Старая люминесцентная лампа неровно моргала, лишь слабо освещая кафельную плитку на стенах, а в наполненной ванне, прямо в одежде, лежала девушка, размазывая по щекам вместе со слезами остатки вчерашнего макияжа.

Межкомнатная дверь настежь распахнулась, и в проеме возник темный силуэт юноши, который, подойдя к страдалице, заставил ее подняться, после чего притянул к себе, невзирая на струйками стекающую на пол воду, и страстно поцеловал.

Аделайн несмело ответила, но, судорожно вздрогнув, отстранилась, отводя глаза:

– Я так не могу…

Всего лишь день назад она в последний раз обнимала Николаса, теперь уже навеки заснувшего, и просто не хотела сейчас быть с кем-то другим.

Они оба души не чаяли друг в друге, сыграли скромную свадьбу в кругу самых близких, а потом переехали в столицу, в небольшую квартиру, которую заботливо обставили вещами, купленными в антикварных магазинах.

Казалось, жизнь наконец-то начала налаживаться, но кто-то из завистников обвинил Николаса в использовании свойства дегидрации на простом человеке, из-за чего его без разбирательств отправили в тюрьму.

Спустя какое-то время, проведенное в безуспешных поисках опровержения, Мессаже все же удалось добиться встречи, но вид обросшего и измученного супруга шокировал до глубины души. Лишь желание не показаться слабой помогало ей хоть как-то крепиться.

Как оказалось, живым она любимого видела тогда в последний раз.

Аделайн не спасла мужа и не сможет познакомить ребенка с отцом.

Когда палачи ушли, оставив Николаса лежать на холодной земле, Мессаже укутала иссохшую мумию супруга в свое пальто, крепко прижав к себе, и во весь голос закричала, чтобы хоть немного заглушить раздирающую изнутри боль. Сотворить с обвиняемым то же, что он якобы сделал со своей жертвой – справедливо ли это?

На промозглом осеннем ветру Аделайн быстро замерзла, а холодный воздух, отрезвив голову, принес с собой осознание всего происходящего. Но действительность упрямо не хотелось принимать, впрочем, как и думать о том, почему каратели не забрали с собой останки.

Кто-то осторожно поднял ее с земли, накинув на плечи теплую куртку, и начал куда-то настойчиво уводить. Сквозь пелену слез безутешная девушка смогла разглядеть очертания Лэгранда.

Сильное желание вырваться и опрометью броситься прочь, чтобы вернуться, вскоре угасло, а горячие руки, до боли сжимающие ее плечи, стали казаться спасением, ведь поваливший первый снег постоянно лип к ослабевшим ногам, затрудняя и без того тяжелые шаги.

Последний трамвай увез их из злополучной безлюдной окраины в оживленный центр к Винсенту, который все это время дожидался их у крыльца. Юджиния провела Аделайн в гостиную и, опустившись рядом на диван, протянула кружку с ароматным мятным чаем, а Батист устроился в кресле напротив, задумчиво скрестив руки на груди в ожидании отчима.

Работая в Ауксилиуме в столь юном возрасте, он наивно полагал, что способен разрешить все проблемы, но случившееся сильно ударило по его самооценке, заставив переоценить свое значение.

Вскоре в комнату вошел и сам мистер Латур, что тактично кашлянул прежде, чем начать:

– Дорогая девочка, все мы понимаем, насколько тяжела и ужасна твоя утрата, но все-таки прошу меня выслушать…

Винсент не зря стал лекарем: разбираясь во многих тонкостях психологии, в тот вечер он помог Мессаже не сойти с ума от горя.

Аделайн не могла избавиться от диссонанса, видя, что все по-старому, будто ничего и не случилось: в камине умиротворяюще трещали поленья, а на соседнем кресле тихо посапывал Батист. Впрочем, вскоре усталость, накопившаяся за весь день, тяжелым грузом свалилась на плечи, и она сама не заметила, как заснула.

Проснувшись, девушка первым делом накинула на свои заледеневшие ступни сползший на пол плед, которым Юджиния заботливо укрыла ее прошлым вечером, и посмотрела на камин, в котором вместо огня теперь одиноко лежал лишь серый пепел да парочка обгоревших полешек. Невольно она сравнила с ними себя, чувствуя всепоглощающее опустошение, что сейчас ничто не было способно заполнить.

