Со стуком молотка начался судебный процесс. Свидетель занял свою трибуну. Кристоф Гэвин был защитой, Клавьер Гэвин, его брат, был обвинителем.

— Вы можете приступить к перекрёстному допросу, — прогремел судья.

Свидетель начал:

— На самом деле я никогда не знал подзащитного. Я знал, что она была довольно увлечена тем, что делала… Но это всё. Когда я впервые встретил её, я…

Затем раздался хлопок, отвратительно громкий, и Клавьер почувствовал, как что-то тёплое брызнуло ему в лицо, капли попали ему в рот. Он поморщился, почувствовав… Железо. Кровь… Когда он открыл глаза, зал суда кружился, а в ушах звенело, почувствовав тошноту, он ухватился за трибуну, чтобы удержаться на ногах. Свидетель стоял, его голова расцветала красным, как тигровая лилия. Он покрывал всю трибуну красным, а его язык был высунут. Напротив него Кристоф Гэвин держал дымящийся пистолет. Затем он медленно положил его обратно в карман.

— Мистер Гэвин! Защита воздержится от убийств свидетелей! — заявил судья. — Вы должны понести наказание.

Кристоф раздражённо поправил очки.

— Понял, ваша честь, — проворчал он.

Клавьер судорожно вдохнул.

— Ты з… Ты застрелил его… — пробормотал он.

— Мм… Досадно, — сказал судья, закрывая глаза. — Пристав уберёт свидетеля с трибуны.

Клавьер наблюдал, как судебный пристав вышел вперёд и потащил свидетеля прочь, как мешок с мукой. Кровь продолжала хлестать из него, оставляя за собой след в зале суда.

— Прокурор Гэвин. У вас есть другой свидетель на вызов?

Клавьер продолжал смотреть ему вслед. О чём его спрашивали? Свидетель? Что это значило? Не в силах выразить свой ужас, он продолжал задыхаться, уставившись в землю и пытаясь сориентироваться. Кристоф самодовольно ухмыльнулся.

— В чём дело, Клавьер? Уже нечего сказать? Я знал, что это дело закроется быстро, но я надеялся, что ты, по крайней мере, окажешь какое-то сопротивление, — сказал он.

Ужас перешёл в гнев. Он всё ещё хотел завершить дело?!

— Ты… Кристоф, ты убил его! — он плакал.

— Да, я хорошо осведомлён, я уже понёс наказание за это, так что ты, может быть, можешь прекратить тратить время каждого и вызвать следующего свидетеля?

Клавьер замер. Он ничего не знал о свидетелях, он ничего не знал о законе. На свидетельской трибуне кровь. Кто-нибудь, сделайте что-нибудь.

Кристоф посмотрел на судью.

— Ваша честь, — сказал он. — Разрешите выстрелить в обвинение?

— Что? — Клавьер задохнулся.

— Хм… На каких основаниях? — спросил судья.

— Он неспособен выполнить свою задачу. У него больше нет свидетелей, и он провалил этот судебный процесс. Я стремлюсь только к тому, чтобы это дело было рассмотрено должным образом, ваша честь.

— … Тогда очень хорошо. Разрешение получено.

Кристоф криво улыбнулся. Он достал пистолет из кармана, гордо сказав:

— Спасибо, ваша честь, — затем направил пистолет прямо в голову Клавьера. Он застыл от ужаса.

— Нет, пожалуйста! — закричал Клавьер.

Клавьер, вздрогнув, проснулся на своём диване в задней части офиса. Он промок, но, к счастью, из-за пота, а не крови. Он лихорадочно вздрогнул, услышав неприятный лязг дерева и диссонирующий аккорд. Выровняв дыхание, Клавьер посмотрел вниз, чтобы увидеть лежащую на полу акустическую гитару, нижние струны которой ещё дрожали от падения. Должно быть, он потерял сознание во время игры. Он поднял руку, чтобы потереть глаз, но обнаружил, что она дрожит так же сильно, как и во сне. Голова раскалывалась, дыхание было быстрым и резким. Стоило закрыть глаза, как появился Кристоф: «В чём дело, Клавьер? Уже нечего сказать?»

