Не прошло и получаса, как Шатопер уже всё знал про банду Захарии, начиная с места, где она скрывалась, и заканчивая подробным описанием каждого её участника. Жеан рассказал ему и о том, что именно он, Мельник, вернулся в переулок к раненому Фебу, отпустил с коновязи его коня и, можно сказать, спас Шатопера от верной смерти.

      — Ты же знаешь, что это за человек… Если бы я не отдал ему долг или не пошёл на дело вместе с ними, Захария нашёл бы меня даже в аду! — оправдывался Жеан.

      — Конечно, знаю, он же мне мать родная! — не без ехидства буркнул Феб.

      Впрочем, ему действительно как-то раз пришлось столкнуться с Захарией и его бандой: пару лет назад по Парижу прокатилась волна зверских убийств, и люди, боясь выходить из дома не только вечерами, но и днём, начали поговаривать о стае оборотней с гигантскими волчьими пастями. Нашлись даже очевидцы, утверждающие, что самолично видели, как оборотень разрывал человека пополам одним движением страшной челюсти. Человеческому воображению можно только позавидовать: кто разглядел морду оборотня в тёмном переулке, тому ничего не стоит встретиться с монахом-привидением или уверовать в сатанистские ритуалы на колокольне Собора.

      О таком громком событии, конечно же, быстро стало известно во дворце, и командующим гарнизоном приходилось держать ответ уже перед самим королём, что послужило дополнительным поводом к бурной деятельности. Солдаты беспрерывно рыскали по городу, их число на улицах Парижа всё время росло, вот только принятые меры не привели ни к какому результату: люди продолжали пропадать и находились только через пару дней со вспоротым брюхом, с отрезанными ушами или другими частями тела и изуродованными лицами, — даже у бывалых палачей, половину жизни проводивших в пыточных камерах и не понаслышке знающих о дыбе, испанском сапожке, раскалённых щипцах, «аисте» или «вилке еретика»*, шевелились волосы на затылке, когда они увидели тело очередной жертвы, скальп которой был мастерски снят, кожа на лице срезана двумя широкими полосами в виде католического креста, а выпущенные кишки и прочие внутренние органы были развешаны на дереве, под которым и нашли труп. Мужчины, женщины, старики, подростки и дети — для монстров не было различий, кого убивать.

      Обнаружить хоть какую-то связь между этими жуткими убийствами и разгадать логику душегубцев так никто и не смог — это дало новый повод для мистификаций, и вскоре почти все горожане поверили в существование оборотней. «А потому никак поймать не могут, что ночью они волками ходят, а днём — людьми, как мы с вами!» — мысль передавалась из уст в уста, облетела Париж и окрестности, прочно засела в умах горожан, вселяя в них уверенность, что оборотнем может оказаться любой человек, даже сосед или родная жена, и вместе со страхом распространялось ещё и недоверие к ближнему своему. А так как всем прекрасно известно, что лучшее и первейшее средство против оборотней — серебро, можно было смело утверждать, что особенно выиграли в этой истории ювелирные мастера.

       Тогда, к слову, именно Жеан едва не положил конец деятельности «оборотней», по пьяной лавочке проболтавшись об этой банде своему собутыльнику Шатоперу. Феб, хоть и был уже изрядно пьян, протрезвел в одно мгновение, едва только услышал из уст пьяного и потому глупо хихикающего школяра, что те самые оборотни, которых все так боятся, вовсе не оборотни, а переодетые в звериные маски и шкуры люди, и он, Жеан, прекрасно знает, где их искать. Какая история свела на одной дороге школяра и толпу безжалостных убийц, Фебу на тот момент было совершенно не интересно: едва узнав, что банда выбрала своим логовом старый подвал под заброшенным домом на южной окраине города, Феб бросил товарища в кабачке одного, а сам помчался в полк.

      Часть банды была схвачена той же ночью, некоторые были убиты во время облавы, кое-кому — самым трусливым и осмотрительным — всё-таки удалось удрать, но ликование командования и без того было чрезмерным, когда выяснилось, что в числе пойманных наличествует и главарь «оборотней». Человек, называвший себя Захарией, был спокоен и на каждом допросе лишь с презрительной усмешкой плевал на любого, кто подходил к нему на расстояние плевка. Такое поведение быстро выводило из себя благородные офицерские чины, и Захария был отправлен в тюрьму, а оттуда — в пыточную камеру, где уже побывали некоторые его товарищи.

