Он кидается к Стиву, вскакивая с крыльца их старого дома, едва успевает заметить его на подъездной дорожке. Роджерс зябко ежится от налетевшего ветра, прячет лицо от снежинок, нещадно колющих щеки, и Барнсу приходится остановиться в паре метров.

На что он надеялся? Стив не почувствует его присутствия, Стив не почувствует ничего, кроме холода. Холод теперь единственное, что он может ему преподнести, но никто не будет рад такому подарку. Крыльцо, на котором он сидел, покрылось пленкой льда, и когда Роджерс предугадываемо подскальзывается, Джеймс успевает проклясть себя тысячу раз: тело Стива проходит сквозь его ладони, и не дать ему упасть Барнс не в силах. Даже подкинуть вместо твердого дерева мягкую подушку из снега и то не успевает. Бесполезный никчемный дух.

Пока Стив трясущимися от холода руками отряхивает себя и шарит по карманам в поисках ключей, Солдат напряженно думает, но в голове абсолютная пустота и ни одной идеи, как подать другу знак, что он жив. Когда дверь наконец поддается, Барнс спешит следом за Стивом в дом, но одергивает себя на пороге: в их доме никогда не было тепло, а его присутствие сделает прохладные комнаты совсем ледяными. Он не имеет права причинять такие неудобства другу.

Ночь Рождества, которую Роджерс проводит наедине с его фотографией, Джеймс проводит возле окна, с разрывающимся сердцем наблюдая за другом. Возвращение домой оказывается пыткой похуже смерти, нескончаемой и невыносимой.

***

"Стив!" - голос кричит, надрывается. Баки срывается в ущелье, протягивает к нему руки, но Роджерс не в силах ни спасти его, ни удержать: собственные руки не слушаются, и чужие пальцы выскальзывают из их слабого захвата. Друг разбивается на его глазах, оставясь лежать сломанной куклой в снегах в месте, которое никто ему не покажет, которое сам он не найдет. Потому что его даже не было на этой проклятой войне: бесполезное тело, не пригодное ни для чего, не позволило ему отправиться на фронт вместе с Барнсом.

Стив просыпается резко, внезапно и тяжело дышит, пока садится на постели. Сердце колотится с такой силой, что, кажется, вот-вот проломит грудную клетку. И это отвлекает. Страх собственной смерти отвлекает от эха крика, разрывавшего его уши во сне. Представлять, как Баки умирал - страшное занятие. Все, что ему сказали - это то, что сержант погиб при падении с поезда. Ему не рассказали подробностей, не позволили узнать место смерти, не сообщили, как найти и забрать тело. Потому что тело так и не нашли. Говорят, в тех местах вообще редко находят убитых солдат: там, где не справляется снежная буря, дикие звери быстро уничтожают улики пребывания человека, поэтому представлять чужую смерть, пусть даже так, страшно и болезненно - его единственный шанс разделить с Джеймсом его страшную участь.

Роджерс поднимается и идет на кухню. Пальцы дрожат, когда он пытается налить воды в стакан, и стакан соскальзывает, разбиваясь об пол. Соскальзывает, как ладони Барнса в его кошмаре. На кухне такой холод, что достаточно закрыть глаза, чтобы представить тот далекий и неизвестный ледяной край, где осталось тело Джеймса. Представить себя на уносящемся поезде. Почувствовать, как ветер слизывает капли с горячих щек и уносит туда же, в ущелье, вслед за другом.

Разбитое стекло кухонного окна, наполовину заложенное кирпичами, не спасающими от холода, покрылось инеем даже изнутри. Осторожно перешагнув через осколки стакана, Роджерс подходит к нему, утыкаясь лбом в ледяную поверхность. Ему холодно, ему невообразимо холодно, но он терпит, сжимая кулаки. Потому что Баки было холоднее.

А где-то за стенкой у его соседки, потерявшей на войне мужа, Бинг Кросби негромко поет о том, что, какой бы ни была долгой дорога, он вернется домой к Рождеству, и под тихий, тоскливый женский вой сердце Стива медленно разрывается на кусочки. Потому что муж этой леди уже не вернется домой, потому что Барнс уже не вернется домой, и это Рождество - самый черный в их жизни день, а не светлый и долгожданный праздник.