чувствую себя дураком, видя ее, спускающуюся с облаков.

мне нечего отдавать и нечего терять.

так что давай, любовь моя, нарисуй себе меч, выстрелом откинь меня на землю.

ты моя, а я твой, так давай не будем тратить время зря.

[angus & julia stone — draw your swords]

     Что-то хорошее. Где-то на горизонте обязательно маячит что-то хорошее – развевается на ветру, машет руками, мол, потерпи еще немного, я почти здесь! А что не видно его – не беда, просто еще слишком далеко. Еще шаг, другой – и оно покажется, и можно будет уже бежать, потому что знаешь, куда, и знаешь, что не зря…

     Чара повторяет это как мантру каждое утро, когда открывает глаза и понимает, что не хочет подниматься совсем. Не хочет куда-то идти; выходить из дома, чтобы набрать воды; встречать курьера у дверей, чтобы забрать гостинцы от заботливой Ториэль; отвечать на звонки как всегда жизнерадостной и полной надежд Фриск; небрежно штриховать угольно-черным карандашом в блокноте; готовить пятую кружку кофе, потому что кошмары на этой неделе мучают невыносимо; читать потрепанные книги в мягком переплете; жить. Не хочет – и все тут. Хоть убейте. Она против не будет, честно-честно!

     Самое ненавистное – смотреть в зеркало по утрам. Исследовать потухшим взглядом синяки под глазами, бледное лицо, потрескавшиеся губы, ногтями царапать язык, счищая налет, бесконечное количество раз полоскать рот, только бы хоть как-то занять время. Только бы избавится от привкуса крови и пепла, появляющихся каждый раз, когда она рассматривала в отражении свои собственные глаза. Их бордовый цвет каждый раз напоминал о самой первой капли крови в ее жизни.

     — Девочка моя, беги и не останавливайся! Я люблю тебя!

     И о первом геноциде.

     Чара водила влажными пальцами по деревянной раме зеркала и искала ответ на вопрос, почему она не возьмет нож и не пойдет резать всех направо и налево. Где та тягучая черная ненависть, которая клубилась и бурлила в ней? Почему она не может даже думать о том, чтобы причинить кому-то боль?

     Она боится поранить себя?

     Ей страшно?

     Она не сможет найти себе применение после зачистки?

     Кто-то сможет ее – на сей раз навсегда – остановить?

     Или в ней наконец проснулось сострадание?

     Чаре безумно хотелось, чтобы ответ таился среди этих строчек. Но на самом деле он совершенно другой – простой в понимании и настолько болезненный, что даже давно онемевшее и не чувствующее ничего сердце сжимается.

     Ей просто невероятно плевать.

***

     В Ватерфолле невероятно спокойно, и Чаре здесь настолько хорошо, что через глухую апатию даже порой пробивается мимолетное удовлетворение. Она дышит сырым воздухом, бродит в неглубоких – всего по колено – водоемах, рисует здешних обитателей, бесшумной тенью притаившись среди стен пещер. Говорить страшно не любит, но это место так на нее действует, что порой она роняет пару слов: здоровается с маленькой, но невероятно сильной уткой, пытается подбодрить Шайрен, даже как-то пробовала вставить хоть слово в болтовню Тем. Но больше всего слов от нее слышал Герсон – старик, продающий еду неподалеку от улиточной фермы.

     - Доброе утро, сударыня! – приветливо восклицал он, едва завидев вдалеке зелено-желтый свитер. – Вы сегодня рано! Вчера вечером как раз подвезли новую партию вкуснейших крабовых яблок, вы первая покупательница!

     Чара выдавливает улыбку, и получается даже как-то искренне. Кажется. Уголки губ так и застывают в приподнятом положении, пока Герсон, жизнерадостно что-то рассказывая, складывает в картонный пакет фрукт, вкус которого давно приелся до тошноты. Где-то глубоко внутри эхом отзываются воспоминания – в основном злость, которую она испытывала когда-то давно, когда не могла хотя ранить ни одного продавца, попадавшегося ей на пути. Смогла ли она сделать это сейчас?

