— Значит, мадам, вы хотели узнать о моей жизни, не так ли? — спросил Феб, когда, не без помощи Флёр-де-Лис, надел светлую сорочку с шелковой вышивкой по вороту и спустил ноги с кровати. — О чём же вам рассказать?

      Флёр-де-Лис спешно перебралась с кровати супруга на кресло у окна, — оправдывая свой поступок желанием смотреть ему в лицо и не признаваясь самой себе, что всё ещё ужасно боится находиться в непосредственной близости от Феба, — кивнула и расправила складки на котте. Здесь, в кресле, прячась за низким столиком, она чувствовала себя в относительной безопасности.

      — Я… не знаю, месье. Может быть, о вашем детстве, о юности… Наверное, о том, что сами посчитаете нужным, — ответила она и мысленно улыбнулась: свет, падающий из окна позади неё, оставлял её лицо в тени, а вот самого Феба освещал превосходно, и она мысленно отметила, насколько беспомощно и немного растерянно выглядит её супруг, спросонья похожий на лохматого и встрёпанного воробья. — А потом, если пожелаете, я расскажу о себе.

      Размышляя над предложением жены, Феб медленно кивнул, а потом решительно позвонил в колокольчик.

      — Жюсто, принеси сюда еды — обед или ужин, что там… — велел Феб, когда на зов явился слуга.

      Тот с поклоном уточнил, не соизволит ли её милость присоединиться к трапезе. Флёр-де-Лис удивлённо вскинула брови, когда Феб опередил её с ответом.

      — Соизволит. Ступай!

      Послушный слуга снова поклонился и молча удалился.

      — В животе урчит так, будто я спал трое суток, — пояснил Феб, когда дверь за Жюсто закрылась.

      — Вы спали не больше часа, месье, сейчас только обед, — отозвалась Флёр-де-Лис. — Но не удивительно, что голодны: после долгой болезни вам нужны новые силы.

      Феб снова кивнул — нетерпеливо, как ей показалось, — а потом задумчиво потёр подбородок и будто бы удивился своим ощущениям: за то время, что лежал без сознания, он изрядно оброс.

      — Что ж, — сказал он вслух, решив, видимо, не откладывать в долгий ящик этот разговор и не ждать, пока Жюсто обернётся с обедом. — Я родился, как вы уже знаете, в благородной, но нищей семье. Так уж получилось, что ещё мой дед, Огюст де Шатопер, разорился, а мой отец, Жеральд де Шатопер, хоть и выгодно женился, но так и не смог восстановить былое благополучие. Наш род уходит своими корнями в глубокую древность, но сейчас славен разве что своими долгами. Впрочем, это вы и сами прекрасно знаете.

       Всё моё детство я провёл на юге Франции, в Тулузе — там родительское поместье, а уж потом, волей судьбы, оказался сначала в Бретани, потом в Аквитании, а потом уже и в Париже. Я мало что помню из далёкого детства… Разве что раскинувшиеся сразу за нашим замком луга и поля, на которых паслись лошади и коровы — и деревенские, и господские, все вместе. Помню, что отец с малых моих лет учил меня ездить верхом. Ноги до стремени не достают, но лихо скачу из одного конца деревни в другой — и пыль столбом.

      Отца я тоже плохо помню, к сожалению. Он был военным, и служба вынуждала его то колесить по стране из гарнизона в гарнизон, то уходить в походы. Раньше, матушка рассказывала, он часто её с собой брал, но перестал, когда родился я. И потом уже, возвращаясь из очередного похода, оставлял её в состоянии беременности и снова уходил. Так что все заботы о замке и детях лежали на её плечах. Правда, отец скоро в отставку вышел после тяжёлого ранения, но я к тому времени уже пажом при герцоге Бретонском состоял…

      Феб замолчал. Взгляд его был устремлён куда-то в пустоту, а губы искривились в усмешке, отравив злостью красивые черты его лица. Флёр-де-Лис показалось, будто воспоминания затронули не слишком приятную для капитана тему.

      — А что потом стало с вашим батюшкой? — тихо спросила молодая женщина. — Он умер, да?

      Феб нервно кивнул.

      — Мне тогда едва шестнадцать исполнилось, я уже на военную службу в Аквитанский корпус стрелков был определён, как от матушки письмо пришло, мол, отец совсем плох, приезжай скорее, чтобы живым застать. Меня отпустили на несколько дней, и я едва успел приехать в поместье. Он был рад меня видеть, был оживлённым и бодрым и даже смог подняться с постели. Позвал с собой на конюшню и показал на годовалого жеребёнка, мол, твоим теперь будет, воспитай из него доброго коня. А уж в ту же ночь скончался.

      — Если тяжело вспоминать, то лучше не надо, — проговорила Флёр-де-Лис. Сама-то она уже не единожды быстрым движением руки утирала слёзы.

      — Да нет, всё в порядке. Это поначалу боль от потери была сильна, а сейчас… поутихло всё. Даже братья и сестры не так часто о нём уже вспоминают, как прежде, а они провели с ним куда больше времени, чем я.

