Баки находится быстрее, чем Стив предполагал, именно поэтому он сейчас стоит, как дурак, укрывшись за деревом. Слишком яркий костюм приковывает взгляды всех окружающих его людей, и Роджерс едва ли не дрожит от ужаса, понимая, что Барнс может в любую минуту посмотреть в его сторону и обнаружить его присутствие. Конечно, он его не узнает, во всяком случае, Стив на это надеется, но заметит, и одно это выбивает из колеи, делая ноги ватными, а разум затуманенным. Бояться встретить лучшего друга - это ли не идиотизм? Но его трясет, и Стив ничего не может с собой поделать.

- Ну надо же, - присвистывают неподалеку, - ты бы поосторожней в таких тесных костюмах, приятель, тут за неимением женщин долго разбираться не будут, - а следом раздается зычный веселый гогот, и Баки наконец поднимает голову, глядя ровно в его сторону. Стив срывается с места так быстро, как только может. Его сердце стучит, как сумасшедшее, ему кажется, что взгляд Барнса прожигает его насквозь, и это так похоже на тот день, когда он застал Джеймса в церковном туалете, что абсурд ситуации немного отрезвляет, заставляя перейти на медленный шаг: черт возьми, да его даже родная мать не узнала бы, с чего он вообще взял, что Джеймс распознает в незнакомце в дурацком костюме тщедушного мальца Стива Роджерса, который должен сидеть в своем доме в Нью-Йорке, негодный ни к личной жизни, ни к войне?

Он тщательно обдумывает эти доводы и успокаивается благодаря им окончательно, поэтому выступление проходит без сучка без задоринки. Но его глаза упорно ищут макушку Джеймса в толпе, и совладать с этим порывом он, как ни пытается, не может. Только вот Джеймса нет среди пожирающих женщин, танцующих рядом с ним, взглядами солдат, оккупирующих площадку возле маленькой сцены, нет и в отдалении. С одной стороны, его печалит этот факт, с другой он даже рад, что Джеймсу неинтересен сам Капитан Америка - герой влажных грез всех в возрасте от четырнадцати лет, это дает ему надежду на то, что Барнс его не забыл и остается по-прежнему верен тому бруклинскому мальчишке, которого полюбил.

Роджерс мотает головой, отгоняя эти дурацкие романтические бредни: Баки исчез без предупреждения, и у них не было никаких отношений, обязывающих его быть ему верным, так какого черта он здесь надумывает всю эту ахинею. Но теплое чувство не оставляет, вынуждая прочесывать взглядом ряды разваливашихся на земле солдат в поисках родного лица. Но Баки не находится в толпе. Не находится он и после представления, когда Стив, переодевшийся в солдатскую форму и все-таки снявший шлем, отправляется на его поиски, забыв, что буквально полдня назад сам же боялся с ним встречи.

***

Баки, как назло, не обнаруживается ну просто нигде, словно в этом лагере по меньшей мере несколько тысяч человек, а не какая-то пара сотен. Но и это не предел его проблем. То здесь то там перед ним то и дело возникают молодые парни, наслышанные о новом популярном герое Америки и мечтающие прикоснуться к прекрасному под покровом ночи отнюдь не фигурально. Капитану не нужно даже принюхиваться, чтобы услышать резкий запах алкоголя от каждого из них, но и задаваться вопросом, как все присутствующие умудрились надраться, тоже достаточно глупо: их труппа сама привезла в подарок, чтобы хоть немного отвлечь и приободрить солдат, столько алкоголя, что немудрено, что одинарные порции не утолили жажды дорвавшихся до него людей, и наверняка менеджер не досчитается с утра несколько ящиков, которые были припасены для следующих мест их тура.

И ладно, если похмелье окажется единственным последствием этой кражи: он видит, как девицы из его труппы разбредаются по солдатским палаткам, и недовольно хмурится. Нет, конечно, это не проблема для Стива, больше не проблема: ни случайные связи, ни желание секса, но... Он совсем некстати вспоминает, каким бывает Баки, когда выпьет, и живот скручивает от нехорошего предчувствия: что если Джеймс сорвется на пьяный трах с кем-нибудь из лагеря? Что, если он как раз сейчас?.. Роджерс обходит лагерь дважды, чертыхаясь и недовольно огрызаясь каждому, кто обращается к нему с какими-то несуразными репликами и словами, и возвращается в свою палатку, чувствуя, как злость и ревность топят с головой.

