Этот вечер и два следующих дня прошли в доме де Шатопера на удивление спокойно. На удивление, если быть точными, Флёр-де-Лис, для которой это время оказалось едва ли не единственным спокойным временем с момента свадьбы с блистательным капитаном. Впервые ей не приходилось всю ночь напролёт сидеть под окнами, ожидая его возвращения с очередной попойки; не приходилось устраивать по этому же поводу скандал, проклиная и самого Феба, и все парижские трактиры, и легкодоступных девок, и вино (трижды клятое!); не приходилось дрожать от страха за свою жизнь, если вдруг какое её слово не понравится пьяному супругу и он вновь вспылит; не приходилось бояться и за него самого, пока раненый Феб балансировал на грани между жизнью и смертью. Впервые за многие месяцы, проведённые в мрачной пучине жизни, куда волей судьбы была заброшена эта молодая нежная дворяночка, забрезжил свет, дарующий ей надежду.

      И каждый вечер, уже отходя ко сну, она, укрывшись, по давней своей привычке, по самый нос одеялом, прокручивала в голове ту беседу с мужем, то и дело возвращаясь к одному и тому же вопросу: почему же с такой лёгкостью дались ей эти слова: "Я простила вас"? И лишь на третий вечер она пришла к выводу, что отчасти прощению этому способствовало её собственное чувство вины перед ним и терзающие все эти дни сомнения: а вдруг произнесённое в сердцах проклятие, полное ненависти и желания смерти Фебу, и повлекло за собой такие трагические события? Вдруг это из-за неё он едва не погиб?

      Страх перед злыми чарами, порчей и ведьмовством внушался ей с самого детства матерью, а той — её матерью, и, обильно поощряемый служителями Церкви, грозящими карой небесной, уходил корнями в дремучее прошлое, переходя от матери к дочери, от отца к сыну. Вот и сейчас Флёр-де-Лис даже зажмурилась, мысленно представляя, как небеса обрушатся на её голову в день Страшного Суда, и принялась истово молиться, прося заступничества у Пречистой Девы Марии пред лицом Её Божественного Сына. Так и уснула молодая госпожа де Шатопер с именем Божьим на устах.

***

      Сам Феб де Шатопер, проведший всё это время практически взаперти, едва не лез на стену от скуки. Жанна пристально следила, чтобы вино ни под каким видом и предлогом не попадало в руки хозяина, и поила его исключительно лекарством и всякими травяными настоями (Фебу, хоть тот и брыкался, утверждая, что скоро от травы этой либо замычит, либо заблеет, приходилось выбирать: пить настой или умереть от жажды).

      От Жиля д'Обрэ тоже пока не было вестей, и это ужасно злило Шатопера: неужели он не разыскал банду Захарии, едва не отправившую Феба на встречу с Создателем (или с сатаной, как утверждала Жанна)? Что он тянет? Почему не докладывает, как продвигается это дело? Он несколько раз отправлял с запиской слугу в гарнизон, но всякий раз тот возвращался с сообщением, что господин д'Обрэ либо ещё не вернулся в гарнизон с ночного дежурства, либо вот буквально только что уехал. Феб чувствовал, что его по какой-то причине водят за нос, и бесился ещё сильней.

      Таким образом, из всех развлечений у него оставались только сон, чтение и беседы с женой, к которым он, к удивлению своему, начал привыкать, но никогда бы даже сам себе не признался, что ждёт того часа после ужина, когда Флёр-де-Лис придёт в его покои, чтобы нанести целебную мазь на раны и поменять повязки, а после они сядут у окна и возобновят прерванный накануне разговор. Феб, не интересующийся прежде ничем, кроме оружия, лошадей и приятного времяпрепровождения в компании девок и собутыльников, с неподдельным интересом слушал, как жена читает вслух новые исторические повести или рассказывает о дальних странах, о которых читала прежде. А иногда он и сам ударялся в воспоминания и рассказывал, как его "помотало по стране" вместе с королевским войском и как они сражались то с бургундцами, то с пикардийцами. Единственное, о чём продолжал умалчивать Феб, это о своей службе у герцога Бретонского. Впрочем, Флёр-де-Лис больше не затрагивала эту тему, и Шатопер был благодарен ей за это.

