тема.

Однако выстреливает и здесь, когда очередь доходит до Тима. Тим самый юный из них, ему девятнадцать, и Баки его чисто по-человечески жаль, потому что Тим не доживет до конца войны, и это знают все. Он слишком добрый, слишком светлый, а еще он никогда не стрелял в человека. Такие здесь не выживают. Сколько романтизированных бредней нужно было прочитать, чтобы отправиться сюда, в это чертово пекло, хочется спросить ему, но вместо этого Джеймс плотнее запахивает отвороты ни хрена не греющей куртки, глядя куда угодно, но не на Тима. Только вот уши заткнуть не получается, и приходится слушать о планах на жизнь, которую малец, скорей всего, не проживет, о невесте, которая ждет и наверняка шлет письма, полные мечтаний и слез. Обо всем том, чего парень так глупо себе лишил, выбрав бесславную смерть вместо долгой и скучной жизни в сытости и довольстве.

Джеймс ловит себя на нехороших мыслях, что не один только Тим отправился сюда, променяв родной дом на холодные пустые леса. Плевать, обрывает он себя, чем дальше от дома, тем лучше. "Чем дальше от Стива", - вкрадчиво произносит кто-то в его голове, и заткнуть его не получается. Как и выспаться. Как и вернуться целыми. Они добираются до лагеря только ближе к вечеру в составе восьми человек и двух трупов. Тим лежит на чьем-то плаще, запрокинув голову и уставившись стеклянными блюдцами в серое, равнодушное небо. Непрочитанные им письма из дома кривой стопкой ютятся рядом.

Барнс оказывается единственным, кто решается вскрыть хоть одно: парни все как один избегают необходимости отправлять в ответ на письма, полные надежды на возвращение, страшные новости о гибели того, кого так ждали. Даже спустя столько смертей - не привыкли, не хотят, избегают как могут. И хранят, переписывая четким почерком раз за разом, собственные адреса в нагрудных карманах, на случай если...

И только карман Баки пуст. И по единственному адресу, который он знает лучше, чем собственное имя, никогда не приходят ни письма, ни похоронки.