     Герсон вручает ей покупку, забирает потускневшие грязные монеты и интересуется, как работа на улиточной ферме. Чара отвечает, что нормально, потом ее просят подождать еще секунду – старик исчезает в маленьком проходе в стене лавки, который ведет в его дом, а через пару минут снова появляется, протягивая маленькую корзину, в которой заботливо сложена какая-то еда – несколько паучьих кексов, пара коробочек с лапшой быстрого приготовления и даже какие-то подозрительные котлеты, сделанные из чего-то лишь отдаленно напоминающее мясо.

     - Вот, в город недавно ходил, - бормочет Герсон, почесывая затылок. – Сам понимаю, тебе, наверное, уже до мути надоели эти крабовые яблоки… ну и подумал, почему бы не прикупить гостинец какой-нибудь…

     Он одним из немногих, кто все еще помнил первого упавшего ребенка в Подземелье. В память ему врезалась картина, как мертвенно-бледная исхудавшая девочка лежит на постели без сознания, кто-то всхлипывает, и детский голос раздается: «Папа, а она когда проснется? Папа?». Наверное, потому беспокоился о ней, как о собственном ребенке.

     Чара смотрит ему в глаза, а потом понимает, что, наверное, стоит как-то выразит благодарность. Она хмурится и тянется через лавку, приподнимаясь на мыски, чтобы достать, открывая руки для объятий.

     - Ох, - черты лица Герсона смягчается. Кажется, он сейчас… заплачет? – Дитя…

     Его морщинистые руки ласково обвивают ее, и Чара, зажмурившись, утыкается в плечо старика. Она практически не дышит, прислушиваясь к себе, к собственным эмоциям. Вдруг что-то пробудится? Зашевелится, зарычит где-то глубоко внутри? Разгонит туман, сгустившейся вокруг ее израненной покореженной души?

     Домой она идет, сжимая корзинку в руках и не оглядываясь. Такой же подарок она получает и на следующей неделе. И снова, и снова, и снова.

     А внутри нее все еще пустота.

***

     Выбираться в переполненные места – отвратительная необходимость. Если бы Чара могла – просидела бы всю свою жизнь в Ватерфолле, не делая и шагу за его границы, но у Герсона в лавке красок не найти, а другого продавца здесь никогда и не было. Помимо Тем, конечно, но с ними пересекаться лишний раз не хотелось.

     И эта необходимость является причиной того, почему она снова, как и каждый первый день месяца, стоит на берегу одной из подземных рек Ватерфолла, высматривая что-то вдалеке. Спрятанными в длинных рукавах пальцами она сжимаеткапюшон, натягивая его как можно дальше, так, чтобы никто по случайности не мог рассмотреть ее лица.

     Один из кратчайших путей до столицы — главная дорога, идущая сквозь все Подземелье от начала Руин до дворца короля. Именно на ней земля истоптана бесчисленным множеством ступней, ладоней, копыт, щупалец и прочих конечностей монстров (и нескольких людей); на ней можно найти несколько самых крупных гостиниц; чуть ли не на каждом километре располагаются продавцы, предлагая на арендованных лавочках или собственных тележках еду для путников; а те, кто жалел собственные ноги (ибо путь был неблизкий), могут воспользоваться услугами автобусов или – услуга подороже – такси (так называли любой предмет с колесами, на который можно было сесть одному человеку одновременно с тем, чтобы другой смог его вести). 

     Каких-то незначительных пять лет назад всего этого не было – как и прочих удобств, которые появились благодаря промышленности, начавшей активно развиваться вместе с освоением незаселенных частей Подземелья. Кто бы мог подумать, что в пещерах Ватерфолла монстры наткнутся на неиссякаемый источник энергии – необъятную долину водопадов? В дальнейшем на некоторых из них оставалось только построить небольшие гидроэлектростанции – и жизнь в Подземелье начала немного улучшаться, а устройство ее стало немного походить на то, что Чара когда-то видела там… наверху.

     Самым удивительным является то, что, в отличии от людей, каждую крупинку полученной энергии монстры тратят бережно, умножая ее с помощью магии – именно поэтому за все время использования ресурсов горы местная экосистема практически не пострадала. Может дело в том, что, когда ты живешь в пространстве, из которого в случае чего не сможешь бежать, ты невольно начинаешь относиться внимательнее и ответственнее к тому, что имеешь.

