Фактически отсутствующая зима в Нью-Йорке позволяет ему не тратить много времени на выполнение своих обязанностей, и Джеймс проводит дни и ночи с Роджерсом, покидая его крайне редко. Поэтому сейчас, когда он понимает, что Стив в очередной раз вот-вот проспит, он собирает отменный снежок, швыряя его в окно. Тот рассыпается, ударившись о раму, и Баки удовлетворенно кивает, прислушиваясь: Стив подскакивает на постели, оглядываясь по сторонам с ужасом в глазах. Он замечает снежный отпечаток в окне, успокаиваясь, но дело сделано: Роджерс нехотя выползает из-под одеяла, шаря ногами по полу в поисках тапок, и наконец встает. Баки рад, что хотя бы так они по-прежнему вместе и он может заботиться о друге. До весны еще полтора месяца, и у него есть время, чтобы побыть рядом, пока лето в этой части планеты не отнимет эту возможность.

На улице скользко, и как бы Барнс ни старался, Роджерс все равно умудряется въезжать в стены, падать, скользить, как на коньках, и это так смешно, что порой Джеймс попросту не успевает подкинуть ему снега, чтобы приземляться было чуть мягче. И каждый раз, пока Стив, все-таки поступивший в художественный колледж, слушает лекции, Джеймс забывает, что нужно контролировать свои силы: к концу второй пары все перила и ступеньки оказываются покрыты тонким слоем льда, а окна - инеем, который при должной фантазии, в коей Роджерсу не откажешь, складывается в смешные узоры, которые Стив срисовывает на поля тетрадей.

Вот и сейчас Баки, утомившийся в ожидании, рисует злобную рожицу, растекающуюся в совсем не злобное пятно, а Стив ловко переносит ее в тетрадь, и Джеймс застывает с открытым ртом. Он придумал способ, как связаться с другом! Барнс хлопает себя по лбу от негодования: эта возможность всегда была под носом, точнее, под рукой, как же он мог ее не заметить? Рисовать на окнах аудитории кажется ему глупым, и он в нетерпении носится вокруг здания, вынуждая студентов натягивать шарфы по самые уши под порывами ветра, которые не могут сдержать ни стены, ни окна. До конца пары каких-то десять минут, но они кажутся ему вечностью.

Поэтому когда Роджерс наконец появляется в дверях, Джеймс подлетает к нему так быстро, как только может, хлопая по плечу проходящей сквозь чужое тело рукой и чувствуя себя неловко, видя, как зябко ежится друг от этого прикосновения. "Прости, Стив", - бормочет он, словно Роджерс может его услышать, и отлетает подальше, провожая приятеля обратно до дома издали. Ему страшно решиться осуществить задуманное, страшно, что Стив не поймет его послания. Но еще страшнее оказаться навсегда запертым с другом по разные миры без возможности связаться. Страшно, что вина, сгибающая плечи друга день ото дня все сильнее, однажды его сломает.

В этот раз ему нужно много, много холода, и Баки призывает столько сил, сколько может. К вечеру температура падает до небывалого в этих краях за последние годы минуса, и люди исчезают с улицы, прячась по домам. Роджерс не реагирует на завывания ветра, рвущегося сквозь покосившуюся раму, не реагирует и на снег, залетающий в комнату. Но вот стук от удара нескольких снежков проигнорировать он не в силах, и светловолосая голова обозначивается в проеме окна. Стив осматривает улицу, но, не находя виновника обстрела, хмурится и прищуривается, пытаясь разглядеть получше сквозь снег. И тогда Джеймс подходит к окну, поднимаясь на уровень чужого лица. Ему страшно, ему чертовски страшно, потому что шансы невелики, и он не знает, что будет делать, если затея провалится.

Барнс выдыхает, видя, как тотчас же от его дыхания поверхность стекла расходится инеем, а после пишет на его поверхности: "Стив", и это похоже, скорей, на набор закорючек, чем на четкий почерк, но Роджерс переводит взгляд на надпись, и глаза у него становятся большие-большие, как улыбка на лице Баки, когда он понимает, что друг прочитал все правильно, что друг наконец заметил его присутствие.

