Бабушки нет уже месяц — с тех пор, как пришла похоронка на Мишкиного отца, — а Мишка всё ещё высматривает её на улице и ждёт, когда же на их пригорке покажется знакомый белый платок. И зовёт её — неумело, но громко — и обижается, что не слышит в ответ бабушкиного голоса.

      — Б-ба!

      — Нет больше баб Гани, чего орать? — злится соседская девчонка Катька. — Кабы жива была Агафья Андревна, мне не пришлось бы нянчиться с тобой.

      Мишка не верит ей и снова заводит, что тот паровоз, на всю улицу:

      — Б-ба, б-ба-а!

      — А вот будешь кричать, немцы услышат, придут и заберут тебя — будет тебе тогда "ба"! — грозит Катька и суёт Мишке кусок хлеба, смоченный в разбавленном водой молоке.

      Немцев Мишка боится, потому замолкает. Катька сажает его на койку, велит спать и убегает: в своём доме дел по горло. Мишка сосёт кусок и так засыпает — с хлебом в руке.

      Сквозь сон он чует на пальцах что-то шершавое и мокрое, одёргивает руку и просыпается. С минуту Мишка смотрит на кошку, а пойманная с поличным кошка смотрит на Мишку, замерев рядом с его ладонью.

      Видно, пробралась в дом через открытую дверь, чтобы поживиться.

      Точно опомнившись, кошка хватает размятый Мишкиной рукой хлеб, подпрыгивает и кубарем сваливается на пол; пытается удрать, но лишь сбивает в кучу коврик и прячется под койку.

      Мишка осторожно свешивается вниз головой. Кошка торопливо трескает его хлеб и урчит, прижав уши: не тронь, поцарапаю! А Мишка и не трогает, только смотрит. Кошек в их городе осталось совсем мало — а эта откуда взялась?

      Кошка доедает хлеб и щурится на Мишку, а Мишка — на кошку.

      Придя с работы, мать долго сидит на краешке стула и, горько качая головой, смотрит на сладко сопящего Мишку и на тощую облезшую кошку, свернувшуюся клубочком возле Мишкиного плеча.

      — Б-ба, б-ба, — бормочет Мишка сквозь сон и гладит белые кошкины уши, похожие на кончики бабушкиного платка.