     «А может просто монстры по натуре своей человечнее людей», - думает Чара. Размышления о преобразившемся Подземелье и мысленное составление в голове заумных предложений помогает отвлечься и расслабиться. Пожалуй, погружение в умственную работу – единственное, что спасает от пожирающей изнутри пустоты. Вот уже как несколько месяцев она совмещает «приятное» с полезным и пишет статьи для учебников по истории и географии подземелья, отсылая их в библиотеку Сноудина и единственную типографию, находящуюся в Хотлэнде, взамен получая денежное вознаграждение и фальшивое ощущение того, что она приносит пользу.

     Приносит пользу, приносит пользу, приносит пользу. Я не бесполезная, онемевшими от холода губами шепчет Чара и жмурится. Пожирающее ее изнутри существо ворчит, вертится во сне, но шум рассекаемой чем-то воды успокаивает его и убаюкивает обратно. Чара вскидывается, всматриваясь в темноту пещер, из которой, мерно взмахивая веслом, появляется Лодочник.

     — Тра-ла-ла, - напевает он свою неизменную мелодию. – Тра-ла-ла…

     Безусловно, путей в столицу было множество – десятки окольных, а самым быстрым считается главная дорога… но только не теми, кто знал, где можно срезать.

     Лодка неспешно преодолевает последние метры и останавлиается ровно напротив Чары. Под темным капюшоном на миг сверкают огоньками чужие глаза.

     — Доброго вечера, - мурчит как обычно дружелюбный Лодочник. – Вы как всегда?

     Чара сдержанно кивает. Изловчившись, чтобы не намочить сапожки, она переступает через тонкую полоску воды и оказывается на лодке, которая покачивается от этого движения, но совсем чуть-чуть. Ее приветливая собачья голова дружелюбно тыкается Чаре в плечо, и та больше по привычке, чем искренне, гладит ее по голове.

     — Тра-ла-ла… снова за красками, не так ли?

     — Да, все верно, - следует ответ.

     Лодочник отталкивается веслом от берега, и лодка начинает медленно плыть, настолько плавно ускоряясь, что сразу это нельзя заметить. Кажется, будто это подземелье двигается вокруг, а не они сами. Чара облокачивается о деревянную шею – теплая и, если замереть, можно почувствовать дыхание. Чем чаще ты плаваешь на живых лодках, тем быстрее перестаешь замечать такие детали.

     Она прикрывает глаза.

     — Тра-ла-ла… погода сегодня хорошая.

     Бормотание Лодочника напоминает журчание реки, сливается с шумом воды, превращаясь в успокаивающую завораживающую колыбельную.

***

     Когда Чара вновь открывает глаза, лодка уже находится возле другого берега, еле заметно покачиваясь на волнах подземных вод. Лодочник, сложив руки, спрятанные в длинных рукавах его мантии, терпеливо ждет, не торопя пассажирку. Под капюшоном игриво блестят белые звездочки – глаза, в которых невозможно было прочесть ни мысли, ни эмоции. Это всегда раздражало. Напрягает, когда по внешнему виду кого-то нельзя предугадать, о чем он думает или что хочет сделать.

     Чара спокойно поднимается – за несколько сотен поездок она давно выяснила, что резких движений кото-собака-лодка не любит, в противном случае она рискует с головой оказаться в воде, а течение в этой местности было достаточно сильное, чтобы унести куда-то в район кипящих вод Хотленда или в место обитания назойливого Онионсана (и, выбирая между двух зол, предпочтительнее все же первое). Держа спину ровно и придерживая небольшой коричневый вещмешок, закинутый на плечо, она переступает через борта лодки, оказываясь на берегу. Мягкая влажная земля пружинит под ногами.

     Засунув руку в карман темно-зеленого плаща, Чара протягивает Лодочнику несколько монет, но тот отмахивается и, взявшись за уши лодки (на этот раз это была собака), тянет ее в сторону, отдаляясь от берега.

     - Сегодня скидка постоянному клиенту за грустную улыбку, - заявляет он. – Тра-ла-ла… Видишь, везде есть свои плюсы.

     С этими словами он весело подмигивает и, как всегда напевая себе что-то под нос, уплывает вверх по течению, не замедляясь и не ускоряясь. Постояв немного на берегу, Чара, продев обе руки в лямки вещмешка, направляется на вершину холма.