Из приоткрытой форточки тянуло по-утреннему свежим воздухом, а за окном только зарождался рассвет. Неудивительно, что Лэгранд, натянув одеяло до самой макушки, по-прежнему спал, полусидя в кресле.

Мессаже бесшумно поднялась, опасаясь разбудить его, и потянулась, привстав на цыпочки, чтобы размять сильно затекшее после долгого сна в неудобной позе тело.

«Не стоит им мешать…» - подумала Аделайн, поднимая сумку, и, бросив быстрый взгляд на Батиста, вышла из комнаты.

В памяти снова всплыли вчерашние события, но она постаралась отогнать их от себя и уверенным шагом направилась по мостовой. По закону подлости, когда до жилища оставалось буквально несколько кварталов, глаза снова наполнились слезами.

Из последних сил сдерживаясь, Мессаже добралась до дома и, захлопнув входную дверь, судорожно вздохнула, невольно касаясь рукой живота.

Осознание, что у нее будет память о Николасе - их ребенок, который обязательно вырастет похожим на отца, помогало не отчаяться окончательно, но включить граммофон с заезженными пластинками и выпить чашку горячего кофе, чтобы отвлечься, все-таки не помешало бы, ведь рой навязчивых мыслей все еще продолжал крутиться в голове.

Только вот Аделайн сама не поняла, зачем пошла в ванную и включила кран на полную мощность, неотрывно глядя на белый фаянс, заполняющийся горячей водой. Она не отдавала себе отчета, когда, не раздеваясь, с головой окунулась, но стоило только поцеловать Лэгранда, как голос разума сразу дал о себе знать.

Батист в тот день не ушел, открыв Мессаже другую свою ипостась, ранее тщательно скрываемую. Он долго разговаривал с ней обо всем на свете и даже обнимал, а Аделайн старалась вложить в эти объятия всю свою горечь и боль, чтобы стало хоть немного легче.

Когда выходной Лэгранда закончился, пришла Юджиния и ухаживала за Мессаже, словно за совсем маленьким ребенком, но та не сопротивлялась, утратив желание делать хоть что-нибудь и малейшую способность радоваться.

Аделайн совершенно перестала следить за собой, за временем. Что уж говорить о работе, если даже лежать на кровати было тяжело, ведь плохие мысли продолжали терзать каждую минуту.

Но так не могло длиться вечно. Вскоре гости перестали появляться в ее доме, и Мессаже пришлось навещать их самой, а, чтобы показать, что все хорошо, еще и натянуто улыбаться. Но темными ночами она все равно плакала в подушку, словно вернувшись в прошедшие года своего сиротского отрочества, а по утрам расстраивалась, что не заснула навсегда, делая неимоверное усилие, дабы просто подняться на ноги.

Когда Аделайн потеряла еще и последнюю память о Николасе, то была уже слишком уставшей от собственной слабости, поэтому пообещала себе больше никогда не плакать и продала квартиру, переселившись в Ауксилиум на правах сотрудника, чтобы не иметь больше никаких связей с прошлым.

Но спустя десять лет, с появлением уже взрослой Мелинды, раны на ее зажившем сердце снова начали кровоточить.

Глубоко вздохнув, Мессаже постучалась:

– Я войду? Дорогая, ты… Климент? – и удивленно замерла, но, опомнившись, неловко кашлянула в кулак, – Тем лучше. Мне нужно вам обоим кое-что рассказать.

Твердый голос вырвал Аделайн из пагубной рефлексии, в которую та опять впала после того, как все пояснила:

– С каких пор вы с Лэграндом начали решать что-то за меня и Линду, не напомнишь? – Готье, прислонился к столу, скрестив руки на груди, так же, как это делал Батист, когда был зол, – Она еще не успела выздороветь.

– Я подумала, что спустя неделю недомогание должно было уже пройти, – сконфуженно пробормотала Мессаже.

– Ты ни разу не заходила, как ты могла это понять? – но Климент тут же парировал.

– Я не собираюсь сейчас отчитываться, – Аделайн с трудом подавляла растущий гнев, – если вы отказываетесь помогать, то так и скажите.

– Я готова, – Латур решительно подняла руку, посмотрев на Готье, – Хочу, как можно скорее отыскать родителей и вернуться к спокойной жизни.

«Да и добавить новые свойства в копилку мимикрии было бы неплохо…»

Задумчиво барабаня пальцами по лакированной поверхности, юноша произнес:

– Я тоже в деле.