— Учитель, мне больно. Голова раскалывается.

В устах кого другого эти слова прозвучали бы детской жалобой.

Но не когда их говорила Ло Бинхэ. Черные полуразорванные одежды, струящаяся на лоб кровь, ссадины и каменная крошка после обвала, от которого она укрыла его собственным телом, упав сверху.

Совершенно безумные, горящие багровым светом глаза. Пылающая печать, расползающаяся по бледному, как гипсовая маска, лицу. Обметанные, в иное время — такие ярко-сладкие, теперь — иссушенные, голубоватые губы.

Она выглядела ужасно…

И даже сквозь все это — прекрасно, какой-то совершенно безумной, измотанной, изломанной красотой. Ей было плохо, по-настоящему плохо. Шэнь видел, что она не знает, куда деть кипящую в ней ярость, видел, что боль переполняет ее, выплескиваясь через грани терпимого. Что еще чуть-чуть — еще капелька — и она просто взорвется, истлеет, как вспыхнувший лист бумаги.

— Потерпи, скоро пройдет, — он поднял руку и коснулся кончиками пальцев ее щеки — некогда наливной, как бок яблочка, и румяной, теперь — холодной, как лед, с остро очерченной скулой. — Ты ведь моя хорошая девочка…

— Если я буду хорошей, голова перестанет болеть, и учитель больше меня не покинет? — простонала Ло Бинхэ и оскалилась в бессильной злобе, до кровавых трещинок растягивая губы.

— Да, боль скоро уйдет, только…

— Я не верю, — прошептала его ученица, опуская голову — и роняя на его грудь прядки темных, мокрых от крови волос.

В один миг ее кроткое лицо осветилось яростью.

— Я не верю! Больше не верю! Никому, даже вам! Даже вам, учитель! Значит, вообще никому, никогда, я одна, совершенно одна!

Шэнь Цинцю вздохнул и резко поддался вперед.

Демонический меч свел его ученицу с ума, это было очевидно. Все, что мог сделать Шэнь — это прижаться к ней всем телом, вливая в ее тлеющую изнутри смертную оболочку светлую духовную энергию и принимая в себя весь отравленный демонический яд, которым питался Синьмо.

Откуда ему было знать, что Ло Бинхэ разорвет поцелуй, приподнимется на руках и взглянет на него сверху вниз долгим, немигающим взглядом.

А потом резко опустится вниз, не целуя, но почти обгладывая его рот — она кусалась, как хищный зверь, накрывала его тонкие губы своим горячим, мягким ртом, оставляла влажные следы и пробегала языком по кромке зубов, потом толкалась внутрь, нагло, грубо, как полагалось бы целоваться нетерпеливому любовнику, а не невинной деве…

Одновременно с этим ее руки, тонкие, но сильные, срывали с него пояс и раскидывали полы одежд, да так, что затрещала ткань.

— Бинхэ, стой… — Шэнь Цинцю постарался перехватить запястья ученицы, остановить ее от непоправимого — господи, да он же ей в отцы годился! — но куда там.

Она стряхнула его руку, как назойливую мошку, даже не почувствовав вложенных в захват сил.

— Бинхэ! — он окликнул ее как мог строго, и в следующий миг оказался заткнут еще одним горячим поцелуем, от которого немели губы и становился мокрым даже подбородок.

Он тщетно пытался накрыть ее руки своими, когда она срывала собственный пояс и спускала штаны по бедрам вниз.

От белизны открывшейся кожи и темноты завитых колечками волос, которые слегка расступались, обнажая тонкую, розоватую складку посередине, захватило дух. Ло Бинхэ была крепкой, с широкими бедрами и проступающими сквозь тонкую кожу мышцами живота — было бы глупо бояться навредить ей или как-то причинить боль, но…

Как нежно и уязвимо выглядела эта разовая складочка с небольшим бутоном в самом верху. Неужели он, Шэнь Цинцю, — ладно, не он, об него — вот так просто раздавят эту вишенку*? В таких обстоятельствах? Совершенно, совершенно недопустимо — и несправедливо по отношению к Бинхэ…

Вот только кто Шэнь Цинцю спрашивал? Даже собственное тело предательски капитулировало перед жаром тела Бинхэ, перед ее крутобокими линиями, перед лодочкой скользнувшего по низу его живота лобка.

Шэнь Цинцю судорожно втянул воздух меж зубов и закинул голову. Он голой кожей чувствовал, как теплые складочки плоти Ло Бинхэ раскрываются, как от трения скопившаяся внизу влага размазывается по его и ее коже, как тонкая грань между «просто прижаться» и «проникнуть внутрь» стирается…

Все могло бы быть мягко.

Шэнь Цинцю сделал бы все, чтобы не причинить ей боли.

Но Ло Бинхэ, нетерпеливо рыкнув, резко опустилась вниз.

