Спешившись и накинув повод коня на коновязь — специальное кольцо, вбитое в стену, — Феб осторожно, чтобы не выдать себя, приближался к источнику звука: сильнее слышалась возня и металлический звон оружия, громче кричала и плакала женщина, вот только рассмотреть в темноте практически ничего не удавалось. В голове мелькнула мысль, что уличные фонари, которые обычно зажигают довольно рано, в этот раз потушены нарочно, чтобы наступающая ночь надежно укрыла преступников.

      Вдруг всё стихло, да так быстро, что воцарившаяся тишина зазвенела в ушах Шатопера, и тот понял: его появление всё-таки не осталось незамеченным. Он замер и прижался спиной к каменной стене дома, чтобы не дать разбойникам возможность напасть сзади, и выставил саблю перед собой, всматриваясь в темноту, но видя лишь силуэты домов. Глаза давно бы уже привыкли к окутавшей ночной тьме, если бы не одно но: переулок не был слишком широким, дома стояли тесно друг к другу, верхние этажи нависали над нижними, закрывая даже холодный свет звезд и луны, а в окнах не было даже единственной лучины. Удивительным было и то, что на громкие крики не повысовывались из окон обитатели домов. Обычно нарушителей спокойствия и смутьянов охолаживали содержимым ночных горшков, выливаемых прямо на макушки расшумевшихся выпивох. А сейчас… неужели парижане просто боялись вмешаться, опасаясь за свои жизни?

      Капитан вертел головой направо и налево, стараясь уловить ухом или глазом хоть какое-то движение и успеть среагировать на него, но вокруг него всё по-прежнему было тихо, и, что удивительно, даже кричащую смертным криком женщину теперь не было слышно — уж не добили ли её?

Простояв спиной к стене и с саблей наголо минут десять, Шатопер выдохнул: на него не нападали — разбойники то ли спрятались, то ли сбежали, унеся с собой добычу. Немного успокоившись, Феб решил сделать то, что нужно было сделать с самого начала — позвать себе в помощь стрелков, несущих дозор ночью. Но не успел капитан сделать и шага от стены, как совсем рядом вспыхнули факелы, заставившие его на мгновение зажмуриться. Этого короткого замешательства хватило, чтобы из его рук вырвали саблю, а его самого с силой швырнули на каменную стену, и Феб больно ударился затылком.

Перед глазами возникла устрашающая физиономия с огромным ртом, застывшим в ухмылке, шрамами на лице, спутанными длинными волосами и рогами у висков. Этот дьявол с чёрной бездной вместо глаз упёрся локтем в горло Шатопера. В свете факела мелькнуло лезвие кинжала. Феб рванулся вперёд, надеясь освободиться и перехватить руку, держащую оружие, и ему удалось оттолкнуть этого дьявола от себя. Тот упал на спину и перекатился на бок, Феб побежал, но его снова дёрнули назад, и капитан ещё раз повстречался затылком с камнем — страшному демону помогали ещё несколько таких же чертей, рогатых и косматых, как и он. Ухмыляясь, дьявол поднялся на ноги и, оказавшись рядом с Фебом, провёл по его горлу остриём кинжала. Шатопер сглотнул, ощущая, как ледяная сталь, заточенная остро, легко надрезает кожу. Глухо засмеявшись, демон снова навалился на Феба, придавливая его локтем.

      — Ты что делаешь? — рядом возник ещё один демон, четвёртый, будто вырос из-под земли. — Это же королевский солдат! Навлечёшь беду!

      — Именно поэтому я не собираюсь оставлять свидетелей! — сипло ответил ему тот, что держал Феба, и голос показался тому знакомым, хотя, быть может, это было всего лишь воображением человека, чья жизнь повисла на волоске. — И неужели ты не хочешь отомстить? Неужели не узнал, кто попался? О да, тот самый Феб де Шатопер! Забыл, как мы едва спаслись от него и его солдат? — демон говорил, но губы его оставались недвижимы, будто мерзкая ухмылка навеки впечаталась в его лицо.

      — Не забыл… — недовольно проворчал второй.

      — Он прав! Нужно было дать ему уйти! — вмешался в разговор третий, голос которого тоже показался Фебу знакомым. — Зачем лишние жертвы? Мы получили, что хотели, разве нет?

      — Уйти? И он привёл бы с собой патруль! — прошипел первый. — Неееет, отпустить я его уже никак не могу!

      Феб не увидел замаха, лишь почувствовал, как в бок дважды впилось холодное лезвие, и одежду сразу же залило чем-то горячим и липким. Осознание острой боли пришло секундами позже, но прежде чем сознание покинуло его и он сполз на землю, один факел вспыхнул ярче, и Феб увидел в глубине той чёрной бездны блеск человеческих глаз и запоздало понял: на убийцах были маски.

