Флёр-де-Лис очнулась ото сна, когда назойливый луч солнца, проникнув в гостиную, пощекотал нос и глаза. Спохватившись, что её мог заметить кто-то из прислуги — сплетен не оберёшься потом, — она поднялась и тут же прикусила губу от внезапной вспышки боли внизу живота, которая так же быстро прошла, как и возникла. Переждав несколько мгновений, она стремительно пошла прочь из гостиной, чтобы в своих покоях привести себя в надлежащий порядок.

      Закончив с утренним туалетом и отпустив служанку, помогающую собрать причёску и затянуть корсет, молодая госпожа де Шатопер снова спустилась к завтраку: хоть она совершенно не чувствовала себя голодной, обижать старую кухарку, которая всегда была добра к юной жене своего господина, не хотелось. Войдя в столовую, отделанную розовым мрамором, Флёр-де-Лис замерла, как вкопанная: во главе стола сидел сам Феб. Обычно присутствие Шатопера в том или ином месте слышалось издалека: он то гремел обмундированием и оружием, то топал тяжёлыми каблуками, то храпел на всю округу так, что стены дома, казалось, дрожали и ходили ходуном, то весьма звучно ел, звеня приборами о тарелку и громко разговаривая с прислугой или гостями, а то и вовсе мерзко чавкая.

      Сейчас же Феб сидел за столом, не притрагиваясь к пище и вину. Он настолько был погружён в свои мысли, что даже не заметил, как супруга вошла в столовую. Он был тих и задумчив, и Флёр-де-Лис сразу догадалась, что супруг снова видел этот свой сон. Поначалу она пугалась этого непривычного настроения мужа и взволнованно спрашивала, не случилось ли беды, но на все вопросы Феб бурчал лишь, что видел дурной сон, и просил оставить его в покое. В конце концов, она перестала спрашивать, но подмечала сама себе, что поутру, очнувшись от тяжёлого сновидения, он смирен, как ягнёнок, а к вечеру вновь напивается так, что идти самостоятельно не может, и его до крыльца доставляют верные собутыльники — Феб будто хотел забыться и следующую ночь провести в этом пьяном беспамятстве.

      Не желая сталкиваться с супругом лицом к лицу после ночного происшествия, Флёр-де-Лис собралась незаметно выскользнуть из гостиной, но не успела: Феб, подняв голову, посмотрел на неё.

      — Доброго утра вам, мадам, — поприветствовал он как ни в чём не бывало. — Как спалось?

      Флёр-де-Лис едва не задохнулась от возмущения: он ещё и спрашивает?

      — Вам, месье, разве есть до того какое дело? — холодно спросила она, гордо задрав подбородок, всем своим видом стараясь показать своё к нему презрение и безразличие.

       — Что за дела? — вдруг нахмурился Феб. — Что с вашим лицом? Вы столь неудачно упали или в темноте не заметили стены?

      Вспыхнув от стыда и злости, Флёр-де-Лис схватилась за щёку, которая тут же запульсировала тягучей болью — должно быть, остались следы от рук Феба. Как же служанка не заметила? Или девушка просто смолчала и не стала лезть не в свое дело, как и подобает хорошо обученной прислуге?

      — Ещё скажите, что не помните, месье! — вскрикнула Флер-де-Лис, и слёзы зазвенели в её голосе.

      — Чего не помню? — Шатопер поднялся и направился к ней.

      — Не подходите! Не смейте подходить ко мне! — крикнула Флёр-де-Лис, закрываясь от него руками.

      Феб отпрянул, точно испугавшись её реакции, но остановился.

      — Да объясните же толком!

      — Объяснить? Объяснить, как вы вчера ввалились пьяным, посмели поднять на меня руку, а потом, потом... — срывая голос от переполнявшего её гнева, Флёр-де-Лис прижалась спиной к стене, не надеясь на подгибающиеся ноги, закрыла лицо ладонями, не найдя в себе сил произнести вслух ту ужасную вещь, которую сотворил с ней супруг, и, всхлипывая, опустилась прямо на пол.

      Феб де Шатопер соображал медленно, особенно по утрам. Однако даже ему хватило ума понять, что произошедшее ночью было за гранью дозволенного и, несмотря на тёмное пятно в памяти, вина лежит непосредственно на нём. Окончательно растерявшись от обильных женских слёз, капитан всё-таки подошёл ближе и поднял жену на ноги, затем довёл до стула, стоящего возле стола, и, усадив, протянул белый платок, отделанный тонким кружевом. Флёр-де-Лис оттолкнула его руку.

      — Вы просто животное, понимаете вы это или нет? — сквозь слёзы проговорила она. — Монстр! Чудовище!

      — Я... прошу прощения, мадам. Клянусь жизнью, я совершенно не помню, что произошло ночью.

      — Прощения? Вы? — горько усмехнулась молодая женщина. — А на что оно вам, моё прощение, месье? Или же вы искренне раскаиваетесь, что поступили со мной, как с последней продажной девкой, коих немерено побывало в ваших руках?

      Шатопер кивнул. На тот момент, глядя на заплаканную жену и на её щеку с яркими следами, видимо, от его рук — если верить её словам, — он действительно раскаивался, и обвинительные речи Флёр-де-Лис заставили проснуться вот уже много лет спящую крепким сном совесть.