В его голове Баки улыбается, прикрывая глаза, а на щеках его горит лихорадочный румянец, как всегда, когда он пьян и возбужден, и представить его и то, как он изгибается, словно большое грациозное животное, как откидывается на постели, позволяя расстегнутым брюкам сползти и обнажить живот, вены под белой кожей, дорожку волос от пупка к паху, оказывается слишком просто. Всегда просто. Как и почувствовать неправильное, болезненное возбуждение в тот же момент, как образ чужого тела возникает в его голове. Как и опустить руку на встающий член, забыв о том, что это противоестественная, неправильная жажда, и ей не должно быть места в их с Баки дружбе.

Роджерс напоминает себе, что он находится в лагере, а не в номере гостиницы или дома, а значит, брезента палатки недостаточно, чтобы скрыть любой подозрительный шум. Но все бесполезно, потому что Джеймс в его голове кладет два пальца в рот, облизывая, а после вынимает их, блестящих от слюны, и соскальзывает за кромку трусов, и Стив делает то же самое. Он дрочит, чувствуя себя подростком, которого вот-вот застукают, стискивает зубы, пытаясь дышать через нос и не шуметь, но все равно не удерживается от стона, когда Баки в его голове кончает, выплескиваясь на собственный живот, и спускает следом.

Его прошибает холодный пот, когда он слышит шум снаружи, всего в паре метров от собственной палатки, словно его действительно застали за постыдным занятием. Но вдвойне не по себе ему становится, когда в наступившей тишине он слышит имя Барнса. "Джеймс!", - раздается снаружи, и Стив замирает, чувствуя, как сердце бешено стучит в груди. Он выскакивает из палатки, едва успев натянуть штаны: если это действительно Джеймс, что он делал возле его палатки глубокой ночью? Если это действительно Джеймс, слышал ли он то, чем Роджерс только что занимался? И собственное имя, на устах с которым Стив так бесстыдно кончал?

***

Первое, о чем думает Стив, выныривая во мрак за пределами палатки и сталкиваясь с кем-то, больно сшибаясь, лбами, это то, что надо было все-таки помыть руки, потому что сейчас, протягивая руку свалившемуся человеку, он чувствовал себя до одурения неловко. Потому и извинился три раза подряд, словно зациклился на повторе и не мог остановиться. И поэтому сначала и не расслышал знакомый до боли в груди смешок, раздавшийся совсем рядом. А когда осознал, выдернул ладонь с такой скоростью, что самому же стало неловко. Джеймс. Черт возьми, он подал Джеймсу руку, которой дрочил на его же светлый образ пару минут назад. Черт возьми, это Джеймс.

Стиву хочется заверещать, как девчонка, и броситься куда-нибудь подальше отсюда, и лишь титаническим усилием воли он заставляет себя сдержаться. У Барнса нет ни единой возможности распознать в нем собственного друга, оставленного за океаном, бояться нечего. Только вот иррациональный страх все равно оккупирует разум, мешая даже открыть рот. Но вместо него это делает Баки.

- Ты наверняка слышал шум, - вместо приветствия начинает он, и голос у Джеймса ниже, чем обычно, как когда он разговаривал с Роджерсом. Стив вспоминает, как и сам пытался говорить более низким голосом, чтобы казаться солиднее и сильнее, чем есть, и понимает, что Джеймс не то чтобы напуган столкновением с Капитаном, нет, скорее, пытается не вляпаться в неприятности и разрулить ситуацию спокойно и деловито. - Товарищ перепил, сам понимаешь, не каждый день нас так угощают, вот и решил померяться силами с самым крепким парнем в лагере.

И почему-то от этого "самым крепким" Стива неправильно прошибает горячей волной, хотя, возможно, Джеймс имел в виду именно то, что сказал. Только вот сам Баки, чье лицо еле различимо в тусклом свете луны, не оставляет возможности интерпретировать собственные слова в хорошем, адекватном русле: он хмыкает, выдыхая через нос, и Роджерс буквально чувствует, как оттягивается вниз уголок его губы, как всегда, когда он пытается пошлить или казаться наглее, чем есть. А еще от Баки пахнет алкоголем, и это совсем лишает фразу шанса на отсутствие подтекста. Или просто Стиву хочется верить в его наличие. Ведь может же быть Капитан интересен Баки? Те, другие парни, встреченные им ранее, не скрывали своей заинтересованности, так может и Джеймс... Но что именно Джеймс, Роджерс додумывать не успевает. Барнс выдыхает снова, и это уже раздражение.