***

      Однако, как бы ни хотелось Флёр-де-Лис удержать супруга дома и как бы ему самому ни пришлись по душе вечера с ней, мысли о мести Захарии не давали капитану покоя, и вечером четвёртого дня Феб, одевшись по форме и стараясь ступать совершенно бесшумно, пробрался из дома в конюшню, а оттуда уехал уже верхом на вороном жеребце, умудрившись не попасться на глаза ни жене, ни Жанне, ни кому из слуг. Попросту, сбежал.

      Путь до гарнизона лежал мимо хорошо известного кабачка "Яблоко Евы", и Феб, вспомнив, что в ту ночь в банде Захарии был ещё один знакомый ему человек, завсегдатай этого славного заведения, натянул повод, заставив своего скакуна замедлить шаг. Феб спрыгнул на землю и, задохнувшись от боли в боку, тут же увидел пляшущих в глазах чёртиков и ругнулся сквозь зубы. Боль быстро отхлынула, и Феб, убедившись, что всё в порядке, привязал коня к коновязи и вошёл в слишком уж знакомую дверь.

      Появление Шатопера в кабаке было сродни явлению Христа народу: заведение содрогнулось от громких криков — здесь были и школяры, с коими Феб не раз делил бутылку, и его сослуживцы, решившие расслабиться после тяжёлого дня, и вертлявые девицы, не единожды ублажавшие бравого воина. И сейчас, едва только Феб вошёл, эти самые девицы накинулись на него со всех сторон, а одна, особо шустрая, чьё лицо было смутно знакомо капитану, успела подарить ему горячий поцелуй. Окружив опешившего от такого напора Феба, щебечущие наперебой девицы утащили его вглубь кабака, усадили за стол, предварительно спихнув с лавки спящего мёртвым сном пьянчугу, который даже на миг не проснулся, и поднесли стакан вина.

      Напиваться сейчас Фебу совсем не хотелось — впервые он вошёл в "Яблоко" не за выпивкой и женской лаской, а по делу, для которого нужны трезвая голова и ясный ум, — и большого труда капитану стоило освободиться из напористых объятий той, смутно знакомой, красотки и пробраться к прилавку, за которым стоял сам хозяин — невысокий, но крепкий, похожий на цыгана мужчина с серьгой в ухе, уже стоящий на пороге старости, но сохранивший чёрную смоль в волосах — лишь виски были тронуты сединой, да на темечке стала проблескивать лысина.

      — Добро пожаловать, господин капитан, — с хитрым прищуром приветствовал тот, и серьга качнулась, отражая огоньки свечей. — Давненько вас не было видно, ишь, как дамочки соскучились — где ж ещё, говорят, такого сокола сыскать?

      Феб проследил взглядом за кивком хозяина и обнаружил стайку уличных девок, встрепенувшихся под вниманием мужчины: одни кокетливо хихикали и, будто бы стыдясь, прикрывали рты, в которых не доставало зубов; вторые, чудом сохранившие все зубы в целости, улыбались ему и подмигивали; а та девка, чьё имя Феб так и не вспомнил, и вовсе задрала юбку, демонстрируя себя и открыто зазывая "душку Феба" в свою постель.

      Соблазн был велик, однако Шатопер отвернулся и подозвал хозяина, который уже убежал с полными кружками пива и вина к дальним столам.

      — Я ищу Жеана Мельника, — громко сказал Феб, стараясь перекричать стоящий в кабаке гул. — Он часто здесь бывает. Ты видел его?

      — Не припомню такого, — хозяин задумчиво пожевал губу, но глаза всё так же хитро смотрели на капитана, и большим пальцем он потёр подушечки двух соседних.

      Феб вздохнул и вложил в раскрывшуюся ладонь две монеты.