     Усилиями Азгора, королевских ученых и всех монстров-энтузиастов, желающих принять участие в строительстве, территория Нового Дома значительно расширилась. Теперь это был не просто замок, а полноценный небольшой населенный пункт – с главной площадью, ремесленными и жилыми районами, транспортом, безопасными и криминальными уголками. По широким улицам разъезжали монстрические подобия человеческих автобусов (которые Чара в основном знала по книгам, чем помнила из раннего детства) самых разных форм, цветов и размеров. На площади слышались игра уличных музыкантов, зазывания рекламщиков в лавки и магазины, разговоры, смех, ругань людей – в общем, все, что свойственно самому обычному городу.

     Строго на востоке от замка Азгора, который являлся центром Нового города, раскинулся постоянный рынок, на котором можно было найти все, что угодно – от продуктов продовольствия до домашних животных на любой вкус. Каждый день он становится все больше и больше, все новые монстры приезжали занимать прилавки. Казалось, что чтобы пройти от одного конца ряда до другого, требуется не меньше пятнадцати минут – и таких рядов было несколько десятков.

     Сюда Чара приезжает каждый месяц, чтобы пополнить свои запасы: во-первых, тканью и нитками с иголками, чтобы штопать рвущуюся одежду; во-вторых едой, когда яблоки Герсона начинают надоедать, а шоколад кончается; и в-третьих – краской.

     Сказать по правде, она ненавидит рынок. Ненавидит всеми фибрами своей души за его шум, за толпу, за галдеж со всех сторон, за никогда не повторяющиеся лица взрослых и детей. Больше всего она ненавидит его за то, что практически каждый из здешних мог ее не то чтобы узнать (потому что вряд ли ее кто-то мог помнить) – спутать с Фриск, которая на Чару, как на зло, очень похожа.

     То есть, по мнению Чары, ни капли не похожа. Да, волосы примерно одного цвета и длины, одинаковый рост, да и людей не то чтобы в Подземелье особо много – всего восемь штук, если быть точнее, с тех пор, как Фриск потратила всю свою решительность на их воскрешение. Но все равно… Фриск – она совсем другая. Кожа у него другого цвета, не такая бледная, черты лица сильно отличаются, она не горбится, одевается по другому и много-много улыбается… Они с Чарой похожи примерно как камень похож на облако, или поцелуй – на удар кулаком, или бумажный самолетик на настоящую ракету…

     Монстры – просто идиоты, - в очередной раз ставит вердикт в своей голове Чара, стоя на вершине холма, где находится один выходов (или входов – как посмотреть) на рынок. Народу у «окраинников», как называют владельцев крайних прилавков, было не так много – основная толпа в основном посередине, где у продавцов больше опыта и спроса. Те, кто по краям – совсем новенькие или не такие удачливые, как те, кому удалось пройти по головам и протиснуться ближе к центру рядов. Но Чаре маленькое количество народу было только на руку, а о качестве продукции она беспокоилась в последнюю очередь.

Сначала – шоколад. Его она покупает у неразговорчивой Сфинксы, которая не то чтобы не говорит загадками – даже не торгуется никогда, называя сразу наиболее приемлемую для всех цену. Чара даже не пытается сбить ее еще больше, молча засовывает десяток плиток в вещмешок и, бросив в лапы горсть монеток, спешно удаляется дальше, натягивая пониже капюшон.

     Принадлежности для шитья она находит уже в другом отделе. Тут у нее нет постоянного продавца – конкуренция в этом ряду слишком высокая, поток подвижный, и обычно она берет товар на первом же прилавке, который попадается на глаза. Сегодня это узкий стол, неряшливо обтянутый синей тканью, на котором разложен узкий ассортимент товаров. Даже не глядя, кто продает, Чара берет моток черных ниток, несколько иголок с разным размером ушка, бросает деньги на прилавок и исчезает в толпе.

     Последним испытанием остается покупка красок. Это Чара ненавидит. Во-первых – потому что их качество было единственным, до чего ей было дело, поэтому приходится идти в эпицентр толпы, чтобы купить что-то хорошее, отстоять очередь и еще терпеть попытки продавцов впарить что-нибудь еще.

     Во-вторых – потому что воспоминания.

     Азриэль любил рисовать. По правде говоря, он делал это намного лучше, чем делала она – хотя делал вид, что все в точности до наоборот. И именно он ее научил, как правильно смешивать цвета, чтобы получить нужный, как выбрать хорошую краску и как не бросить рисунок на половине пути, когда кажется, что ничего не получается.