- Бак? - ошалевший взгляд Роджерса Барнс точно не забудет. И то, как он врезается лицом в стекло, больно ударяясь носом и лбом, но даже не замечает этого, разглядывая собственное имя на стекле. Джеймсу нужно больше пространства, потому что иней расползается неровно, буквы теряют свои очертания, но он все-таки выводит кривое "да" поверх того места, где прежде написал имя друга, видя, как тот меняется в лице. Когда отец Стива погиб на войне, он не плакал, когда умерла его мать, Стив не плакал, но сейчас его глаза полны слез, а дрожащие пальцы скользят по промерзшему стеклу с обратной стороны в попытке потрогать возникающие перед ним буквы.

- Как? - он выдыхает это неслышно, а после повторяет несколько раз громко и четко, словно Барнс глухой, и Джеймс смеется, смеется так радостно и заливисто от облегчения, что снег взметается на тропинке перед домом Роджерсов, и Стив замечает это, спрашивая. - Это ты?

Но вместо ответа Джеймс складывает из танцующих в воздухе снежных хлопьев "Выходи", надеясь, что Роджерс разглядит в этой снежной буре хоть что-то. И Стив не подводит: отшатывается от окна, словно увидел приведение, а после так быстро как может натягивает одежду и выскакивает на улицу, позабыв и шарф, и шапку, и, кажется, все на свете. Барнс недовольно кидает ему в голову снежком, и Стив расплывается в счастливой улыбке, стряхивая с волос снег: намек понят. Он смеется так же громко и радостно, как и Барнс, а после с веселым "Я сейчас" торопливо поднимается обратно в дом и возвращается уже полностью одетым.

Баки немного беспокоит, что подумают о Стиве соседи, если кому-то из них захочется высунуться в окно посмотреть на заснеженную улицу, но все это не имеет значения. Он обнимает Роджерса, чувствуя, как тот моментально сжимается от холода, но терпит, и улыбка у него такая светлая, такая роджерсова, такая родная, что ради этого стоило возвращаться к жизни, пусть даже в такой форме.

У Стива слишком много вопросов, и Джеймсу так многое хочется ему рассказать, но, рисуя на стекле, обо всем не расскажешь, и он толкает друга ветром в спину, указывая путь в сторону заднего двора: там не так много снега и достаточно земли, чтобы получилась доска, писать на которой будет проще, чем на окнах, но и этого оказывается недостаточно, потому что у Барнса не хватает терпения, чтобы выводить долгие фразы, и все чаще и чаще ветер сносит написанное, смешивая грязь со снегом в одну кучу. Дурацкий способ общения, но другого у них нет.

- Не нервничай, - просит у него Стив, - мы что-нибудь придумаем.

И Барнс лишь ласково треплет его макушку, показывая, как благодарен за терпение. А после чувствует, как его тянет прочь, понимая, что, несмотря на веселье и воссоединение с другом, его работу никто не отменял, и, если он не хочет, чтобы очередным замерзшим насмерть человеком стал Роджерс, нужно торопиться. "Мне пора" - получается криво, но Стив разбирает написанное, досадливо оглядывая пустой двор. Ему не хочется расставаться с Джеймсом, только не теперь, но им действительно пора обоим: Роджерс не чувствует от холода собственных рук, и нужно поскорее вернуться в дом, чтобы не подхватить воспаление легких. Он не озвучивает свои мысли выжидательно плящущим снежинкам и только кивает, соглашаясь.

- Увидимся завтра, - губы едва двигаются - настолько замерзли, и Стив торопится обратно в тепло, предпочитая не думать над тем, что Барнс, в отличие от него, туда зайти не может. Больше не может. Если, конечно, не хочет превратить его квартиру в ледяной дворец. Только вот, когда он оборачивается помахать на прощание, задний двор оказывается пуст, а ветер стихает, и лишь корявое "мне пора" крупными размашистыми буквами привычного джеймсова почерка напоминает ему о том, что все это ему не приснилось.

Наутро он предугадываемо валится с температурой, но это пустяки: ледяная ладонь Джеймса, который все-таки, вопреки собственному же нежеланию заходить и морозить квартиру, периодически заглядывает проверить, как тут Стив, облегчает жар своими прикосновениями, практически неотличимыми от тех, что принадлежали еще живому Барнсу.