Крис дрожал. Впился ногтями в ладони так, что костяшки побелели, а уселся обманчиво расслабленно, залез на сидение с ногами. Он заинтересованно смотрел по сторонам, и, вероятно, у него много раз получалось обманывать окружающих.

Но с Лиамом всё не могло быть так просто.

Хозяин фургона со скучающим видом теребил пирсинг в ушах, подавляя подступающее раздражение. Гвен ему как-то сказала: «Раздражение - высшая форма гнева», и, если честно, тогда эта фраза только больше его разозлила. Теперь он вспоминал её каждый раз, когда осознавал, что злится, и злился ещё больше.

Лиам благополучно игнорировал всю злобу и обиду, что жили в нём, уже не первый год. Они уступили место апатии и бесконечной усталости. А теперь что-то вновь забушевало в нём, и от этого было не по себе. Притворство Криса до ужаса напоминало Лиаму его самого лет пять назад. Он понимал, что это — способ выжить среди безразличных взрослых, но сейчас ему хотелось дать Крису подзатыльник, чтобы тот стёр с лица, наконец, свою неуместную кривую улыбочку.

Но Лиам продолжал с равнодушным видом вести фургон, только молча открыл ящик с кассетами, вновь предлагая пассажиру выбрать музыку. Ему казалось, что сейчас тишина делает хуже им обоим.

Крис нырнул в ящик рукой и принялся нарочито громко перебирать кассеты. Пластик стукался о пластик с каким-то игрушечным звуком, пробуждавшим чувство ностальгии по временам, когда обоих ещё не было на свете. Это было странно и одновременно приятно.

Крис ожидал, что Лиам разозлится такому наглому и небрежному обращению с его вещами, но ничего такого не произошло. Лиам всё так же равнодушно вёл фургон, не реагируя на звуки, которые разозлили бы любого добропорядочного коллекционера и меломана.

Откуда же такое безразличие?

Крис снова уткнулся взглядом в ящик. Такое собрание кассет наверняка восхитило бы любого ценителя и его же привело бы в ужас своим состоянием. Коробки перепутались, местами потрескались и вообще пребывали в полнейшем беспорядке. Так зачем Лиаму злиться, когда он сам к этой коллекции равнодушен?

Крис тяжело вздохнул и выудил кассету с подписью на коробке: «Для Дженни».

— Кто такая Дженни? — Крис решил подтвердить свои догадку.

— Не имею ни малейшего понятия.

— А что на кассете?

— Аналогично.

— Боже, Лиам, никогда не думал, что скажу кому-то подобное, но это — настоящее кощунство, — Крис покачал головой и театрально вздохнул. — Дай-ка мне что-то пишущее.

В ответ водитель нашарил где-то за сиденьем металлическую коробку из-под печенья и протянул пассажиру. Внутри обнаружилась целая куча маркеров, ручек и карандашей. Крис решил: раз Лиаму всё равно, придётся взять дело в свои руки!

С этими мыслями и намерением разобрать как можно больше кассет он вставил первую попавшуюся в магнитолу и сосредоточенно нахмурился.

Заиграла “Dancing queen” группы ABBA, и Крис, закрыв глаза, начал тихонько подтанцовывать и подпевать. И Лиам удивился, но не поведению нового знакомого, а тому, что нисколько не сомневался, что тот не стал бы сидеть спокойно, когда играет ритмичная музыка.

— You are the dancing queen…

Лиам пребывал в растерянности. Дёрнул головой, чтобы откинуть чёлку назад, и осознал, что откидывать нечего: Крис сделал ему хвост, слабый и не слишком аккуратный. Но Хейз не мог и не хотел его поправлять. Не хотел показывать, что ему не всё равно, и надеялся, что его пассажир не заметил эту нелепую попытку поправить волосы.

— Young and sweet…

Крис пёл. Не то чтобы хорошо, но с явным удовольствием. И Лиам не возражал, совсем, хотя сам не мог подпевать даже наедине с собой.

— Only seventeen… — Он выбрал розовый фломастер и, когда закончилась кассета, принялся её подписывать. Очевидно, Крис не планировал останавливаться на простом названии группы. — Интересно, Дженни сейчас сорок или она просто любительница ретро? Ставлю на то, что ей это подарили на выпускной.