      — Давненько ваш товарищ не появлялся, — доверительно зашептал Фебу в ухо хозяин кабака, навалившись животом на прилавок. — С того дня, как за ним пришёл один человек... Лотосом кличут. Во-о-он в той бочке Мельника он искупал, они поговорили, и Мельник вскорости ушёл отсюда и больше не появлялся. Уж и не знаю, что думать: какой хороший клиент был, щедрый! Но, конечно, не сравнится в щедрости с вами, господин капитан! — мужчина заискивающе заглянул в лицо Феба, и в его ладонь перекочевала ещё одна монета. — Я только слышал, ваша милость, что Мельник теперь в пекарне трудится. Ну, знаете, у Рожера, в двух кварталах отсюда, через пару улиц от площади. Но это только слухи, месье, так говорят. Но — хе-хе! — не очень-то верится мне, что такой человек, как господин Мельник, станет работать! Уж скорее поверю, что он стал разбойником с большой дороги — такая романтика больше ему под стать!

      Он говорил что-то ещё, но Феб уже не слушал. Пекарня, о которой сообщил словоохотливый хозяин кабака, находилась аккурат возле того места, где ранили его, Феба. А вот совпадение это или нет Феб и намеревался выяснить немедленно и, кивнув хозяину "Яблока", начал пробираться к дверям, обходя стороной и цепляющихся к нему девиц, и пьяных мужчин, от которых несло смрадом (и как капитан раньше этого невыносимого зловония не замечал?), и даже стрелков из своего полка — те уже успели распить бутылку за здоровье Феба и теперь горланили похабные песни под хохот тех гостей кабачка, которые ещё могли соображать.

      Шатопер, к горлу которого уже не единожды подкатывала тошнота, вдруг споткнулся и, опустив взгляд, увидел того самого пьянчугу, которого стащили со скамьи девицы, освобождая место для Феба. Ругнувшись, он переступил через бессознательное тело, но, приглядевшись внимательнее, громко выдал отборную ругань с такими замысловатыми оборотами, что даже видавшая виды солдатня восхищённо притихла. Пьянчугой, пропившим последнюю монету, был Жиль д'Обрэ.

      Понимая, что мертвецки пьяного товарища, который, судя по пропитому лицу и вони, не вылезал из-за стола с тех пор, как покинул дом Феба, и продирал глаза только затем, чтобы залить в глотку новую порцию вина, в одиночку ни за что не поднять, Шатопер огляделся и подозвал двоих солдат. Те же, несмотря на ударивший в голову алкоголь, ослушаться не посмели и по приказу капитана потащили д'Обрэ к той самой бочке, с которой имел счастье познакомиться Жеан Фролло.

      — Просыпайся, стерва! — шипел Шатопер, идя по стопам Лотоса и окуная товарища в бочку. — Ты, мешок с дерьмом!

      Наконец, Жиль заревел, как раненый медведь, в берлогу которого забежал дикий кабан, и открыл глаза. Взгляд его был мутным, как вода в Сене, и он плохо соображал, где находится и кто перед ним.

      — Эй, человек! Вина мне! — выкрикнул он и через секунду забулькал в бочке.

      — Ты! Ублюдок! — ругался Феб всякий раз, когда голова д'Обрэ показывалась над водой. — Ты посмел ослушаться приказа! Я тебя, стерву, вышвырну из гарнизона! А ну приходи в себя, собака!

      Когда бедняга Жиль, вдоволь нахлебавшись воды и сбив с себя алкогольный дурман, пришёл в себя и сообразил, что перед ним его же командир, злой, как тысяча чертей, то так жалобно заскулил, что ему откликнулась прибившаяся к кабачку шавка, которую иногда подкармливали клиенты со своих столов.

      — Всё-всё! Не надо больше меня топить! — застонал он и упёрся руками в края бочки, когда солдат надавил на его шею.

      — Не надо?? — взревел Феб, и по его знаку солдаты вытащили офицера на улицу, где было куда меньше любопытных ушей. — Где ты должен быть?? Где, я тебя спрашиваю??

      — Феб, дружище... — Жиль поморщился, страдая от громких звуков.

      — По уставу отвечай! — рявкнул Шатопер и для пущей убедительности пнул офицера пониже спины.