      Шатопер упал вниз лицом, а «демон», сорвав с себя маску, с размаха всадил кинжал ему в спину — на всякий случай, если вдруг тех двух ударов окажется недостаточно, чтобы отправить его к праотцам. Другой "демон", присев рядом, приложил пальцы к запястью Феба, долго слушал пульс, потом кивнул, подтверждая, что дело завершено, и банда спешно покинула тёмный переулок, оставив после себя два бездыханных тела — Феба де Шатопера, лежащего в луже собственной крови, и, за углом, задушенную горожанку, подол юбки которой был изорван в лохмотья, а ноги покрыты синяками.

***

      Солнце уже давно скрылось за горизонтом, а Флёр-де-Лис так и не ложилась. Она понимала, что бесполезно ожидать возвращения супруга: тот, вероятнее всего, опять приползёт под утро смертельно пьяным, а то и вовсе не сможет стоять на ногах, и дружки-пропойцы донесут его до крыльца. Молодая госпожа де Шатопер затеплила свечу и от неё зажгла масляную лампу, и, сев у окна, принялась за неоконченную вышивку. Нет-нет, да поглядывая в окно, она колола пальцы иголкой, а потом и вовсе отбросила работу в сторону: мысли совсем не о вышивании, да и оно теперь не приносит обычного успокоения. Переодевшись с помощью прислуги в ночное, она медным колпачком погасила пламя масляной лампы и легла в кровать. Сон не шел, и она смотрела в потолок балдахина, на котором художник изобразил звёзды и луну, и сейчас, в свете настоящей луны, проникающей в комнату через открытое окно, нарисованная луна выглядела белым пятном.

      По щеке Флёр-де-Лис медленно скатилась слеза, затерявшаяся в разметавшихся по подушке белокурых локонах. За первой слезинкой последовали вторая, третья, а вскоре счёт им был потерян. Да, она злилась на супруга, да, она не простила его, но в глубине души всё ещё теплилась та чистая и нежная любовь, которую испытывала эта юная дворяночка к своему прекрасному жениху, хоть огонёк этой любви был почти погашен разочарованием и унижением.

      — Я ненавижу тебя, Феб де Шатопер, — тихо всхлипнула она. — Будь ты проклят вместе со своей выпивкой, со всеми кабаками и продажными девками! Пусть тебя убьют за несколько золотых, за бутылку вина, в пьяной драке! Ни слезинки не пророню по тебе! Ненавижу тебя, ненавижу! — она лупила кулаком по подушке, будто та была виновницей её бед, пока совсем не выбилась из сил. — Где же ты, Феб? — пробормотала она, от усталости понемногу погружаясь в сон.

***

      На рассвете её разбудили громкие голоса, доносящиеся со двора и совершенно не похожие на пьяную ругань и брань. Быстро поднявшись, Флёр-де-Лис поспешила к окну, на ходу запахиваясь в халат. Во дворе стояла суматоха: конюх Жак вместе с незнакомым стрелком ловили разбуянившегося жеребца, любимца Феба, который взбрыкивал, тревожно ржал и не давал поймать свою уздечку. Четверо солдат вносили в ворота наскоро сбитые носилки из двух палок и полотна, на которых лежал Феб, бледный, словно сама смерть. Даже сверху было видно, что красивый мундир превратился в одно сплошное кровавое пятно. Ахнув и прижав ладонь ко рту, Флёр-де-Лис отступила от окна в надежде, что всё это ей привиделось, а потом услышала, как к голосам мужчин прибавился голос кухарки: старая Жанна выскочила во двор и, причитая, подбежала к своему господину. Опомнившись, госпожа де Шатопер опрометью бросилась бежать во двор, забыв даже накинуть легкий плащ и туфельки. Выбежав на улицу следом за другими слугами, она остановилась, как вкопанная: солдаты как раз проносили Феба мимо, и она, увидев вблизи кровавые пятна, заострённые, словно у мертвеца, черты лица супруга, скрюченные пальцы, испачканные кровью, на месте лишилась чувств.

      Очнулась она уже в доме, на диване в гостиной на первом этаже, и увидела подле себя Абигайль, одну из девушек-служанок. Та поднесла к её носу мешочек с нюхательной солью и теперь смачивала в холодной воде полотенце, прикладывая его ко лбу своей госпожи.

      — Я в порядке, — сказала Флёр-де-Лис, жестом отвергая протянутое к её лицу полотенце и пытаясь встать. — Где Феб? Что с ним случилось? Он жив?