      — Я понимаю. А как вы попали к герцогу Бретонскому? Ваша семья состоит с ним в родстве?

      Феб снова помрачнел, и Флёр-де-Лис прикусила язычок, понимая, что её догадка оказалась верной. Но женское любопытство, из-за которого она не раз получала взбучку в родительском доме, снова взяло верх над осторожностью и тактичностью — очень уж интересно было знать, что за тайны скрывал её муж.

      — Моя матушка одно время была дружна с герцогиней Лотарингской, и именно по её протекции я попал в дом герцога Бретонского. Матушка посчитала, что служба пажом у герцога, имеющего тесные связи с двором Его Величества, пойдёт мне на пользу и послужит отличным началом моей придворной службы, — последующая гримаса была полна презрения и ненависти. — Мне же придворная жизнь не пришлась по вкусу, и я пошёл по стопам отца, выбрав военную стезю. Разочарование матушки можно вообразить, но она быстро смирилась с этим, тем более, отец, пока был жив, мое решение одобрял. Хватило мне придворной любви, спасибо! Я лучше всю жизнь в гарнизоне проведу, чем ещё хоть раз в это змеиное логово сунусь.

      Феб глубоко вздохнул, и крылья его носа расширились, а губы плотно сжались — Флёр-де-Лис, уже успевшая кое-что узнать о своём супруге, распознала признаки сильного гнева. Она удивлённо моргнула, — отчего же он так злится на высший свет? — но в этот раз интуиция подсказала, что лучше любопытство своё поумерить и не приставать к супругу с расспросами — как бы эта злость не перекинулась на неё саму.

      — Ну, а вы, мадам? — спросил Шатопер, остывая. — Что-нибудь поведаете о себе? Откровенность за откровенность!

      — Особо нечего рассказывать, — Флёр-де-Лис пожала плечами. — Я была единственным ребёнком в семье…

      — И вас всячески баловали?

      — Напротив. Вы же знаете мою матушку, месье, так о каком баловстве может идти речь? Она сама воспитывалась в строгости и считала, что её дочь тоже должна твёрдо усвоить все устои и правила. Так что я с самого детства твёрдо знала, что за ослушанием последует наказание. Мне не дозволялось ни громко петь или разговаривать, ни танцевать, кроме как на занятиях, ни смеяться от души — только прилежно учиться письму и чтению, танцам, истории и богословию. Матушке… ммм… было важно лишь удачно выдать меня замуж: она считала, что нашей семье пойдёт на пользу родство со знатной дворянской фамилией. Нет-нет, я не могу сказать, что она не любила меня, но временами… была холодна. И вместо её любви я получала лишь очередное поучительное наставление.

      — А что же отец?

      — А он умер, когда я ещё была маленькой. Но кое-что я всё-таки помню. Если любовь матери я ещё чувствовала, то отец меня вовсе не замечал, а если я попадалась ему на глаза, то он сразу же подзывал няньку, чтобы она увела меня. Мне кажется, он был разочарован, что у него родилась дочь. Впрочем, я не уверена, что отец с матерью любили друг друга хотя бы минуту в своей совместной жизни.

      — Тогда я был счастливей вас, мадам, — задумчиво проговорил Феб. — Мои родители очень сильно любили друг друга. Впрочем, это не мешало отцу заводить интрижки на стороне. Гулял страшно, но всегда возвращался к матушке с повинной головой, а она плакала и каждый раз прощала его.

      «Надо же! Яблоко от яблони!» — сердито подумала Флёр-де-Лис и нахмурилась.

      Видимо, каким-то образом угадав её мысли, Феб, этот непробиваемо пошлый солдафон, вдруг стушевался и совсем уже неловко перевёл разговор, сказав вдруг о своей сестре, которую собираются выдать замуж за судейского.

      Стук в дверь помог сгладить неловкость. В комнату вошёл Жюсто, а с ним Люси и Пауль — мальчишка двенадцати лет, ходящий в поварятах. Поклонившись, они оставили на столике блюда и удалились (Жюсто, правда, остался, чтобы прислуживать, но Феб нетерпеливым взмахом руки отослал и его). Осторожно поднявшись и прислушиваясь к своим ощущениям, капитан дошёл до столика и опустился на низкую скамью, стоящую напротив кресла, в котором сидела Флёр-де-Лис.

      — Вам налить вина, мадам? — спросил Феб, поднимая кувшин, в котором обычно и подавали смородиновое вино, но принюхался и сразу же добавил: — А, ну конечно. Вино отменяется, восславим же нашу Жанну в балладах! — он снова усмехнулся. — Травяного отвару, мадам?

      Флёр-де-Лис сильно прикусила губу, чтобы удержать рвущийся наружу смех. Всё-таки эта Жанна не так проста, как кажется! И, по всей видимости, она всерьёз вознамерилась сделать из своего господина закоренелого трезвенника. Восславим же Жанну в балладах!

      Душистый травяной отвар, приготовленный заботливыми руками кухарки, всегда нравился Флёр-де-Лис, и потому она согласно кивнула. Феб же, вручив ей чашку, оглядел стол и в предвкушении даже потёр руки и с жадностью набросился на еду. Впрочем, надо отдать ему должное, он наполнил не только свою тарелку, но и тарелку жены.