Лиам никак не реагировал на болтовню Криса, но того это и не волновало.

— Ты наверняка был королём бала, м?

— В очередной раз удивляюсь твоему радужному взгляду на мир.

— Это ты в точку попал, дорогой, — Крис ухмыльнулся и подмигнул. — А ты и к смокингу кафф надел?

Лиаму хотелось ответить, что не было никакого смокинга, и каффа тогда ещё не было, а ещё не было выпускного, и уж тем более титула короля. Ничего этого не было.

Потому что он не смог закончить школу.

Крис всегда делал паузу после вопросов, давая время на ответ, но и на молчание Лиама не злился, а просто продолжал разговор. Хейз почти сразу это заметил, но это всё ещё ощущалось очень непривычно. Но что было самым странным, так это то, что ему хотелось ответить.

Но он снова промолчал.

Крис тем временем закончил что-то вырисовывать на несчастной кассете и вставил следующую. Захрипел мужской монотонный голос:

— XVII век в истории голландского искусства не был бы назван золотым, если бы мог похвастаться исключительно Рембрандтом. Безусловно, он являлся титаном голландской живописи того времени, но…

— Лиам, ты не перестаёшь меня удивлять. Это чтобы спалось хорошо?

— Светская, бытовая живопись, считавшаяся ранее «низкой», возымела большую популярность…

Хейз вздохнул.

— Вылетело из головы, что собаки несведущи в искусстве.

— Но он так скучно рассказывает, — заныл Крис. — Почему именно его выбрали для записи кассеты?

— Потому что он знает свой предмет?

— Но ты только что сказал так, будто тоже его знаешь. — Крис жалобно посмотрел на Лиама и вздохнул. — Ты бы тоже так муторно рассказывал?

Лиам понял, что это ещё одна попытка Криса вывести его на разговор, но почему-то почувствовал, что ему нужно переубедить этого капризного щенка. Показать, что искусство может быть интересным. Что он может быть интересным.

— Что ж, в Голландии того времени жили сотни художников, и большинство рисовали злоебучие натюрморты, которые ты хуй друг от друга отличишь, но в которых каждый цветок или предмет имеет пиздец какое глубокое значение. Я наслушался всего этого и пошёл искать в книжках цветочную композицию с гвоздиками, тюльпанами, лилиями и всеми цветуёчками, которые он там перечислял, чтобы провести пиздец глубокий анализ, а то они друг другу противоречили местами.

— И как оно? — Крис пододвинулся поближе, удивившись внезапной разговорчивости Лиама, вслушиваясь в каждое слово. Хейз эффектом остался доволен.

— Спустя минут сорок сообразил, что он не описывал какую-то конкретную картину… Зато запомнил, что осыпавшиеся лепестки — знак бренности, а увядшие означают исчезновение чувств.

— Профессор, почему вы бросили кафедру европейского искусства?

Лиам нахмурился. Что это только что было? Он сейчас поддался Крису? Что он только что попытался сделать? Поговорить? «Это плохой план, Хейз, и ты должен об этом помнить, — сказал он сам себе. — Для Криса общение — обычное дело, но не для тебя. Он покатается и забудет, а ты останешься один и будешь заново привыкать к одиночеству. Дурак».

Перед глазами на миг появился образ Гвен, и Лиам почувствовал лёгкий укол печали. Его единственная подруга, единственная поддержка давно исчезла. Или он сам её бросил? Гвен бы громко посмеялась над его недалёкостью, а потом принялась бы оспаривать все утверждения старого скучного лектора.

Сколько лет назад он обсуждал свои интересы? В ушах зашумело: вот он, смерч.

Хейз нахмурился, недовольный своей внезапной открытостью, и Крис, почувствовав, что ответа не последует, едва скрыл досаду. Он почему-то знал, что если покажет своё разочарование, то только сильнее оттолкнёт Лиама. Сдерживать энтузиазм было тяжело. С того самого момента, как Хейз открыл кусочек себя — любовь к искусству, Крис без остановки болтал ногами, стараясь унять возбуждение. Любая реакция Лиама, любое его слово — он старался уловить всё, даже если это была колкость или грубость.

— Боже, я и вправду собака…