      Пытки желаемого результата не принесли. Точнее, результата не было вообще никакого. Захария ни разу не вскрикнул, будто совершенно не чувствовал боли, а взгляд его угольно-чёрных глаз наводил ужас на самих палачей. Ещё больший ужас эти почтенные труженики дыбы и плахи испытали, когда через несколько дней обнаружили темницу Захарии пустой. Дверь была распахнута настежь, а ключ издевательски аккуратно лежал на самом видном месте — на соломенном тюфяке. Ярость надзирателя, из тюрьмы которого сбежал такой опасный преступник, была неописуемой, и головы стражников, прошляпивших Захарию, полетели в тот же вечер, а спустя сутки в тюрьме появился и новый комендант, не сообщавший о судьбе своего предшественника ровным счётом ничего.

      Сведений, добытых от других участниках банды, оказалось достаточно, чтобы назначить судебный процесс. Едва ли не в один голос схваченные преступники утверждали, что Захария собирал свою банду чуть ли не по всей Франции, самолично охотился на волков и сдирал с них шкуры, чтобы соорудить маски и плащи, придававшие людям сходства со зверем, а убийства совершались по ему одному известному принципу. Кто-то из подельников считал, что Захария выбивал долги или забирал жизнь взамен, кто-то был убеждён, что их главарь получал деньги от третьих лиц и лишал жизни по их же указке, но в одном показании сходились все: Захария получал какое-то нечеловеческое удовольствие, изобретая новые и новые способы убийства и применяя их на жертве. Порой он, почуяв запах крови, так зверел, что сообщники всерьёз опасались, как бы он, разделавшись с жертвой, не переключился бы на них.

      Суд на остатками банды «оборотней» состоялся очень быстро — торопились закончить дело поскорее, опасаясь, что главарь, если его не удастся поймать второй раз, поможет сбежать своим товарищам, — и шестеро заключённых, под пытками признавшиеся во всех смертных грехах, в том числе в распространении бубонной чумы в середине прошлого столетия, были образцово-показательно вздёрнуты на Гревской площади. Солдаты, принимавшие участие в облаве на «оборотней», и в их числе и Феб, получили свою награду звонкой монетой и всю до последнего денье оставили в тот же вечер в небезызвестном нам кабачке «Яблоко Евы».

***

      И вот, спустя несколько лет тишины, Захария объявился вновь, успев, по всей видимости, зализать раны и набрать под своё крыло новых разбойников. От плащей из волчьих шкур он избавился, но вот побороть болезненную привязанность к страшным маскам так и не смог, и вместо «оборотней» на улицах Парижа появились «демоны». Вместе с их «маскарадными костюмами» поменялась и деятельность: теперь Захария больше грабил, чем убивал. Хотя, впрочем, случалось всякое, и мертвая горожанка вместе с едва уцелевшим Шатопером были тому примером.

      — Как ты вообще с этим Захарией связался? — не удержался от вопроса Феб, забираясь в седло. Чувствовал он себя неважно: езда верхом отнимала слишком много сил, — но отступать от намеченной цели Шатопер не собирался.

      — По глупости, — поморщился Жеан. — На выпивку как-то раз не хватило, вот этот… мм… «добрый человек» и заплатил за мою бутылку. Раз заплатил, другой раз заплатил, а потом стал намекать, что долг пора возвращать, и велел принести деньги к тому самому дому через два дня. Я тогда как-то у братца умудрился выпросить и долг отдал. Мы встретились не в подвале, а у самого дома, но я заметил, что на плечах Захарии звериная шкура, и из подвала человек в плаще из таких же шкур выскочил, но виду не подал. А потом уже как-то в голове сопоставились эти шкуры с «оборотнями»… Думаю, если бы он понял, что я это заметил, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

      — А второй раз зачем деньги брал? Тоже по глупости?

      Мельник уныло кивнул: спьяну он мог натворить всякого, особенно когда лишился материальной поддержки в лице старшего брата. Правда, он и сам точно не мог вспомнить, когда успел снова занять большую сумму у Захарии, и было ли такое вообще, но, зная, на что способен этот человек, решил, что лучше уж отдаст и этот долг — настоящий или выдуманный. Единственное, что он помнил, проснувшись с пьяного угару, это ухмыляющееся лицо Захарии, который сообщил, что деньги нужно вернуть через месяц (и только ввиду личного знакомства и хорошего к Мельнику отношения даётся такой большой срок), и пинком выпроводил Жеана из нового логова банды. Лотос, единственный, кто остался живым из прежнего состава «оборотней» и вернулся к своему главарю, — Жеан не сомневался, что этот вертлявый и трусливый жук сбежал во время облавы, едва только запахло жареным, — с ехидной ухмылочкой захлопнул за ним дверь.

