Когда молодая госпожа де Шатопер открыла глаза, за окном было едва ли светлее, чем в тот момент, когда она уснула после короткого разговора с Жанной — час ли, два ли назад, или вовсе день прошел, и уже опять вечер? Как бы то ни было, чувствовала она себя многим лучше, чем накануне, и голова не казалась налитой свинцом.

      Она откинула расшитое шёлком покрывало — подарок тетушки на свадьбу — и в несколько прыжков, стараясь поменьше ступать на холодный пол, добралась до ширмы, за которой служанка оставила готовый наряд для своей госпожи и кувшин с чистой водой. Решив не прибегать к посторонней помощи (ах, видела бы матушка!), она склонилась над медным тазом и побрызгала водой на лицо, а после погладила шёлковую котту* рукой, но оставила её висеть на прежнем месте, отдав предпочтение свободному и длинному халату и мягким туфлям, а выйдя одетой, обнаружила на столе у окна накрытый салфеткой поднос - конечно, старая Жанна позаботилась и о завтраке для госпожи. Оглядев его содержимое и вдохнув запах свежей выпечки, Флёр-де-Лис вдруг поняла, что никогда прежде не чувствовала такого сильного голода, и с аппетитом принялась за маковую булочку, запивая её чуть остывшим молоком.

      Шум в коридоре отвлек её, она услышала взволнованные голоса, и сердце пронзило страхом — Феб! Неужели добрая весть, которую принесла Жанна, была лишь сном, или же она заставила позабыть о том, что муж серьезно ранен? Самое страшное позади, так и переживать не о чем? Оставив всё, она поспешила в спальню супруга.

      — Поднимай, поднимай его, Жак!

      Флёр-де-Лис увидела, как Жюсто и Жак поднимают Феба с пола, а Жанна требует ответа от плачущей служанки.

      — Что? Что случилось? — кинулась с расспросами Флёр-де-Лис. — Феб, что с ним?

      — Ничего страшного, матушка, — елейным голосом пропела Жанна и вперила суровый взор в дрожащую служанку. — Рассказывай!

      Заикаясь и всхлипывая, та рассказала, что пришла утром, как обычно, чтобы привести комнату в порядок и напоить хозяина водой с лекарством, а тот возьми и очнись, да еще и "сами с кровати встали и к дверям пошли" — в этом она всеми святыми клянется.

      — Что же ты, дуреха, не остановила, а? — кряхтел Жюсто, укладывая хозяина на подушки и обозревая намечающуюся шишку на лбу.

      — Да разве ж я удержу? — всхлипнула служанка, которую, как вдруг вспомнила Флёр-де-Лис, звали Люси (девушка больше помогала Жанне в кухне и убирала часть комнат, потому Флёр-де-Лис видела её редко и забывала имя, в отличие от Абигайль, которая была личной её горничной). — Вы-то вдвоём его еле-как подняли... А я попробовала остановить, так господин меня словно соломинку смели с пути, я ажно о стенку ударилась плечом, болит по сию пору...

      — Дальше, дальше! — воскликнула Флёр-де-Лис, но тут же опомнилась и повторила шепотом. — Что дальше было?

      — Да ничего, ваша милость. Его милость два шага сделать изволили и упали, я и побежала Жака звать и месье Жюсто.

      — Он в порядке? — спросила Флёр-де-Лис, обернувшись к Жюсто.

      — Вестимо, госпожа, шишка будет, но это ничего.

      — Примочку с травами целебными сделаю — вмиг пропадет! — подтвердила Жанна, и Флёр-де-Лис с облегченным вздохом опустилась на скамью.

      — Зачем же он вставал? И куда хотел пойти? Жанна, ты говорила, что сегодня приходил в себя. Он что-то говорил?

      — Да все чёрта какого-то поминал, — припомнила кухарка.

Флёр-де-Лис вздрогнула.

      — Чёрта?

      — Или дьявола, поди разбери...

      — Может, про маску ту? — встрял молчавший прежде Жак. — Говорили же, что маску страшную нашли рядом с господином... На чёртову рожу похожа! Может, во сне она привиделась, вот Его милость, очнувшись, и пошел искать, чтобы с обидчиком поквитаться.