Он свернулся калачиком на диване. Когда он сел играть на гитаре было около шести вечера, сразу после ужина. Затем сыграл, наверное, три или четыре песни, допустим минут двадцать… Он, должно быть, уснул в половину седьмого. Клавьер посмотрел в окно и увидел звёзды. Может, удача повернулась к нему, и он проспал двенадцать или около того часов, — может, уже наступило завтра.

Он поднял свой телефон с пола позади себя, морщась от света. Затем его живот скрутило от ужаса. 7:34. Он дважды проверил дату. Неудача — всего лишь час.

Клавьер отбросил телефон в сторону. Час сна за пять дней. Было романтичное недосыпание: бодрствование допоздна, работа над альбомом, преданность своему искусству в тёмные и нетерпеливые часы ночи. И было это. Если он продолжит в том же духе, у него начнут выпадать волосы, — ничего романтичного. Он потёр глаза, сильно. Ему нужен душ, он не принимал его дольше, чем хотелось бы признать. Но вернуться домой, скорее всего, означало столкнуться с папарацци, чего он не мог сделать вот так. Какими бы глупыми ни были эти таблоиды, меньше всего он хотел, чтобы они оказались правдой. Публике не нужно было знать, как низко пал Клавьер Гэвин.

Итак, никакого душа. И он не хотел есть. И, на самом деле, не хотел двигаться. Так, так устал. Из последних сил он потянулся и прижал акустическую гитару к груди, начиная лениво наигрывать песню, написанную несколько лет назад, которую играл с Гэвиннерс. Он знал её так хорошо, что мог безупречно сыграть, параллельно ведя судебное заседание. Это было легко и звучало куда лучше тишины. Он откинул голову на подлокотник дивана и играл, позволяя часам проходить незаметно.

Аполло проверил время. Ровно восемь. Было ли это слишком поздней ночью для визита кого-либо? Может, Клавьер назвал это ранней ночью и решил хорошо поспать, — он в этом нуждался. Если это было действительно так, то он мог просто пойти домой. С ним всё было в порядке. Разве это не было бы здорово, подумал он, снова уставившись на дверь офиса. Может быть, он просто выздоровеет сам по себе и снова покажется за стойкой прокурора, как обычно. Нормальные рабочие отношения со своим нормальным прокурором-оппонентом, который абсолютно в порядке. Боже, чего бы он только не сделал ради этого…

Но тихо за дверью он услышал доказательство того, что это было не так. На этот раз пения не было, только ленивое пощипывание струн. В этом не было той красоты, что и в фортепианной пьесе, хоть и оставалось прекрасным. Были неправильные ноты, перерывы в темпе, длившиеся слишком долго — совсем не похоже на Клавьера. Или, по крайней мере, не на Клавьера, которого он видел на концерте — этот человек никогда не пропускал ни одной ноты. Нехороший знак. Аполлон поднял руку и постучал в дверь.

Гитара замолчала.

— Кто там? — последовал голос.

— Аполло… Снова, — признался он. Это было странно, не так ли? Чёрт возьми. С какой стати он продолжал поддаваться ложной мистике Райта?!

Тем не менее, он почти не уловил эмоций, когда Клавьер ответил:

— Войдите.

Аполло шагнул внутрь и тихо закрыл за собой дверь. Клавьер, в этот раз, сидел на диване в конце комнаты, держа гитару за гриф. Он выглядел хуже, хотя Аполло не мог сказать почему именно. Улыбка, которую он выдавил, выглядела уже менее убедительно, и его голос был мягче, чем обычно. Тем не менее, он продолжал пытаться улыбаться ему.

— Герр Лоб, — поприветствовал он. — Если вы будете продолжать так заходить, люди начнут говорить.

— Это не так, — быстро ответил Аполло. — Я разбудил тебя? О, я не хотел…

Клавьер покачал головой, закрыв глаза и слабо рассмеявшись.

