К исходу второго месяца стало очевидно, что мадам де Шатопер в тягости. Флёр-де-Лис по утрам сильно мутило даже от запаха еды, и лишь к обеду она находила в себе силы подняться с постели и поесть немного овощей или каши — на жареное или тушёное в масле она и смотреть не могла. Всё тело болело и ломило, а ноги отказывались повиноваться, голова казалась тяжёлой, точно бочка, налитая вином. Такое состояние сильно выматывало молодую женщину: она выглядела бледной, исхудавшей и совершенно разбитой.

      Госпожа Алоиза де Гонделорье, которой, конечно же, сообщили о положении дочери, часто писала Флёр-де-Лис, советуя то одно, то другое средство, которые помогали ей самой, когда она была беременна дочерью. Степенную госпожу крайне обрадовала новость о внуке, и несколько раз в письмах она то наставляла дочь терпеть любые выходки супруга ради этого ребёнка, который будет носить древнюю дворянскую фамилию, то говорила, что Феб ради ребёнка и наследника будет обязан исполнять каждую прихоть жены. Сама же госпожа де Гонделорье едва ли не сразу же после свадьбы Феба и Флёр-де-Лис уехала в Италию, как она говорила, «на воды, лечить свои старые суставы» — этому обстоятельству сильнее прочих радовался сам Феб, который едва ли вынес бы присутствие матери жены в своём доме и её нравоучения в свой адрес.

      Сам капитан к тому времени совершенно оправился от ран и вернулся на службу. Поначалу пару раз он заглядывал в «Яблоко Евы», но, рассорившись с Жилем, не находил в кабаке прежнего веселья и возвращался домой поддатым, но на своих ногах и до полуночи. А после того, как повитуха, которую по совету Симона ля Неж пригласили к госпоже де Шатопер, подтвердила наличие плода в её чреве и сообщила, что будущей матери необходим покой и крепкий сон, Фебу и вовсе пришлось забыть дорогу в это весёлое заведение.

      — Ты бы, сынок, повременил гулянки устраивать, — сказала ему Жанна, как только повитуха убралась восвояси. — Слышал же, что эта женщина сказала: покой нашей голубушке нужен.

      Жанна растрогалась до слёз, когда новость о беременности её любезной госпожи подтвердилась. Она утирала краешком фартука крупные старушечьи слёзы, бегущие по лицу, и всплёскивала руками, говоря, что наконец-то в доме появится дитя, и она, Жанна, будет любить, как любит своего сына, как любит Фебку и вообще всю семью де Шатопер, будет заботиться о нём и целовать крохотные ножки.

      — Ну, слышал, — буркнул Феб, упорно не желая связывать покой жены со своим удовольствием.

      — А какой покой у неё будет, коли ты опять по гулянкам шариться начнёшь? Будет плакать госпожа, волноваться — беда ребёночку будет. Себя не жалеш, её не жалеш, так хоть ребёночка пожалей! Он-то в чём виноват, душа Божья? Ты, ещё напомню, жене жизнью обязан, так сложно те, что ли, теперь ради неё постараться?

      И Фебу пришлось пообещать, что сразу после службы, даже после ночных дежурств в городе он будет возвращаться домой, минуя «Яблоко Евы» и другие, ему подобные, заведения — д’Обрэ не преминул высмеять за стаканом вина, что Шатопер попал под каблук дорогой и ненаглядной супруги и теперь выходит из дома, только когда получит её высочайшее разрешение.

      Однако, дать обещание оказалось куда проще, чем его выполнить. Существовал один факт, который упускали из виду и Жанна, и Флёр-де-Лис, но никогда не упускал сам Феб: он не был монахом. И с каждым днём его желание женщины только росло, делая мужчину до крайности раздражительным и вспыльчивым — разве что, входя в спальню супруги, он делал приветливую мину.

      Капитан честно пытался спускать пар во время фехтования на саблях, которому офицеры или более опытные солдаты обучали новобранцев, или же сами фехтовали друг с другом — ради удовольствия и забавы. Это помогало, но не надолго, и Феб, возвращаясь домой в те дни, когда не брал саблю в руки, отправлялся в конюшню, где вместе с Жаком и Николя чистил стойла, таскал солому, навоз и мешки с овсом, ухаживал за лошадьми, а потом, оседлав Вэнара — фризского* жеребца с волнистой гривой, — отправлялся на какой-нибудь пустырь, где пускал коня галопом или учил его всяким трюкам. Тяжёлый физический труд и усталость помогали капитану Шатоперу, прежде имеющему столько женщин, сколько захочет, и тогда, когда захочет, держать себя в руках ради одной-единственной женщины.

      Как-то вечером, вернувшись домой с такой прогулки верхом и переодевшись, чтобы избавиться от лошадиного запаха, Феб вошёл в покои жены, как это бывало каждый день на протяжении последних двух месяцев, чтобы справиться о её самочувствии, несмотря на то, что чуть ранее Жанна с радостью сообщила ему, что сегодня молодая госпожа чувствовала себя очень хорошо и даже ни разу не пожаловалась на дурноту.

