Дорога, выстланная грехом

Безжизненный пейзаж - сухая жëлтая трава, серое небо, стремительно высыхающее и темнеющее корой раскидистое дерево. Лëгкий ветерок колышет мëртвые остроконечные листья под его ногами; какой контраст - растения, бывшие сочно-зелëными ещё минуту назад, и кровь, ещё не успевшая потемнеть и продолжающая литься, ярко-красная, пульсирующе-горячая. Кровь его соулмейта, кажущаяся ещё ярче из-за зрительных нарушений, вызванных разрывом связи.

Кевин стоял - мëртвый, холодный ветер посреди когда-то вечно тëплого оазиса колыхал мëртвенно-белые волосы на его голове. Пламя, полностью ему подконтрольное, погасло так же легко, как и вспыхнуло. Кровь попала на подошвы его ботинок; кровь присохла к мечу, чëрная и затвердевшая; он с трудом вытащил меч из земли, импульсивно воткнутый слишком глубоко. Он мог этого и не делать: мир под ногами уже таял, лишённый питавшей его существование энергии, и скоро растворился бы вообще, отпуская и лезвие, и его; выкидывая труп - то, что осталось от него - в реальность вместе с ним. Его стоило бы сжечь дотла, избавляясь от ненужного - что Кевин и сделал, активируя Суд Шамаша ещё раз.

Кевин моргнул - перед глазами возникло изображение: Су, зажмуривший глаза за мгновение до смерти; Су, смотрящий на него с отчаянием - и в то же время неверием. Кевин моргнул ещё раз - изображение так же быстро исчезло, больше не мельтеша перед ним зудяще. Реальность перед глазами расплывалась, двоилась, плыла цветными пятнами, как в хоррор-играх, которые он когда-то любил; он закрыл глаза, прижимая свободную ладонь к лицу. Вторая ладонь крепче стиснула рукоять меча. В него вливалась сила, ему не принадлежавшая и не должная принадлежать; сила, слишком большая для одной души. Сила, которая должна была питать два сердца, плескалась в одном; двух сердец было слишком много для них двоих, и потому продолжило биться лишь одно.

Он совершил преступление против мира - и теперь его тело, не имеющее право на эту силу, пыталось выстоять и впитать её.

Он знал, что ему по плечу владение этой силой. В конце концов, он был МАНТИСом. Он был сильнейшим человеком своей эры; если не сможет он, то сможет ли кто-либо?

Он не чувствовал сожаление, собственными руками убив свою родственную душу; его сожаление умерло вместе с Мэй, вместе с Элизией, улыбавшейся ему до последней секунды. Насколько было бы легче, будь его соулмейтом Мэй; насколько было бы легче, люби он Су, а не её. Но - всё вышло так, как вышло; Мэй была мертва, Су был мëртв, он стоял один в исчезающем искусственном мирке, слишком сильный, чтобы считаться человеком, слишком бесчувственный, чтобы кто-то считал его человеком.

Возможно, он был монстром. Возможно, он был монстром уже давно - он не задумывался о том, в какой момент он начал терять эмоции, в какой момент решил, что даже священную связь душ допустимо разорвать, если она станет ему преградой.

Он делал шаги навстречу реальности, выходя из клетки, в которой навсегда остался Су. Его восприятие цвета всё ещё было странным, его слух всё ещё выдавал ошибки, похожие на звук сломанного радио. Он не знал, почему связь соулмейтов так действовала на него; возможно, Су смог бы объяснить ему. Су уже ничего и никому не сможет объяснить.

Мир действительно отторгал его, и он добровольно разорвал остаточные хрупкие нити. Ничто не связывало его с нынешним человечеством - даже Хуа, услышав, какой смертью погиб Су, замерла с чистейшим ужасом в голубых глазах.

Он шёл в одиночестве по дороге, залитой кровью и выстланной грехом. Он был сверхчеловеком, ему не нужно было проклятие соулмейтов для долгой жизни; проклятие же в совокупности со сверхчеловечностью, дарованной операцией, давало практически совершенное бессмертие. Дорога, ведущая его в Ад, бесконечно удлинялась; в Ад превратилась сама эта дорога.