      — Ты только не говори, что это я тебе про банду рассказал! — Мельник метнулся к Фебу. — Даже если его казнят, этот рогатый чёрт найдёт способ добраться до меня!

      — А ты не боишься, что тебя схватят солдаты, как сопричастного к последнему убийству? — поинтересовался Феб.

      — Лучше уж солдаты, чем Захария, — убеждённо сказал Жеан.

      Феб безразлично пожал плечами и тронул бока своего коня — его дальнейший путь лежал в военный гарнизон. Жеан, проводив капитана взглядом и дождавшись, пока тот скроется за углом, быстрым шагом поднялся по лестнице пекарни, на втором этаже которой с недавних пор бывший школяр, а ныне подмастерье пекаря занимал каморку, размерами больше схожую с кельями отшельников.

***

      Вторая облава на логово Захарии совершилась на рассвете следующего дня, как раз в то время, когда разбойники, промышлявшие в основном по ночам, вернулись в своё убежище, заливали глотки вином и делили добычу под руководством своего главаря.

      Поймать пьяных разбойников не составило большого труда: часть из них уже оглушительно храпела, а часть с трудом стояла на ногах, распространяя вокруг себя умопомрачительную вонь перегара. Единственный, кто рьяно сражался за свою жизнь и свободу, был Захария, и военный отряд потерял двоих солдат и ещё двое остались ранеными — шпаги в тесном полутёмном подвале больше мешали им, чем помогали, и Захария, молниеносно вытащив нож, в минуту расправился с четырьмя стрелками и выскочил на улицу, не зная, что здесь его поджидают ещё семеро всадников во главе с самим колонелем.

      Увидев в числе прочих ещё и Шатопера, Захария взревел и бросился к нему с ножом, но солдаты отобрали у него оружие и, повалив на землю, крепко связали руки за спиной.

      — Ты! Ты! — брызжа слюной, главарь разбойников изворачивался и визжал, как одержимый бесами. — Ты же сдох! Я сам убил тебя!

      Его уже оттащили к тюремной повозке, а он продолжал изрыгать проклятия в адрес капитана королевских стрелков. Феб же, не повернув в его сторону и головы, лишь задумчиво прочистил ухо, в котором начало звенеть от воплей Захарии. Проследив, как солдаты выводят из подвала связанных разбойников — тех, кто уже не мог идти, стрелки брали за руки и за ноги и закидывали в телегу — и своих раненых и убитых товарищей, Шатопер обратился к колонелю.

      — Ваше сиятельство, прикажите стеречь главаря пуще любых других узников. В прошлый раз он с такой лёгкостью сбежал, и не исключено, что попытается сбежать и в этот раз. Особенно если у него где-то остались сообщники.

      — Разумеется, капитан, — ответил колонель и тут же отдал распоряжение солдатам: отвезти всех разбойников в Шатле, а для их главаря выделить самый тёмный и сырой подвал, приковать его руки и ноги к стенным оковам и под страхом смерти не подпускать к темнице никого, даже священника.

      Фебу надлежало отправиться к Тристану Отшельнику и Жаку Шармолю, чтобы сообщить известие о поимке Захарии, а сам колонель взял курс на королевский дворец, в надежде не только порадовать хорошей новостью угрюмого короля, живущего в последнее время в затворничестве, но и получить от него заслуженную награду.

      Раскланявшись с колонелем, Феб де Шатопер отправился к дому верховного судьи. Проезжая мимо тюремной повозки, к решётке которой приник лицом Захария, Феб услышал воистину дьявольский хохот, но, сдержавшись, так и не повернул головы.

      Жизнь разбойника, державшего в страхе весь Париж, стремительно неслась к завершению. Предчувствуя это, но не выказывая страха, Захария заходился в хохоте, хватался за живот и утирал невидимые слёзы. Он корчился на жёстком железном полу клетки, и лицо его искажалось гримасами ненависти и отчаянной злобы. Ему оставалось жить всего полтора дня.