      Войдя без стука, Феб не обнаружил жену в постели, зато услышал её тихий голос из-за ширмы, за которой она обычно переодевалась — Флёр-де-Лис напевала незатейливую песенку, не подозревая, что у неё появился слушатель. Решив не выдавать своего присутствия, Феб устроился в кресле так, чтобы ширма была в поле его зрения. Он знал, что супруга, сменяя одежду, прибегает к помощи служанки только в том случае, если нужно было справиться со сложной шнуровкой на спине, боках или рукавах, но сейчас, когда почти всё время Флёр-де-Лис проводила в своих покоях, надобность надевать тяжёлое верхнее сюрко, мешающее ей дышать, отпала.

      Взгляд Феба скользнул по плотной ширме и зацепил какое-то движение сбоку от неё. Капитан подался вперёд и, приглядевшись, вдруг понял, что ширма хоть и скрывает супругу от посторонних глаз, но вот зеркало, стоящее на углу, прекрасно её в себе отражает. И, более того, Феб сидит таким образом, что жена не может заметить его в том же зеркале.

      Флёр-де-Лис тем временем сняла котту и потянула вверх камизу. Глаза Феба расширились, и капитан, сжав ручки кресла, облизал губы, увидев мягкий изгиб спины супруги, её тонкий стан и округлые плечи. Она повернулась, и Феб едва не застонал в отчаянии, но не нашёл в себе сил закрыть глаза или отвести взгляд от изящной шеи и родинки на ней, от нежной груди, аккуратной и будто выточенной из розового мрамора. Кровь застучала в висках, крылья носа расширились, короткими толчками выпуская воздух, взгляд сосредоточился только на зеркале — Феб, не моргая, следил за женой и походил на вышедшего на охоту тигра, готового прыгнуть из своего укрытия на ничего не подозревающую добычу.

      Молодая женщина тем временем, продолжая напевать свою песенку, надела другую камизу, более плотную и предназначавшуюся как раз для сна, завязала шнуровку на груди — Феб выдохнул и откинулся на спинку кресла — и вышла из-за ширмы.

      — Ой! — воскликнула она от неожиданности, увидев мужа. — Давно вы здесь, месье?

      — Достаточно, моя дорогая, — хриплым голосом ответил Феб, впившись в неё голодными глазами.

      — В чём дело, месье? Почему вы так смотрите на меня?

      Феб стремительно поднялся. Его грудь вздымалась от тяжёлого дыхания, а если бы взглядом можно было снять с человека одежду, Флёр-де-Лис давно бы стояла пред ним обнажённой.

      — Неужели не ясно? — подойдя ближе, он опустил руки на её талию и, склонив голову, коснулся губами шеи и ушка жены.

      — Но, постойте, я же жду ребёнка! Так нельзя, мы не можем! — в панике проговорила Флёр-де-Лис, когда Феб попытался спустить сорочку с её плеча.

      — Мадам, вы понимаете, что ещё немного, и я выйду на улицу и затащу в свою постель первую же парижанку, которая попадётся под руку, будь то уличная девка или самая добродетельная дама в Париже? — вспылил Феб, ещё крепче обнимая жену.

      — Ладно, — быстро кивнула Флёр. — Идите.

      — Что? — озадачился Шатопер.

      — Я говорю, идите на улицу и ловите женщин.

      — Да вы издеваетесь надо мной! — рявкнул капитан.

      — Нет, месье! Я говорю, что вы можете пойти в это ваше «Яблоко» и найти для себя женщину.

      — Так, погодите, — не очень-то поверив своим ушам и сразу же остыв, Феб отступил от жены и сел в кресло. — То есть вы сами говорите, чтобы я вам изменял? И вы не будете ждать меня всю ночь и плакать, и волноваться? И ругаться, что я опять провожу время в обществе продажных женщин?

      — Именно так, — кивнула Флёр-де-Лис со всей серьёзностью. — Если вам так сильно нужно, идите. А я лягу спать.

      Ошарашенный Феб медленно пошёл к дверям, то и дело оглядываясь: ну никак ему не верилось, что жена сама отправляет его в объятия жриц любви. Подождав, пока дверь за супругом закроется, Флёр-де-Лис легла в кровать и закрыла глаза, но не прошло и пяти минут, как Феб вновь вошёл в её покои и лёг рядом. Он добрался было до первого этажа и даже снял свой плащ с крюка, но, помедлив, повесил плащ на место. Плод сладок только если он запретный. Если же разрешить употреблять его в любом количестве, вкус ничем не будет отличаться от обычной репы.

      — Я не хочу идти к кому-то, — сказал он тихо. — Я хочу вас, мадам.

      Флёр-де-Лис, ещё не успевшая уснуть, улыбнулась и коснулась ладонью щеки Феба, глядя на него своими голубыми глазами, похожими на небо. Феб поцеловал её и привлёк в свои объятия.