     - Ерунда какая-то, - обиженно прогундела Чара, надувая губки и недовольно смотря на листок бумаги, каляка-маляка на котором отдаленно напоминала дерево. – Это твое рисование – не для меня!

     - Ну чего ты начинаешь, - покачал головой Азриэль. – Не спеши, давай подумаем…

     Он брал ее руку в свои, макал кисточкой в гуашь и медленно водил по листу, пока изображенное на бумаге не приобретало более схожие с реальным прототипом очертания.

     - Вот видишь! Теперь намного лучше! Ты молодец!

     - Но это ты за меня нарисовал, - заспорила было Чара. – Значит – молодец ты, а не я.

     - Ты молодец – потому что позволила мне тебе помочь и сохранила терпение. А теперь попробуй сама. Давай, вот, возьми красную – попробуй нарисовать плоды…

     Чара брала кисточку, макала и тыкала в дерево на бумаге – и у нее !самой! действительно получалась яблоня. А Азриэль молча улыбался и кивал головой – прямо как самый гордый на свете учитель.

     Гадко.

     Воспоминания омерзительны.

     Чара морщится, мотая головой туда-сюда, словно это могло помочь избавиться от навязчивого прошлого. Она с трудом сосредотачиваетсяна окружающем ее мире, ущипнув себя за запястье – после многолетнего пребывания в Пространстве ей стало сложнее концентрироваться на реальности. Границы между сном, фантазиями и настоящим стираются.

     Подходит ее очередь.

     - Вам что? – звучит деловой звонкий голос.

     Чара бросает взгляд из-под капюшона. На нее смотритмедузоподобная монстриха, с восемью щупальцами, которыми она ловко переставляет товар и обменивает деньги. На полупрозрачном фиолетовом платьице прикреплен бейджик с надписью «Дина».

     - Будьте добры… - голос звучит хрипло от долгого молчания, и Чара прокашливается, сглатывая ком в горле. – Будьте добры, набор красок.

     - Сколько цветов? – живо включается в процесс продавщица, начиная резво перебирать щупальцами. Делает она это так быстро, что рябит в глазах от количества товара, который она выставляет на прилавок, доставая из-под стола все новые тюбики и баночки. – Шесть, десять, двенадцать? Для профессиональной работы? Для холста, для дерева, для металла? С ароматизаторами? Безопасная для детей? Последняя разработка – бирюзовый с золотистыми крапинками!

     - Эээ…

     Чара теряется, сбитая с толку таким потоком предложений.

     - Подешевле, подороже? Выбор Азгора? Выгодное предложение? Постоянным покупателям – скидка десять процентов на продукцию месяца! – продолжает балаболить медуза, тем временем горка товаров на прилавке превращалась в приличную башенку.

     Чара растерянно оглядывается, будто бы искала помощи, но все, кто стоитрядом или в очереди, безучастно наблюдают за происходящим, ожидая свой черед. Но вот кто-то уже с интересом начинает вглядываться в ее очертания, пытаясь угадать, что за недотепа так долго возится с выбором? Чей это темно-зеленый плащ, который выглядит как типичная одежда того, кто не хочет, чтобы его узнавали?

     К горлу подступает комок, Чара чувствуетнакатывающую панику. С трудом справляясь с эмоциями, она указывает пальцем на одну из коробочек, уже не пытаясь разобраться и выбрать что-то конкретное.

     - Отличный выбор! Что-нибудь еще? – радостно щебечет продавщица, хватая набор красок и заматывая их в упаковочную бумагу. – Кисточки, бисер, может быть наклейки? – раз-раз – и башенки из товара на прилавке уже как ни бывало.

     Чара помотала головой. В спешке бросив названную за товар сумму на прилавок, она засовывает купленное в мешок и, натягивая капюшон почти до носа, бросается прочь, слыша недоуменный шепот за своей спиной.

     Она бежит, едва не врезаясь в окружавших ее монстров, вдоль рядов под какой-то грохот в ушах, пока не осознает, что это ее собственное сердцебиение. Она моргает – видит вокруг себя совершенно другие дома, других монстров вокруг, все выше и шире, моргает снова – оказывается в настоящем опять, но чувство непонятной тревоги ее не покидает. Не сбавляя скорости, она добегает до конца рынка, вернувшись туда, откуда пришла, почти кубарем скатывается с холма, сминая под подошвой темных сапог желтые и бирюзовые цветы, и тормозит только у самого подножия.

