- Хвостом... не дергай, - просьба выходит жалкой, вымученной, и Джеймс поражается тому, как неуверенно звучит собственный голос. Дрожит, срывается, как у малолетки во время первого снюхивания. Вот ведь глупость. Но вести себя как-то по-другому не получается: Стив смотрит на него из-под ресниц, и губы у него такие нежные и розовые, приоткрытые в идеальном "о" - только и ждут джеймсова поцелуя. Роджерс тычется носом в его подбородок, шею, трется, как маленький, и как справиться со всем этим, Барнс не знает. Не привык к нежности, не помнит, что такое нежность, но учиться приходится, притом немедленно.

- Нужно обработать раны, - это Стив говорит ему в рот, поэтому Джеймс не сразу понимает смысл сказанного, и только когда горячий язык проходится по вспоротой чужими когтями щеке, замирает как вкопанный. Господи, Роджерс, во имя всего святого, ты же несерьезно? Нельзя подставлять свой хвост под чужой, нельзя позволять кусать свои уши, нельзя, нельзя, ни в коем случае нельзя быть таким открытым и искренним, ведь люди, они обманывают, они разбивают сердца, бросая тебя с осколками, застрявшими за грудиной, неужели ты не понимаешь, глупая ты морковка. Но Джеймс не озвучивает это вслух, молча притягивает Стива ближе и шепчет, и снова выходит жалко до озверения:

- Ты не обязан, - но Роджерс лишь упрямо мотает головой, а после Барнс чувствует прикосновение горячих пальцев под рубашкой, которая сползает по израненным плечам и падает на пол. Все это слишком похоже на кадр из порно-фильма: Стив опускает его на диван, устраиваясь на его коленях, и если бы не топящая с головой нежность, Джеймс не позволил бы себе больше ни секунды промедления, только вот он, полностью погруженный в эти новые, странные и неожиданные ощущения, полностью отдает себя во власть ласковых прикосновений и лишь стонет сквозь зубы, когда Роджерс принимается вылизывать его раны.

Это слишком интимно, этого слишком много, и волосы на его хвосте так крепко стоят дыбом, что вот-вот заискрит между ними от напряжения. Роджерс на пробу трогает языком глубокий порез на его руке, и Джеймс шипит: рану щиплет от слюны, тело вздрагивает от прошивших его ощущений. Ему хочется прочитать Роджерсу лекцию на тему того, как в большом и жестоком взрослом мире маленькие зайчата страдают от страшных незнакомцев, которые их используют и после выкидывают, как ненужную ведь, в надежде, что Стив одумается и прекратит делать то, что делает, но он медлит, потому что в его жизни было слишком мало тепла, и даже если Роджерс потом поймет, что делал что-то не то, и сбежит, что ж, у Барнса останутся воспоминания о том, как много дал ему этот странный парень.

- Ты не понимаешь, что делаешь, да? - он зарывается пальцами в чужие волосы, лаская кончики ушей, и Стив ерзает на нем, вытягиваясь в немой просьбе продолжить эту ласку, а после Джеймс чувствует коготки, вжимающиеся в его живот. Во рту пересыхает от возбуждения: вонзит, нет? Но Роджерс предугадываемо замирает, и Барнс убеждается окончательно: маленький полицейский, случайно забредший в грязный опасный бар, действительно неопытен совершенно и действует только на инстинктах, не понимая, что делает и к чему это может привести.

Коготки щекочут его своими прикосновениями, и он решается прервать их странные брачные танцы, потому что происходящее ну просто ни в какие ворота, и если обычно ему плевать на чувства тех, кто просыпается в его постели, исчезая еще до утреннего кофе, то в этот раз все не так: дурацкое желание уберечь, позаботиться, удержать от ошибки, даже если этой ошибкой будет сам Джеймс, перевешивает в нем жажду секса.