      — Или просто пошел... Знаете, госпожа, по привычке.

      — По привычке?

      — Ну да. Как спросонья, что ли. Только сил-от прежних нетуть. Вы простите, моя хорошая госпожа, я в этих заумных вещах плохо разбираюсь, может, дохтырь вернее скажет.

      — А послали за ним? — встрепенулась Флёр-де-Лис.

      — Первым делом, — успокоила её Жанна и, откланявшись, ушла, чтобы "примочку на буйну головушку приготовить".

      Флёр-де-Лис подошла к кровати и присела на край, взглянув на мужа. За это время, что Феб провел практически без сознания, он изрядно похудел, но, хвала Небесам, сейчас его лицо уже не было похоже на бледную безжизненную маску, пугающую её до оцепенения.

      Она коснулась пальцами его лба, провела по виску и щеке и внутренне затрепетала, когда веки мужа дрогнули, и он медленно открыл глаза.

      Их взгляды встретились, и Флёр-де-Лис вдруг осознала, что настолько привыкла видеть Феба без сознания, что теперь смотреть в глаза мужа казалось странным, непривычным и ужасно неловким. Но она смотрела, смотрела, смотрела, боясь моргнуть и упустить хотя бы мгновение — глаза Феба, и прежде тёмные, теперь казались почти чёрными, бездонными, и Флёр-де-Лис чувствовала, как эта бездна затягивает её.

      — Как вы себя чувствуете? — спросила она, усилием воли сбрасывая с себя оцепенение.

      Феб смотрел на неё внимательно и будто изучающе, но не проронил в ответ и слова, а после и вовсе отвернулся и прикрыл глаза.

      Подумав, что супруг ещё слишком слаб, чтобы говорить, и теперь он вновь уснул, Флёр-де-Лис не стала больше тревожить его и отошла от кровати, пропуская Жанну с её волшебными примочками, способными враз залечить любые шишки и синяки. Старая кухарка смачивала корпию в травяном отваре, отжимала и прикладывала к ушибленному лбу Феба. Флёр-де-Лис поначалу наблюдала за ней, а потом, заскучав, отвлеклась на вид за окном: на улице, за забором, бегали дети, перепрыгивая через лужи, и ей вдруг подумалось, что однажды и её ребенок будет вот так же бегать и играть, звонко смеяться и шлёпать босиком по лужам. Ох, нет, что же это? Разве пристало дворянским детям себя так вести? Нет-нет, её малыш будет смирным и спокойным, точно ягненок, и, одетый в прелестную кружевную рубашечку, будет прилежно играть в деревянные игрушки на ковре в её покоях...

      — Жанна, оставь, довольно! — из сладких грёз её выдернул недовольный голос мужа.

      Флёр-де-Лис быстро обернулась, думая, не мерещится ли ей это, и не Феб ли только что казался совершенно обессиленным.

      — Моя голова в порядке! — продолжал тем временем Феб. — Жак, подойди. Отправляйся в гарнизон, найди там Жиля д'Обрэ, пусть немедленно приезжает сюда. Если в гарнизоне его нет, ты знаешь, где он живёт, — поезжай к нему домой.

Молодой конюх с поклоном покинул комнату.

      — Ты чегой-то, друг милый, удумал такое? — с подозрением спросила Жанна. — Я этого Жиля д'Обрэ, собутыльника тваво, на порог не пущу, так и знай!

      — Уймись, — поморщился Феб. — Он мне нужен, чтобы схватить тех ублюдков, из-за которых я едва не сдох. Я уверен, что знаю их главаря, я его точно уже когда-то встречал.

      Флёр-де-Лис поднялась со стула, что стоял у окна, вне поля зрения Феба, и подошла ближе, с негодованием глядя на мужа. Тот, увидев её, снова поморщился, будто от приступа головной или зубной боли.

      Флёр-де-Лис, уже готовая высказать ему всё, что она о нём думает, вместо этого подобрала юбки и быстро выбежала прочь. Тяжело дыша от гнева и подступающих слёз, она прижалась спиной к дверям. Стоило ли просиживать у его изголовья дни и ночи напролет, чтобы получить в награду раздражённый взгляд? Как глупо было с её стороны надеяться, что он изменился, что болезнь смягчила его сердце, что он, наконец, полюбил бы её так, как рыцари в романах любят своих прекрасных дам...