- Все нормально, я все понимаю. Не беспокойся, проблем не будет, - спохватывается Стив, едва контролируя собственный голос: от волнения тот звучит выше обычного. Звучит так, как звучал последние много лет, и зовите его параноиком, если Баки не замер, прислушиваясь. Он стоит очень близко, его дыхание греет Стиву висок, который оказывается чуть выше чужого рта, и Роджерс внутренне ликует: он теперь действительно выше. Хотелось бы ему увидеть лицо Джеймса, когда тот осознает, кто перед ним. Хотелось бы ему увидеть лицо Джеймса... Но вокруг непроглядная темнота, и его желанию не суждено сбыться.

- У тебя наверное, и бар отдельный, а? - внезапно спрашивает Баки, и Роджерс поспешней, чем нужно, отскакивает в сторону, кивая, как заведенный болванчик.

- Да, хоть какой-то плюс от танцев в лосинах, - сдавленно смеется он и надеется, что стартанул от Джеймса не слишком явно. А еще на то, что сумеет сдержаться и не выдать себя, потому что Баки, протискивающийся мимо него в палатку, снова обдает его теплым дыханием и произносит:

- Отличные штанцы, Капитан. Во всяком случае, сидят они более чем замечательно.

И будь Стив проклят, если не различил его взгляд в отступившей темноте, если не распознал его правильно. Так насмешливо Баки смотрит, только когда волнуется. А еще когда заинтересован и не намеревается отступать.

***

Джеймс смотрит на него прямо и не отводя взгляда, а в глазах у него пляшут чертики, и у Стива внутри все холодеет при мысли, что Баки узнал, узнал его за этой горой мышц, за огромным ростом и в плящущем по стенам палатке неярком свете фонаря. Либо второй вариант, но о нем Роджерсу даже не хочется думать. Его рвет надвое при одном только предположении, что Баки пришел в палатку Капитана с конкретной целью, а значит ему совсем нет дела до Стива, оставшегося дома, до всего того, что их связывало. Он злится на свое новое тело, и эта злоба и ревность одновременно настолько же смешны, насколько страшны: ему кажется, что Барнс его предал, его, того прежнего Стива, и желание рассказать ему все не сходя с места накрывает его с головой.

Только вот Баки рушит все его планы. Впрочем, как обычно. Садится по-свойски на ящик, стоящий в другом конце палатки, и улыбается:

- Не сдавай меня завтра командиру. Тебе уезжать, а мне еще служить, - и на медленный и заторможенный кивок Стива, еле-еле отходящего от собственной вспышки ярости, реагирует так, словно ничего в этом странного нет, когда едва знакомый мужик зависает в себе, забывая, что у него гость, которого он сам же и пригласил. - У тебя только скотч?

Роджерс снова кивает, в этот раз более живо, и раздражается сам на себя же: какого черта он как язык проглотил. Только вот говорить страшно - вдруг Барнс расслышит его прежний голос, да и говорить им, в общем-то, не о чем. Что бы он ни сказал, может выдать его с потрохами. Он отходит к ящикам, стоящим возле входа, и отодвигает крышку на одном из них, где хранится алкоголь: двух бутылок им хватит за глаза, во всяком случае Баки их хватит точно, потому что Роджерс больше не пьянеет. Точнее, пьянеет, но действие алкоголя проходит с такой скоростью, что в его случае он должен непрерывно накачиваться самым ядреным пойлом, чтобы почувствовать себя хоть немного пьяным.

- Ты откуда? - интересуется Баки, пока Стив откупоривает бутылку и ищет им стаканы. Стакан находится один, но Барнс снова решает проблему до ее появления: протягивая руку, отнимая у Роджерса бутылку, и прикладывается прямо так, ртом к горлышку. Стив едва удерживает себя от восклицания, потому что Джеймс всегда пьет неосторожно, вот и теперь янтарные капли скатываются по подбородку, затекая под рубаху, и это неправильно, то, как он провожает их взглядом. То, что Барнс видит это и никак не реагирует.

- Из Бруклина, Нью-Йорк, - он прочищает горло и наконец отводит взгляд.

- Символ нации из американских трущоб, - Баки утирает губы тыльной стороной руки и смеется, открыто и весело, - американская мечта во плоти. - А после как-то моментально грустнеет, и на вопросительный взгляд Стива долго впивается в него ответным, расфокусированным и темным, прежде чем заговорить. - Знаешь, в Бруклине у меня осталась семья. Я бы хотел дожить до конца войны. Очень.

И с каждым его словом сердце Стива разбивается вдребезги.