     Споткнувшись о камень, она падает на спасительную землю. Прижавшись лбом к холодной почве, она всхлипывает и закрывает глаза.

     - Азриэль! Азриэль!

     Грохот, шум, гам. Вокруг слишком много монстров, все смотрели на нее обеспокоенно сверху вниз, она беэала, не разбирая дороги, все глядят, все, все, все… Она одна, совсем одна, паника с головой накрывала ее, она задыхалась, кашляла от истерики, которая топилаее бушующим штормом…

     - Чара! Чара, ты где?!

     Знакомые голоса откуда-то раздавались, но она настолько напугана, что даже не могла понять, откуда именно они шли. Слева, справа, может вообще снизу? Она начала плакать еще сильнее, будто это может помочь, и ее голос срывался.

     - Чара! Чара!

     - Я здесь! – захлебываясь, вопила Чара, закрывает уши ладонями, зажмуривала глаза – ей страшно от того, что она потерялась, от того, что не понимает, почему ей так тревожно и страшно, от неожиданной паники, которая нахлынула слишком резко.

     - Чара!

     Она успела открыть глаза, прежде чем оказалась в чьих-то крепких объятиях. Вдох – ее окутал знакомый запах выпечки и каких-то нежных цветов, который почти мгновенно ее успокоил.

     - Ториэль…

     - Я здесь, Чара, я здесь…

     - Я испугалась, я так испугалась… я думала, что потеряюсь и умру… я не хочу умирать, мама, я не хочу…

     - Тра-ла-ла-ла-ла. Вы себя хорошо чувствуете?

     Чара открывает глаза.

     Земля приятно холодит горячий лоб. Пахло сыростью, почвой и еще какими-то цветами, напоминающими те, что росли в Ватерфолле. От панической атаки не осталось и следа – только тянущаяся боль где-то в груди напоминает о пережитом.

     Чара поднимается, отряхивая ладони от липкой земли. Интересно, сколько она вот так вот пролежала, прежде чем успокоилась? Видел ли ее кто-нибудь, кроме Лодочника? И если видел… узнал ли?

     - Порядок, - бормочет Чара, нервно сжимая лямку вещмешка на плече. – До Ватерфолла подбросишь?

     - Можете даже не спрашивать.

     Переступая через бортик лодки, на секунду Чара медлит. В какой-то момент ей кажется, что она почувствовала на себе чей-то острый внимательный взгляд… Она косится на Лодочника – но тот продолжает спокойно стоять на носу лодки, ожидая погрузки пассажирки. На него нельзя конечно надеяться, но он бы дал ей понять, если бы почувствовал какую-то опасность… ведь так?

     Нервно дернув плечом, Чара резко опускается на корточки, заставив лодку закачаться. Она отворачивается от берега и всматривается в темные стены пещер. Достаточно с нее на сегодня переживаний. Лучше позволить себе подумать, что это просто ее разыгравшееся воображение. Тем более, Чара никогда не отличалась особо здоровой психикой.

***

     Она чувствует что-то неладное, едва приближается к калитке своего дома. Кажется, что ничего не изменилось с ее ухода, но Чара понимает – что-то не так. Что-то поменялось, недостаточно сильно, чтобы заметить, но достаточно, чтобы это ощущалось каким-то зудом на закорках сознания и сводило с ума.

     То ли дело было в ручке калитки, закрытой не до конца, то ли в упавших листьях эхоцветов на тропинке, которые совершенно точно не были примяты, когда Чара уходила... Сотни ресетов научили ее быть осторожной и внимательной к каждой детали, словно ягуар, готовящийся напасть. Хотя сегодня она скорее тигрица, на которую охотились браконьеры… или честные блюстители закона, намеренные упрятать ее в зоопарк, накачать успокоительным и выставить на всеобщее обозрение… или посмешище. Пригнувшись, Чара, стараясь двигаться как можно тише, подходит к забору и, поднявшись на цыпочки, заглядывает через него.