Она была узкой — болезненно-узкой, настолько узкой, что стало больно даже самому Шэнь Цинцю. И еще — горячей, как разогретая печка, обжигающей своим захватом, стискивающей кольцами каленого железа…

Она не жалела себя — нисколько, только срывала злость, обиду, страх перед огромным, ополчившимся на нее миром, в судорожных рывках, почти не отлипая от его промежности своей, растравливая боль и темное, дурное желание. Ее пальцы сжимались на плечах Шэнь Цинцю, оставляя темно-багровые пятна, острые высверки боли в горячем, на грани нервного срыва, удовольствии — за которое было стыдно, которое не должно было приходить, которое не должно было случаться. Не так, не с ней, не в таком ее состоянии…

Между ее упругих грудей скатилась прозрачная капелька пота.

То, что было сложено и затворено, раскрылось — точно цветок с мясистыми лепестками, побагровевшими от прилившей крови, и Шэнь Цинцю, опустив глаза, мог видеть то место, где их тела с быстрыми ритмичными шлепками соединялись.

Он чувствовал резкий, медный запах, от которого голова пустела, а пальцы против воли крепко сминали чужие бедра, грубо комкая ткань одежды.

Он чувствовал волны демонической ци, настолько удушливо вязкой и тяжелой, что две мысли никак не могли найти друг друга в этом море.

И он позволил себе…

Он отпустил себя…

Складывая руки на выступающие тазовые косточки, подталкивая вверх и притягивая вниз, тесно, до упора, до скулящих выдохов из груди Ло Бинхэ.

Кусая ее губы в ответ, чувствуя сладковатый медный привкус, считая языком трещинки на обычно таким мягких, лепестково-нежных губах.

Сжимая в пригоршнях груди, сплющивая их о широкую грудную клетку, щипая за темные — такого же цвета, как припухшие губы, — соски.

Он забылся, почти забылся…

А потом ему на открытую грудь, горячую и влажную от пота, упал ледяной осколок.

Шэнь Цинцю, до этого только глухо стонавший сквозь зубы, от неожиданности вскрикнул и резко сел.

Ло Бинхэ, тихонько вскрикнув, обняла его обеими руками за шею, чтобы не свалиться от резкого движения.

Ее взгляд, мутный, заволоченный страстью и злостью, скользнул по его лицу, вдоль шеи, к ключицам и…

Она коротко ахнула.

Шэнь Цинцю опустил глаза и сам едва удержал изумленный вздох.

— Учитель… — старое обращение, сказанное таким привычным голосом, будто полоснуло по сердцу, и Шэнь Цинцю накрыло чувством чудовищного раскаяния и вины. — Учитель, вы сохранили ее… Мою подвеску… Я знала, я знала, что вы тогда помогали мне, но…

— Ну конечно, я ее сохранил, — услышав собственный голос, низкий и хриплый, Шэнь Цинцю перепугался и торопливо накинул красный шнурок на шею Ло Бинхэ.

Нефритовая подвеска с Гуаньинь упала прямо между ее голых грудей, и Шэн Цинцю невольно сглотнул.

— Бинхэ…

Огромные глаза его ученицы, еще мгновение назад полные звериной жажды крови и бездумной страсти, — затуманились слезами такой хрустальной прозрачности, что Шэнь Цинцю мгновенно ощутил себя грязным насильником, сорвавшим цветок невинной девы.

Впрочем, невинная дева здесь действительно имелась.

Как и повод для слез!

— Учитель, я… я отвратительна, — прошептала она, хватаясь обеими ладошками за подвеску.

Даже ее огромные глаза не в силах были удержать всех слез, и скоро те, как переполнившая чашу талая вода, хлынули на щеки.

— Учитель, я вела себя… Я пойму, если вы меня оттолкнете, если вам будет гадко от меня, но… учитель, я клянусь, я никогда так раньше не делала… я… я не знаю, что на меня…

«Глупое дитя, — Шэнь едва не схватился за голову. — Я сам полез тебя обнимать, когда ты была одержима Синьмо, в чем ты вообще можешь быть виновата? Виноват только я, что сил не хватило тебя… Что-нибудь с тобой… Прижать так, чтобы ты не смогла стянуть штаны!»

Кстати говоря о штанах. Шэнь уже битую минуту пытался осторожно сдвинуть объемные бедра Ло Бинхэ со своих коленей — ну или хотя бы отодвинуть ее достаточно, чтобы их тела перестали сливаться в единое целое, но ученица как назло липла к нему всем своим жаром.

— Бинхэ, ты не виновата, — нашелся он со словами. — Ты была одержима Синьмо, ты и сейчас все еще… резонируешь с ним. Позволь мне обнять тебя — просто обнять! — и закончить начатое.

— Вы хотите передать мне свои духовные силы и забрать демонические? — заплаканное лицо Ло Бинхэ словно застыло.