      — Хозяина солдаты наверх унесли, госпожа! — сказала Абигайль, и глаза её увлажнились. — Они говорят, что нашли его в каком-то переулке, он весь израненный, весь в крови! Говорят, это конь их привёл к нему, они-то сразу узнали коня своего капитана, который почему-то без всадника был…

      — Он жив? — перебила Флёр-де-Лис. — Феб жив?

      — Навроде, жив. Жанна сейчас наверху, хлопочет возле него. За лекарем Жака отправили, скоро должен прибыть.

      Флёр-де-Лис вдруг громко расхохоталась, а Абигайль испуганно посмотрела на неё.

      — Будет знать, как по кабакам шляться! Бог наказал его, наконец! Кто же его прирезал? Наверняка, собутыльники! Не поделили последнюю монету! Или какую-то красотку! Так ему и надо! Заслужил, заслужил!

      Служанка, ойкнув, убежала в кухню и вскоре вернулась с кружкой воды.

      — Вот, госпожа, выпейте… Я слышала, солдаты сказали, что трезвый он был, не пахло вином, — говорила она, пока Флёр-де-Лис пила воду. — Там ещё женщину нашли, задушил её кто-то, а рядом маска валялась, страшная, косматая! Наверное, господин Феб услышал, как женщина та звала на помощь, поспешил туда, а разбойники и на него напали… А Красавчик-то убежал, выскочил прямо перед ночными дозорными, начал ржать и копытом бить, будто, говорят, за собой звал. Ну и привёл стрелков в тот переулок. Умный конь, молодец!

      — Я немедленно иду к Фебу! — сказала Флёр-де-Лис, когда истерика стихла. — Помоги мне встать! — велела она, и Абигайль поспешила на помощь.

      На подкашивающихся ногах Флер-де-Лис добралась до покоев Феба, но пройти дальше порога оказалась не в силах: так и осталась стоять в дверях, глядя на белое лицо своего мужа, сливающееся по цвету с подушкой. Жанна тем временем уже сняла с него мундир и разрезала пропитанную кровью сорочку, осторожно освобождая его от прилипшей ткани.

      — Это я виновата, — прошептала Флёр-де-Лис, глядя, как кухарка аккуратно промывает раны, а Феб, всё ещё находящийся без сознания, даже не стонет от боли и не шевелится, будто, правда, покойник какой. — Я пожелала, чтобы его убили, и вот… Сбылось проклятие…

      — Извините, мадам. Позвольте мне войти? — услышав голос позади себя, Флёр-де-Лис обернулась и увидела пожилого мужчину, в котором узнала лекаря Симона ля Неж. Посторонившись, она пропустила его в комнату, и лекарь сразу же направился к Фебу, попросив всех покинуть помещение.

      Ожидая, пока ля Неж осмотрит Феба и завершит промывание ран и перевязку, Флёр-де-Лис вместе с Жанной ходили по коридору, заламывая от волнения руки, а когда лекарь вышел, вытирая полотенцем руки, кинулись к нему.

      — У меня нет для вас радостных новостей, — покачал головой тот. — Не жилец он. Много крови потерял, раны глубокие в брюшной полости, удар в спину задел лёгкое. Если выживет… Это будет чудом, не иначе. Сейчас я сделал всё, что мог, дальше вам остаётся только молиться и вовремя менять повязки.

      Он замолчал, будто чего-то ожидая, и Флёр-де-Лис, догадавшись, что тот ждёт оплату своего визита, кивнула маячившему неподалёку Жюсто, чтобы тот отсчитал необходимое количество монет. Симон ля Неж, отвесив поклон, пошёл за слугой, но напоследок обернулся:

      — Я бы на вашем месте посылал не за лекарем, а за священником.

      Флёр-де-Лис вздрогнула, но ничего не ответила, лишь упрямо поджала губы, а после решительно вошла в спальню, и Жанна вошла следом за ней. Опустившись на край кровати, Флёр-де-Лис коснулась холодных пальцев Феба и взглянула в его лицо.

      — Мы не сдадимся, Жанна, — тихо сказала она. — Нужно сделать всё возможное, чтобы он выжил, слышишь?

      — Конечно, госпожа, — кивнула кухарка. — Он же мне как сын, как родного его люблю. Не будем слушать этого лекаря, верно? Вытащим Фебку. Он сильный, справится с любой напастью.

      Жанна продолжала говорить, а Флёр-де-Лис слушала её, медленно кивала в ответ на слова кухарки и сжимала пальцы супруга, будто стараясь согреть их своим теплом. Ей было страшно: если Феб умрёт, то она останется вдовой, а если нет, то опять может вернуться к своим загулам и пьянкам, а этого молодая госпожа де Шатопер боялась ещё больше.