- Так не пойдет, кочерыжка, - говорит он, отвечая улыбкой расползающемуся по чужому лицу выражению обиды , - ты творишь со мной соверешенно незаконные вещи, и я не буду спать спокойно, пока не просвещу тебя на тему того, к чему это может привести во взрослом мире.

А после выпускает когти, ощутимо больно даже для себя самого впиваясь ими в чужой живот.

Стив скулит, ему больно, но, что странней всего, пока острые когти входят ему под кожу, а теплый язык внезапной лаской проходится по шее, ему не меньше желания отскочить хочется, чтобы Джеймс продолжал. Он чувствует запах собственной крови, и уши испуганно прижимаются к голове, пока нос заинтересованно дергается - вопреки любой логике. Барнс издает тихий смешок, расслабляя ладонь и вынимая когти, а после тихо просит:

- Ложись, - и аккуратно укладывает Роджерса на диване, нависая сверху. Он не целует его, хотя Стив надеется на прикосновение мягких губ, облегчивших бы наверняка неприятное ощущение от вспоровших его когтей, мягко проходится носом по его щеке, соскальзывает на ключицы, трогает ртом живот, а после Стив дергается от прошивающих его ощущений, когда горячий язык касается открытой раны.

- Теперь понял? - выдыхает ему в живот Баки, и Стив судорожно кивает. - Никогда никому не позволяй так делать, если только не доверяешь на сто процентов.

- Я доверяю тебе, - просто сообщает Роджерс, и Джеймс замирает, а после начинает мягко вылизывать его живот, трогая налившиеся кровью отметины от собственных когтей. Стив подается бедрами навстречу его рту, вытягивается на диване, вынуждая Баки сползти на его бедра, стонет тихо, просяще, и Джеймс просовывает руку под его спиной, касаясь хвоста, чувствуя, как тот дрожит в его ладони.

- Ты меня не знаешь, - зачем-то убеждает он, словно до Стива сейчас наконец дойдет, где он и с кем, и он сбежит, но Роджерс, словно чувствуя его опасения, его страх, только касается рукой его волос, зарываясь в них пальцами, тянет к себе и выдыхает в чужие губы:

- Я никуда не уйду.

Джеймс чувствует себя так, словно внезапно выиграл миллион.

Стив отзывчивый, мягкий, трепетный, и это так странно, так непривычно в своей искренности, что Джеймс теряется, пытаясь показать ему сразу все, что умеет, открыть те ощущения, которые Роджерс наверняка никогда прежде не испытывал. И дрожит сам, как подросток, разглядывая разметавшееся под ним тело.

- Зачем ты вылизываешь меня, как детеныша, - смеется Стив в подушку, а после затыкается на полуслове, чувствуя, как язык Джеймса соскальзывает по его спине туда, к хвосту. - Господи, нет, нет, не смей.

И это первое, что Стив пытается ему запретить делать, потому что даже такой наивный парень, как Роджерс, не может не знать, что означает это движение. Джеймс целует его в поясницу, обводит языком ямочки, а после стягивает джинсы ниже, касаясь хвоста кончиком носа. Ему нестерпимо хочется чихнуть - мягкий мех щекочет ноздри, и он матерится сквозь зубы: "Чертовы кролики, неужели нельзя было придумать нормальный хвост, а не это". Он больше чем уверен, что Стив, притихший и уткнувшийся лицом в подушку, сейчас красный, как вареный рак. Джеймс прислушивается, улыбаясь осторожным выдохам сквозь зубы, понимая, что тот едва держится, чтобы не сорваться и не выскользнуть из его рук - подальше от бесцеремонного языка, забирающегося под хвост.

- Джеймс, - всхлипывает он, когда Барнс соскальзывает пальцами между его ягодиц и прикусывает хвост зубами.

"Чертовы кролики", - думает Баки снова, но на этот раз уже с восхищением, чувствуя дрожь в теле, застывшем под ним. Ему даже не нужно принюхиваться, чтобы услышать этот запах: Стив кончил под ним от одних только его прикосновений.