***

      — Вы, Ваша милость, конечно, не святой, да и я вам не указ, но мне казалось всегда, что вы достаточно добры... А сейчас вижу, что вы злы и глупы настолько, что превзошли в своей злобе цепного пса, а в глупости — винную пробку! — сказала Жанна, проводив госпожу де Шатопер взглядом. И куда только девался этот её извечный говорок, на коем изъясняются простолюдины?

      — Это еще почему? — Феб настолько удивился, что его кормилица обратилась к нему на "вы", чего не делала, на его памяти, никогда, что забыл оскорбиться брани, недостойной дворянина.

      — О, господину нужны объяснения? А самому сообразить у господина ума не хватает? — Жанна постучала костяшкой пальца прямо по шишке, вскочившей на лбу Шатопера. — Жюсто, выйди-ка, сделай одолжение.

      Тот удалился, не забыв поклониться господину. Даже этот старый дворецкий, от строгого взгляда которого дрожала вся прислуга, побаивался Жанну.

      — Ты зачем так с госпожой Флёр, а? Она те чё плохого сделала, ирод ты бессердешный!

      Феб, услышав привычную речь, даже облегченно выдохнул — эта внезапная светскость и манерность из её уст пугали его, как в детстве пугали розги в руках отца. Так и казалось, что сейчас его поставят в угол на горох.

      — Не знаю. Видеть её не могу, — буркнул Феб, отворачиваясь. — Раздражает!

      — Ах, не моооожешь! — подбоченилась кухарка. — Ах, раздражааает? Вы поглядите на этого принца! А ну, на меня смотри, бессовестный, што глаза бесстыжие отводишь? Кто, ты думаешь, у кровати твоей дневал и ночевал, пока ты одной ногой в могиле стоял? Ты думаешь, старая Жанна с тобой возилась? А то других делов у меня нет! Да если бы не супруга твоя, давно бы дьяволу душу отдал бы — Господь Всемогущий твою душонку и за злато на небеса не возьмёт, ему гнильё такое без надобности!

      Флёр-де-Лис, бывшая все это время за дверью, уняла слёзы, подняла голову и удивленно прислушалась. Жюсто, вышедший из комнаты минутой ранее, конечно, увидел свою госпожу, но, поклонившись и ей, знаком показал, что не выдаст. Жанна, конечно, лукавила и превозносила заслуги своей госпожи, ибо именно на плечи кухарки легли заботы и уход за раненым. Голос Феба Флёр-де-Лис почти не слышала — Жанна, видно, не давала ему и слова вставить в поток своей гневной речи.

      — Да ты в ноги ей упасть обязан и колени целовать, а ты даже спасибо крохотное не удосужился сказать, физиономию свою морщишь тут!

      — Жанна, мне не пять лет, чтобы твои отповеди слушать! — буркнул раздраженно Феб. — Замолчи!

      — Поогрызааайся, поогрызааайся мне тут! — совсем непочтительно перебила его кухарка, а Флёр-де-Лис хихикнула. — Вот всыплю тебе по первое число!

      — Ай, Жанна! Ты что творишь?! Я же раненый!

      Флёр-де-Лис прикрыла ладошкой рот, чтобы не расхохотаться в голос, представляя, как Жанна охаживает господина всем, что только под руку подворачивается.

      — Ишь, симулянь, раненый он! Иди и прощения у супруги проси, и только попробуй еще госпожу золотую мою обидеть, я тебе так всыплю, что звезды средь бела дня увидишь! Вставай, говорю!

      — Да я ж опять упаду!

      — Ничо, у тебя, здоровье, как у быка, на троих хватит! Упадешь, так, авось башкой своей еще ударишься, мозги на место встанут, соображать начнёшь! Ежели еще не все пропил, ежели еще осталось, чем соображать! Ступай, симулянь окаянный, я кому сказала!