— Ох, ты… Не разбудил меня, Герр Джастис, уверяю тебя, — он провел пальцами по своим волосам, Аполло впервые видел их немытыми и неблестящими, просто прядями, падающими на его лицо. — Что привело тебя сюда?

— Эм… — начал Аполло. — Ну, я… Я просто подумал, эм… ты живёшь в своём офисе?

Клавьер потупился в пол, мгновение обдумывая вопрос. Он выглядел смущённым.

— Эм… В своём офисе? О…. Да, да, наверное, так оно и есть. Ты же знаешь, какая там пресса, я уверен, они кишат у меня дома, как… Как, стервятники.

— Эм, угу… — Аполло внимательно осмотрел его. Эта бессонница была худшей из всех, что он видел, — без понятия, как у него ещё не начались галлюцинации. — Клавьер, ты эм…. Ты спал…. Вообще с тех пор, как мы говорили?

Клавьер нахмурился при этих словах и потёр глаза.

— Я поспал час, Герр Джастис, не нужно беспокоиться.

— В-всего час?! — он запнулся. — За сколько?

— Эм… — он снова закрыл глаза, сильно потёр их и коснулся волос. — За пять или около того, я думаю.

— Дней?! — воскликнул Аполло. — Клавьер, это убьёт тебя!

— Да, ну, как говорится, смерть — это всего лишь долгий сон, — сказал Клавьер, возвращая свою ленивую улыбку. — Возможно, смерть будет просто… Просто тем, что мне нужно, чтобы завтра проснуться отдохнувшим, — он тихо рассмеялся собственной шутке, но Аполло даже не улыбнулся. Он выглядел печальным. Клавьер горел прямо перед ним, смотря в сторону. — Послушай, Герр Джастис, я действительно не понимаю, почему ты продолжаешь приходить сюда, но ты ничего не можешь сделать для меня, хорошо? Почему бы тебе просто… Не пойти домой?

Аполло изменился в позе, добавив немного больше уверенности в плечах. Сегодня он пришёл сюда, не зная точно, что делать, — но, оглядевшись вокруг, на бумаги на полу, на короткий офисный диван, на котором была произведена попытка уснуть, он понял, что так жить определённо нельзя.

— На самом деле я пришёл сегодня по другой причине. Я пришёл сделать тебе предложение.

— Ох?

Он тревожно сжал челюсть. Слишком много для нормальных рабочих отношений.

— Я подумал, раз уж в твоём доме много папарацци, ты мог бы остаться у меня на ночь. Просто… Обычная практика, понимаешь? Я подумал, может, если ты примешь душ, хорошо покушаешь и поспишь на хорошей кровати, это… Понимаешь, тебе будет лучше.

Клавьер смотрел на него дольше, чем можно было ожидать, без каких-либо читаемых эмоций в глазах.

— Извини… — сказал он наконец. — Ты приглашаешь меня в гости, да, Герр Лоб?

— Как… Чисто практические цели, — повторил Аполло. — Знаешь, как… Одолжение, да?

Клавьер мягко улыбнулся, только на этот раз это выглядело искренне.

— Мне нужно извиниться, Герр Джастис. Я, должно быть, звучу сейчас как бредящий идиот. Должен признать, что… ты много говоришь, и я едва улавливаю смысл твоих слов. С чего бы мне приходить? Тебе нужна помощь с чем-то?

Аполло, ссутулившись, вздохнул. Он прозвучал немного мягче.

— Мне не нужна помощь, Клавьер. Я предлагаю тебе ужин, душ и место для сна.

— Ох, — он со вздохом кивнул. — Извини, конечно, спасибо тебе. Я не хочу быть обузой для тебя, но… Мне определённо не помешал бы душ. Спасибо тебе…

— Не за что, — строгий ответ. — Я вызову нам такси.