      — Вы решили отделаться одним чаем, мадам? — спросил он, отправляя в рот мясо и откусывая приличный кусок свежеиспечённого хлеба, и, прожевав, добавил: — Бьюсь об заклад, если вы попробуете это жаркое из телятины или птицу, которую Жанна готовит по своему тайному рецепту, вас не оторвёшь от них за уши.

      — Да, месье, я уже успела оценить её таланты, — пробормотала Флёр-де-Лис. — Особенно выпечку.

      — О, да! — горячо подтвердил Феб, видимо, тоже являющийся ярым поклонником плюшек и пышущих жаром пирогов, и принялся разрывать на части тушку цыплёнка, помогая себе ножом.

      Ещё пару минут назад Флёр-де-Лис не была голодна, но сейчас, когда в нос настойчиво пробирались дразнящие ароматы нежнейшего жаркого из телятины с тушёными овощами, запечённой под соусом рыбы и зажаренной до карамельной корочки птицы, она, к стыду своему, была готова накинуться на еду, позабыв о поведении за столом в приличных домах и ничуть не уступив самому Шатоперу, чьи привычки были столь же далеки от идеала, сколь последний бедняк Франции был далёк от короля. На миг прикрыв глаза и ужаснувшись сей всплывшей в мыслях картинке, молодая госпожа де Шатопер, взяв в руки приборы, отрезала кусочек мяса.

      — Это невероятно вкусно! — призналась она, и Феб так широко и довольно улыбнулся этой похвале, будто сам весь день стоял у печи и корпел над соусом и карамельной глазурью.

      Покончив со своей порцией, Флёр-де-Лис, не удержавшись от соблазна, потянулась к подносу, на котором аппетитной горкой высились пышные булочки, и наткнулась на руку Феба — тот тоже охотился за вкусной выпечкой. Усмехнувшись, он предоставил ей право выбирать первой, проворчав себе под нос, что вовсе не стоит смотреть на него глазами испуганной лани. Флёр-де-Лис, смутившись и покраснев до самых ушей, поскорее отломила крайнюю булочку и, опять не удержавшись, поднесла её к носу, чтобы поймать этот неповторимый запах горячей сдобы, снова перенесший её в детство.

      — Каждый раз вспоминаю, как мы точно такие же булочки в поместье воровали, — вдруг сказал Феб. — Уж как Жанна ругалась, чтобы за столом ели и не таскали куски, но куда интересней утянуть из-под её носа обжигающую булку и удрать подальше. А уж насколько вкуснее эта булочка становилась где-нибудь в поле или на окраине леса, под деревом, в компании братьев или деревенских мальчишек. Ну и что, что одну булочку на семерых делили — зато честно и в компании, никого не обижая. А запивали ледяной водой из родника — аж зубы ломило. Маленький пир такой.

      Повертев булочку у носа и рассмотрев её со всех сторон, Феб обмакнул её в сливки и смачно откусил, запивая остывшим травяным отваром. Флёр-де-Лис, замерев, смотрела на супруга и впервые видела перед собой искреннего мальчишку, которого каким-то непонятным ей пока образом судьба завела на дорожку разврата, пьянства и похоти.

      После обеда она, поблагодарив мужа за этот разговор и за совместный обед, удалилась к себе: после плотного обеда ей стало невыносимо жарко и хотелось поскорее переодеться в более лёгкую одежду.

      — Вы простили меня? — вдруг спросил Феб, когда Флёр-де-Лис уже подходила к дверям.

      Она обернулась и удивлённо посмотрела на мужа.

      — Что, месье?

      Феб подошёл ближе.

      — Я просил у вас прощения за свои проступки, но вы так и не ответили мне, мадам. Я уже говорил, что не помню, что натворил, но, судя по вашим словам и той боязни, которую вы до сих пор ко мне испытываете, я могу догадаться... Не стану говорить вслух об этом, но прошу у вас прощения ещё раз.

      Флёр-де-Лис растерялась. Она никак не ожидала, что Шатопер снова поднимет эту тему, причём без кнута со стороны Жанны.

      — Я простила вас, месье, — услышала она собственный голос.

      Феб улыбнулся, поцеловал её руку и отпустил. Выйдя в коридор, Флёр-де-Лис сделала пару шагов и прислонилась плечом к стене. Прижав ладонь тыльной стороной ко лбу, она то кивала, то качала головой, не особо веря в то, что сейчас произошло между ними. С одной стороны, она прекрасно знала, каким угодливым и обаятельным может быть Феб, если ему это выгодно, а с другой... Её наивной и впечатлительной душе так хотелось верить, что всё, что сегодня сказал ей супруг, было искренним — вдруг их жизнь меняется к лучшему? Вдруг теперь всё будет иначе?

      Улыбка то и дело касалась её губ, и, наконец, Флёр-де-Лис тихонько рассмеялась своим мыслям. «Господи, кому рассказать этот анекдот, не поверят: перемирие из-за любви к булочкам!»