В ее взгляде Шэнь Цинцю легко прочитал истинный смысл вопроса: «хотите убить себя, как тогда, в Хуаюэ, чтобы спасти меня?»

Она так напряглась, что Шэнь Цинцю ощутил тесный спазм ее тела на его собственном.

Он судорожно перевел дух.

— Нет, Бинхэ, клянусь тебе. На этот раз — все по-другому. Я не оставлю тебя. Ни за что.

— Тогда почему вы все время пытаетесь меня оттолкнуть? Даже сейчас? — казалось бы оскудевшие слезы с новым жаром полились на нежные щеки.

«Да потому что как можно разговаривать, когда ты… мы…»

Шэнь Цинцю еще раз сосредоточенно вздохнул и, ничего больше не говоря, крепко ее обнял.

— Бинхэ, то, что мы сделали — это неправильно, и я сожалею…

— Вы сожалеете? Вам настолько от меня противно? — упрямым барашком напряглась в его руках Ло Бинхэ — удивительно, учитывая, что при желании она могла не просто вырваться, а запросто откинуть его на другой конец пещеры. Могла — но не делала. — Учитель, вы… Вы и прежде хотели от меня отказаться, выбрать их, всех их, а не меня, а теперь…

— Бинхэ, как ты можешь быть мне противна?

— Тогда почему вы меня отталкиваете?!

«А что ты прикажешь делать?! Продолжать?!»

— Учитель… Я не хочу, чтобы мой первый раз был таким… Мое самое страстное желание исполнилось, это были вы, но почему так неправильно, так… против вашей воли, и…

— Если бы это было против моей воли, ничего бы не вышло, — негромко кашлянул Шэнь Цинцю. — Я ведь не дева, Ло Бинхэ.

— Тогда… — омытые слезами глаза загорелись двумя лунными плошками напротив его лица, сердечко в груди Ло Бинхэ застучало чаще, демонические следы полностью сошли со всего тела и осталась только яркая метка на лбу. — Тогда, учитель, вы не могли бы… продолжить? Или нет! Давайте начнем все сначала, если вы не против, если вам от меня не противно, чтобы все было как надо? Учитель! Если вы скажете мне уйти, я уйду, я клянусь, если я вам омерзительна, я больше никогда не попадусь вам на глаза, и…

«Хватит уже, — простонал мысленно Шэнь Цинцю. — Ты ведь прекрасно знаешь, что после всего, что ты наговорила, я тебя не оттолкну!»

Хрустальное сердце девы Ло было таким хрупким. Как мог он обойтись с ним небрежно?

— Тогда… слезь, хорошо?

Ло Бинхэ, понятливо закивав — запрыгали на плечах кудряшки — скатилась с его коленей, чуть поморщилась и быстро села рядом с ним.

— Что мне делать?

— Для начала…

Шэнь Цинцю прочитал бесконечное множество постельных сцен — что за авторством братца Самолета, что из-под пера куда более достойных авторов. И сейчас первым делом стряхнул с плеч испорченные верхние одеяния и разложил их на относительно ровном участке.

— Ложись, — приказал он.

Ло Бинхэ торопливо упала на расстеленный плащ и посмотрела на него снизу вверх доверчивыми глазами. Сначала Шэнь Цинцю подумал приказать ей стянуть штаны окончательно, но потом решил, что это будет грубо. Он лег на бок рядом с ней, опираясь на один локоть, и сам осторожно потянул ее одежды вниз. Ло Бинхэ, не отрывая влюбленного взгляда от его лица, послушно взбрыкнула ногами, помогая избавиться от штанов.

— Учитель! Вы меня любите?

Шэнь Цинцю посмотрел на нее сверху вниз. Лицо, десяток минут назад бывшее соблазнительным и жутким, грозным и страстным, теперь выглядело таким нежным и преданным, ласковым и наивным. Воинственная и кроткая, могущественная и робкая, всесильная — и умилительно-бестолковая…

Он полюбил ее еще через экран своего ПК, через набор иероглифов из микроскопических пикселей, как он мог не любить ее теперь? Как вообще ее можно было не любить?

Он наклонился и поцеловал ее в искусанные губы — так мягко и нежно, как только мог.

— Очень люблю, Бинхэ.

Он пропустил одну руку у нее под шеей, чтобы ей было удобно лежать, а второй обнял ее за талию. Он был очень нежен. И очень осторожен — так, как следовало обходиться с драгоценным сокровищем, попавшим в руки. Ло Бинхэ раскрылась ему навстречу — влажная, мягкая, словно прикосновение кошачьей лапки к тому месту, которое прежде ожгло крапивой жестокой страсти…

Его светлые духовные силы хлынули в нее спокойным ровным потоком. Ее демоническая ци переполнила его, как вышедшее из берегов море.