Мистер Райт действительно хорошо пробирался в его голову. Весь путь он ловил себя на обдумывании того, что он сказал бы, и слышал его голос: «Ты заботишься о нём». Он наблюдал за ним в свете проезжающих мимо уличных фонарей, за его опущенной головой, он был совершенно измученным. Так что, возможно, Аполло действительно знал его лучше, чем думал. Он мог видеть боль, мелькающую в его глазах, как лучи на морском дне, видеть, как мурашки пробегают по его телу, натянутую улыбку, что была не в силах обмануть его. И ему было больно видеть его таким, — но было ли это потому, что это так нетипично, или потому, что он, предположительно, «заботился о нём», ещё предстояло понять. Аполло предположил, что вполне мог бы. В конце концов, он же не знал, каково это. Ни родителей, ни братьев, ни сестёр, ни друзей, ни партнёров. Был один лучший друг, и даже он не был особенно чувственным, не был говорить-о-своих-чувствах типом. В этом не было ничего печального. Нежность, открытость, привязанность…. Всё это было для других людей. У Аполло был он сам. Он был самым надёжным человеком в собственной жизни с самого начала.

Он подумал о том, что чувствовал, когда Труси смущённо опустила глаза, о желании увидеть её снова живой любыми необходимыми средствами. То, как она сказала какую-то глупость и отвлекла его от работы, а затем, то, как какая-то часть его была втайне рада — исследование грани между терпимостью к человеку и желанием его присутствия. Затем он подумал о мистере Райте. Рвение, вспыхнувшее в его груди, когда он сказал, что ему есть над чем поработать, то, как он затаил дыхание, когда наклонился вперёд и поднял палец, как будто собирался дать ему какой-то совет. Чудо в этом силуэте, доверие к нему, которое поддержит его, что бы ни случилось. Он предположил, что, должно быть, заботился о них обоих. Он, конечно, не хотел, чтобы с ними случилось что-то плохое, и знал, что предпримет крайние меры, чтобы уберечь любого из них. Он знал, что ему нравится быть рядом с ними, и (хотя в целом он предпочитал быть один) с ними он был счастливее, чем с кем-либо другим. Но Клавьер?

Аполло уставился на профиль его лица, освещаемый синей городской ночью и тянущимися золотыми полосами уличных фонарей, затемняющими сторону, с которой он был обращён, и открывающими на мгновения зимнюю синеву его глаз. Его лицо было мягче, чем у среднестатистической гипер-мачо рок-звезды, его черты были добрее. При встрече с ним его было легко невзлюбить, потому что можно было предположить, что он не больше, чем его снисходительное поведение, — что услуги, которые он оказывал, были своего рода манипуляцией. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он имел в виду именно то, что делал, когда помогал. По правде говоря, Аполло не заботился о Клавьере позже, после их обсуждения в офисе о том, что значит помогать друг другу. Он не был бы хорошим адвокатом защиты, если бы не верил в доброту — но, как он полагал, после всех лет, за время которых он видел тёмные умыслы, в его мягкость было трудно поверить.

Может, дело не в том, что он заботится о нём. Может быть, дело просто в том, что он был милым, а милые люди были редкостью и длились недолго. Может быть, он просто не хотел, чтобы это пропало даром.

Такси подъехало к жилому комплексу Аполло, чернеющему в ночи небоскрёбу средних размеров. Аполло отогнал от себя эти мысли, расплатился и поблагодарил водителя.

— Давай, — проинструктировал он. — Вот и всё.

Клавьер кивнул, улыбнулся и вышел из кабины. Он вдохнул ночной воздух, уперев руки в бёдра, стоя снаружи.

— Боже, ну и домик у тебя, Герр Лоб.

Аполло вышел из такси и услышал, как оно отъехало после него, затем встал рядом с Клавьером.

— Он внутри здания, — строго сказал он.

— Да, знаю. Я не настолько брежу. У меня всё ещё осталось чувство юмора, детка.

«Спасибо Господу за это. Интересно, вспомнишь ли ты, что назвал меня «детка» после полноценного ночного сна», — раздражённо подумал Аполлон. Но он ничего не сказал, кивнув на здание и направляясь внутрь.