      — Что же вы будете делать, месье? — спросила Флёр-де-Лис немного погодя. — Я не могу удовлетворить ваше желание, мне боязно за ребёнка. Не положено, чтобы супруги делили одно ложе, если жена беременна, да и Церковь это не одобряет. Вдруг родится ребёнок с двумя головами!

      — К дьяволу Церковь! Я больше не могу терпеть и ждать, это желание сводит меня с ума!

      — Но тогда… — Флёр-де-Лис отвела взгляд и прикусила губу, то ли размышляя о чём-то, то ли на что-то решаясь. — Тогда, месье, вы же будете осторожны, правда? Вы обещаете мне?

      — Да, мадам, — выдохнул Феб, горячо целуя её.

      — Ай! — вскрикнула Флёр-де-Лис, когда Феб решительно стянул с неё исподнюю сорочку. — Отдайте! Месье! — заливаясь краской от стыда, она попыталась забиться под одеяло: правила и устои, внушаемые ей матушкой с юных лет, не позволяли быть обнажённой даже в постели с супругом — это было верхом неприличия, и если бы кто вдруг узнал, то молодую дворяночку тут же бы причислили к продажным девкам, не знающим ни стыда, ни совести, ни страха Божьего.

      — Ну уж нет, — ответил Феб, довольным взглядом охватывая тело супруги. — Вы сейчас в моей вотчине, мадам, и раз уж согласились, будьте добры играть по моим правилам.

      — Вы пошлый развратник и негодяй! — возмутилась Флёр-де-Лис, когда одеяло не без стараний капитана улетело с кровати вместе с её сорочкой, и закрылась руками.

      — Это точно, — не стал спорить Феб, проводя ладонью по бедру жены и повторяя тот же путь поцелуями.

      Флёр-де-Лис, зажмурившись, думала, что и сейчас, едва только супруг коснётся её, перед глазами снова предстанет та страшная картина: разъярённый муж грубо и бесцеремонно прижимает её к стене, и внизу живота вспыхнет жуткая боль, — но этого не случилось. Губы Феба ласково касались её шеи, и он спускался всё ниже, и от его поцелуев по всему телу бежали мурашки. Молодая женщина сама не заметила, как её рука, прежде закрывающая грудь, переместилась на плечо Феба, а из груди вырвался первый стон, рождённый ласками супруга, касающегося губами нежной кожи. От былого смущения не осталось и следа, и Флёр-де-Лис сама тянулась за новыми поцелуями и прикосновениями, чем вызывала довольную усмешку мужа.

      «Если бы сразу было так, как сейчас!» — вихрем пронеслась мысль в голове Флёр-де-Лис.

      Феб сдержал своё слово. Он бережно касался тела жены, и все движения его были плавными и осторожными — он заботился не только о собственном удовольствии, но и о жене, — так что Флёр-де-Лис ни на секунду не почувствовала ни боли, ни отторжения. Когда Феб, поцеловав её и освободив от своего веса, перекатился на другую половину кровати, она осталась на месте, не в силах пошевелиться, а по телу продолжали бежать мурашки и вспыхивать горячие волны, от которых снова хотелось стонать.

      Она вдруг вспомнила свою мать, которая, до слёз смущая невинную дочь, говорила, что мужчины приходят к жёнам, чтобы удовлетворить своё желание, и не думают больше ни о чём, в постели же они грубы, как животные, и женщинам приходится терпеть боль и унижение ради того, чтобы родить ребёнка — в этих словах Флёр-де-Лис успела убедиться дважды до сегодняшнего дня. Однако госпожа Алоиза ни разу не упомянула, что любовь может быть радостью не только для мужчины, но и для женщины, что не все мужчины и не всегда грубы и жестоки, что и они умеют быть нежными к своим жёнам… «Наверное, потому, — с грустью подумала Флёр-де-Лис, — что матушка сама никогда не знала ласки и нежности от отца».

      Шатопер поднялся и надел свою камизу. Флёр-де-Лис подумала, что теперь он, получив своё, уйдёт, но Феб только поднял с пола одеяло и вернулся обратно, укрыв им себя и жену.

      — Так что, было ли вам страшно, мадам? — с усмешкой спросил Шатопер.

      — Нет, месье, — в тон ему ответила его супруга. — Но подумалось, что если бы с самого начала было так, я бы не боялась вас всё это время.

      Феб молча принял этот камень, летящий в его огород, и не стал в сотый раз извиняться за своё поведение.

      — Но вы получили, что хотели, и теперь я свободна от ваших желаний? — спросила Флёр-де-Лис с замиранием сердца.

      — О, нет, моя дорогая. Я намерен обучить вас искусству любви, — ответил Феб, энергично взбивая свою подушку и устраиваясь на ней поудобнее. — А что вы хотели? Я иду вам навстречу и хочу получить взамен нечто равноценное.

      Флёр-де-Лис покорно кивнула, и Феб сорвал с её губ последний поцелуй перед тем, как крепко уснуть. Для себя она поняла, что никогда не признается мужу, что именно такой ответ она и ожидала услышать: куда лучше, если он будет считать, что и это решение он принял самостоятельно.