      Флёр-де-Лис, поняв, что может быть поймана на месте преступления — за подслушиванием, — заметалась по коридору, а потом юркнула в свои покои, прикрыв дверь, благо, мягкие туфли помогли сделать это бесшумно. Схватив книгу — первое, что попалось под руку, — она уселась на скамью у окна и постаралась сделать самое безразличное выражение лица, на которое только была способна, хоть сердце готово было выпрыгнуть из груди.

      Она попыталась вникнуть в содержание страниц, но взглядом то и дело возвращалась к двери, ожидая стука, но все равно вздрогнула, когда постучали.

      — Кто это? Входите, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее и не дрожал, как заячий хвост.

      В комнату вошел Феб. Его сорочка, еще недавно бывшая ему впору, теперь болталась на похудевшем капитане, как мешок на соломенном чучеле. Он опирался рукой на стену, но на ногах держался вполне уверенно, и расстояние от двери до окна преодолел, не пошатнувшись.

      "Однако, у Жанны не забалуешь", — подумала Флер-де-Лис, вновь сосредотачиваясь на книге, но совсем не понимая слов.

      — Мадам, я хочу попросить вашего прощения, я был крайне невежлив с вами сегодня. Простите меня. Я не стремился вас обидеть, это вышло случайно.

      Флёр-де-Лис даже не взглянула на Феба, только нахмурилась, будто не желая, чтобы её отвлекали от чтения.

      — Вы же все равно не читаете, — вздохнул Феб и, не дождавшись ответа, добавил: — Вы держите книгу вверх ногами.

      Флёр-де-Лис вспыхнула и, понимая, насколько глупо будет переворачивать книгу сейчас, после замечания, отложила её, стремительно поднялась и, всё так же хмурясь, с вызовом посмотрела на мужа.

      — Что вам угодно?

      — Я же сказал: вашего прощения.

      — И что вы с ним будете делать? Может быть, пропьете в кабаке?

      — Я не понимаю вас, мадам.

      — Равно как и я вас, месье. Мы уже как-то беседовали об этом, но спрошу снова: на что вам моё прощение? Неужели вы раскаялись и клянётесь больше не поступать так?

      Феб тяжело опустился на скамью.

      — Я не знал, что вы ухаживали за мной, пока я был без сознания. Спасибо.

      — Не знали... А если бы я не сидела подле вас всё это время, ответьте, чем я заслужила такое к себе отношение? — голос Флёр-де-Лис звенел от напряжения.

      Феб долго молчал, глядя на пол перед собой, и Флёр-де-Лис видела, как ходят желваки на его лице. Как жаль, что даже сейчас он пришёл не по своей воле, а под напором Жанны.

      — Ничем, мадам, — ответил он, наконец. — Я признаю свою вину. Вы можете меня простить, а можете и не прощать.

      — То есть, что бы я ни сделала, ничего не изменится, — усмехнулась она. — О, Господь с вами, месье, неужели я — по праву вашей законной супруги! — не заслуживаю хотя бы элементарного уважения? Я уже не говорю — любви! Вам же никогда не приходило в голову, что меня можно полюбить, не так ли?

      Феб посмотрел на неё.

      — Вы правы. И здесь виновен. Но дело не в вас, мадам. Я никого никогда не любил, и вряд ли смогу полюбить.

      — Что? — Флёр-де-Лис так удивилась этому признанию, что тут же перестала злиться и села рядом с Фебом. — Как же так? А как же ваши девицы...

      — Ради удовольствия, конечно же, о какой любви там может идти речь?

      Не зная, что ответить, Флёр-де-Лис молча смотрела на супруга. Нет, всё-таки он немного изменился... Будто стал спокойнее, или это только временно, пока силы не вернулись к нему? Однако, сложно было представить, что прежде они могли бы вот так сидеть и разговаривать, что Феб мог смотреть на неё без наглой усмешки или раздражения, что и голос его звучал спокойно, и от него не несло бы спиртным духом. И сейчас ей впервые подумалось, что её муж всю жизнь создавал вокруг себя панцирь из собственного эгоизма и распущенности, из пьянок и удовольствий, а под этим панцирем — где-то очень глубоко — до сих пор скрывается настоящий Феб.