      — Во исполнение вашего приказа я обязан искать банду, совершившую разбой на улице города, повкешл... повлке... — запутавшись в буквах, он икнул, проговорил "Ой, Господи!" и закончил по слогам: — по-влек-ший за собой смерть горожанки и ранение офицера королевской армии, господин капитан королевских стрелков! — окончание фразы у него совсем уже скомкалось и получилось что-то вроде "гсссн кэптн крррррских стррррв!".

      За смазанный рапорт Жиль получил ещё один пинок от Феба.

      — Где твоя лошадь, скотина? — продолжал допрос Шатопер.

      Д'Обрэ удивлённо посмотрел на коновязь, куда, как он совершенно ясно помнил, привязывал своего коня, и размашисто перекрестился.

      — Украли! Цыгане! Чем хочешь, клянусь, не пропивал!

      Тут, на счастье офицера, которого за долгие прогулы и пропажу гарнизонного скакуна могли лишить офицерского звания и до конца жизни заставить убирать в конюшнях, а то и вовсе бросить в тюремные подвалы, на заднем дворике, кое-как прилепившемуся к кабачку, раздалось знакомое ржание, и лицо Жиля просветлело.

      — Вот она, моя красавица! Гайя, Гайя!

      Феб кивнул солдату, и он привёл лошадь, за которой, по всей видимости, хорошо ухаживали всё это время, но это не была заслуга д'Обрэ. Ещё пару раз встряхнув до конца не протрезвевшего товарища и осыпав проклятиями несчастную голову офицера, Феб де Шатопер велел солдатам доставить Жиля домой, а его лошадь вернуть в гарнизон, а сам, взобравшись в седло своего Красавчика, поехал к пекарне, на которую указал хозяин кабака.

***

      Солнце совсем скрылось за горизонтом, когда капитан де Шатопер добрался до искомого места, надеясь, что пекарь ещё не закрыл свою лавку. Спешившись в этот раз со всей осторожностью, он вошёл в пекарню.

      — Закрыто! Закрыто! — донёсся до Феба знакомый голос, и из-под прилавка вынырнула улыбающаяся голова Жеана.

      Увидев припозднившегося гостя, Мельник побледнел, но быстро взял себя в руки и с нарочито весёлой улыбкой посмотрел на Феба.

      — Феб! Дружище! Рад видеть тебя! Слышал, ты был ранен... Что ж, отлично, ты вновь на ногах!

      — Не заговаривай мне зубы, Фролло, — ответил Феб и скрестил руки на груди. — Ты же знаешь, что я сюда пришёл не просто так.

      В неверном свете свечей Шатоперу помстилось, что Жеан испуганно облизал губы.

      — А зачем же? — всё так же улыбаясь спросил тот. — Если хотел свежего хлеба купить или лепёшек, извини, это уже завтра! Приходи с утра, я для тебя самых свежих оставлю! Горячих!

      — Обойдусь. Ты мне лучше скажи, какие черти связывают тебя с Захарией? И не те ли самые черти занесли тебя в тот переулок, где убили женщину и едва не прикончили меня?

      — Ты перепутал, друг! — спокойно отозвался Жеан: взяв себя в руки, он был готов отразить любую атаку. — В тот вечер ни в каком переулке я не был, а гулял по берегу Сены и смотрел на звёзды.

      — Не лги! — Феб недобро прищурился. — Если я узнал голос Захарии, который слышал два раза в жизни, неужели ты думаешь, что твоего не узнаю? Или кто-то может подтвердить, что ты гулял у Сены? Лучше бы тебе, Мельник, сообщить мне, где скрывается Захария со своей шайкой, иначе ты влипнешь в такое дерьмо, что даже твой старший брат с небес не сможет тебя защитить!

      Выплюнув эту тираду, Феб замолчал, ожидая ответа. Молчал и Жеан, пытаясь на ходу придумать хоть какое-то оправдание.

      — Ладно, идём, мне нужно закрыть лавку, — сказал он наконец и через пару минут они с Фебом вышли на улицу, а пекарня с остывающей печью и погасшими свечами погрузилась в сон.