      — Если вы не в состоянии владеть собой, быть может, вам и вовсе не следует появляться дома? — продолжала Флёр-де-Лис. — Раз вам так дороги кабаки и бордели, так и живите там! Ах, конечно же, за них нужно платить, а где же вам ещё брать деньги, как не из моего приданого!

      Эти слова были для Феба хуже любой пощёчины. Кроме того, впервые за то недолгое время, что они были женаты, Шатопер осознал, что жена, прежде любившая его беззаветно и покорно терпящая любые его причуды, крайне разочарована в нём, и испугался, что она лишит его возможности тратить налево и направо золотые монеты. Понял Феб ещё и то, что начни он сейчас заливаться соловьём о своей любви, коей едва ли мог найти с напёрсток в своём сердце, жена ни за что не поверит, посчитав очередной ложью с желанием загладить вину и обелить себя.

      — Уйдите, уйдите с глаз моих! — кипела меж тем Флер-де-Лис. — Катитесь в свой кабак, к своим шлюхам!

      Феб молча потёр переносицу, затем положил в платок немного льда, накрошенного слугами для сохранения прохладности напитков, и протянул жене.

      — Приложите к щеке, это поможет, — сказал он и решительным шагом направился вон.

      Раздосадованная Флёр-де-Лис швырнула платок со льдом ему вслед, и лёд, ударившись о закрывшуюся дверь, разлетелся вдребезги. Флёр-де-Лис разрыдалась пуще прежнего.

***

      Феб же, надев мундир и покинув дом, верхом на своём верном коне направился на службу, по пути размышляя об утреннем инциденте. Мало ему одного кошмара, так ещё и жена... Конечно, выгнать его из собственного дома она не может, но вот лишить денег — это запросто. Собственно, это единственное, о чём действительно переживал капитан — очень уж быстро привык к разгульной жизни и возможности щедро платить за свои (а иногда и чужие) удовольствия, не выклянчивая у более обеспеченных товарищей стакан вина. Насилие же, совершённое над женой, смущало его уже не столь сильно, как в первые мгновения обвинения супруги. В конце концов, та отличалась от обычных его девок лишь более благородным происхождением и туго набитым кошельком. Вывод о том, что нужно хотя бы некоторое время побыть примерным мужем, напросился сам собой и вызвал головную боль. Крепко стиснув челюсти и помассировав висок, капитан несколько раз ударил бока вороного коня каблуками, и тот сорвался в галоп.

      Остатки дня, начавшегося столь неудачно для капитана де Шатопера, протекали вполне мирно и спокойно: улицы Парижа были необычайно тихими, и королевские стрелки, отвечающие за порядок в городе, даже заскучали.

      — А что, капитан, не наведаться ли нам в "Яблоко Евы"? — залихватски подкрутив ус, предложил наш старый знакомец, Жиль. — Хоть там скуку смертную разгоним! Доводилось мне слышать, будто ужасно она, скука эта, боится стакана доброго вина! А от двух-трёх и вовсе бежит, сверкая пятками!

      Шутка получилась удачной, и товарищи поддержали его смехом. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, караул сменился, теперь солдатам можно и расслабиться, получить толику развлечения за всё тягомотное время, проведённое в седле. Мысль о вине и женщинах привело их в прекрасное расположение духа, и даже самые отъявленные ворчуны навроде Гийома из Пуату, которому сами ангелы небесные не смогли бы угодить, заулыбались и решительно зазвенели кошелями.

      — Поезжайте, — кивнул Феб, мрачнея. — Но сегодня точно без меня.

      — Как? Опять? — ужаснулся притворным ужасом Жиль. — У меня просто дежа вю! Опять скажешь: устал?

      Капитан нервно мотнул головой — не оправдываться же перед товарищами о причинах своего отказа от общей гулянки. Да и, сказать по правде, в кабачок Феб поехал бы нынче с куда большим удовольствием, чем домой.

      — Мне нужно быть сегодня дома, — процедил он сквозь зубы.

      — Неужели юная супруга поместила вас под свой каблук, друг мой? — зубоскалил Жиль, не замечая или делая вид, что не замечает раздражения своего капитана.

      — Что ещё? — нахмурился Феб — дружба дружбой, но неугодное ему панибратство он спускал младшим по званию крайне редко. — Сказал же: не сегодня! Что ты как блоха!

      Жиль предпочёл оставить этот выпад без ответа и, натянув узду, направил своего коня следом за уехавшими товарищами. Феб, что-то раздражённо прорычав себе под нос, хлопнул коня по крупу, и тот послушно тронулся с места.

      До дома оставалось несколько кварталов, как вдруг из тёмного переулка раздался душераздирающий вопль, заставивший и ездока, и коня вздрогнуть от неожиданности и испуга. Определённо, кричала женщина, вкладывая в этот крик свои последние силы. Тут же послышался звон оружия, топот ног и чьи-то приглушенные голоса. Особо не раздумывая и не вглядываясь в пересечение улочек, Феб выхватил свою саблю и направил коня туда, откуда доносился шум борьбы, и тьма сомкнулась за его спиной.