     Двор у ее дома выглядит умиротворенно и спокойно. В маленьком прудике одиноко плавает кувшинка и резиновая уточка, подаренные Фриск на прошлый день рождения. Вдоль дорожки, выложенной заботливым Азгором камнем, растут эхо-цветы, перешептываясь о чем-то своем, услышанном сегодня, вчера или неделю назад. В ее дворе они говорят совсем редко, потому что почти никогда не слышат разговоры – разве что повторяют чертыхания Чары, когда она ударится обо что-то, или беседы с Фриск, которая заходит раз в две недели, или с Ториэль – та появляется еще реже. Больше у Чары гостей никогда не бывает.

     Она выпрямляется. Никаких следов того, что кто-то был в ее доме, не обнаружилось – значит, это просто ее разыгравшееся в очередной раз воображение. Хочется надеяться, что оно ничего, кроме кошмаров и навязчивых мыслей, приводящих к паническим атакам, подкидывать не будет – только галлюцинаций еще не хватало.

     Скрипит калитка – Чара наконец дома. Она вздыхвает, стягивая с себя капюшон и снимая с плеча вещмешок, который безвольно стукается об ее бедро и качается, как маятник. Внутри безмолвно ждут своего часа шоколад, нитки с иголками и проклятые краски. Не надо было идти за ними в толпу. Нервные клетки, говорят, не восстанавливаются.

     Не то, чтобы Чаре не плевать на это…

     На ходу стягивая плащ и оставаясь в своем рваном свитере и привычных шортах, Чара подходит к маленькой деревянной скамейке, стоявшей около прудика (который по своим размером стоило бы назвать лужей), и опускается на нее, с облегчением вытягивая ноги. От долгой ходьбы до лодки, по рынку и обратно они гудят, и стоит намазать их той чудодейственной мазью, которую ей недавно всучил Герсон, когда Чара ненароком обмолвилась, что у нее очень болят мышцы после прогулок.

     Герсон…

     Ты не заслуживаешь любви, которую получаешь.

     - Ты не заслуживаешь любви, которую получаешь.

     Что?

     Кто это сказал?

     Страх липкой вонючей жижей мгновенно облепляет ее с ног до головы, и Чара вскакивает, по привычке потянувшись за ножом на ремне – и тут же понимает, что это бесполезно: она уже давно не носила его.

     - Ты не заслуживаешь любви, которую получаешь.

     - Заткнись, - шепчет Чара, даже не понимая, кому отвечает. Голос знаком до безумия, но она не может его узнать, он искажен, переломан, и это сводило ее с ума…

     СмертьсмертьсмертьсмертьубиватьстрашнозащищатьсянетнехочуаможетФрискТориэльсмертьубиватьпомогитеФриск, - поток мыслей в ее голове не дает ей проанализировать ситуацию. К горлу подступает тошнота, а голова кружится, как будто ее ударили палкой со всей дури, в глазах темнеет – только не сейчас, не хватало еще вырубиться, пока кто-то в ее дворе затаился и хочет ее убить, нет…

     - Ты не заслуживаешь любви, которую получаешь.

     - Заткнись, заткнись, заткнись, - Чара шипит, - заткнись, заткнись, заткнись! – она срывается на крик, она ревет, как израненный зверь, пытаясь заглушить этот шепот и собственные мысли.

     - Ты не заслуживаешь любви.

     - Нет!..

     - Не заслуживаешь.

     - Замолчи! – Чара выплевывает эти слова и будто бы сама себе ставит подножку.

     Она даже не поняла, как это произошло – просто земля ушла из-под ног, потолок пещеры прокатился назад, и вот она уже лежит на земле, прижимаясь к ледяной почве лицом, вдыхая ее сырые пары. Она не может даже дышать – вырывались рваные хрипы, кислород не поступал в легкие.

     незаслуживаешьнезаслуживаешьнезаслуживаешь

     Она не может перекричать этот шепот. Она не может перекричать свои собственные мысли.

     Ничтожествотыничтожествонезаслуживаешьничтожество

     Она закрывает глаза.

     Темнота. Страх. Боль. Холод.

     Одиночество.

     Она снова одна. Прямо как тогда, когда была заперта посреди нигде, в мраке, который не заканчивается никогда и где не было ничего, кроме ее самой и бесконечного чувства вины. А потом к этому прибавилась ненависть.

     И эта ненависть росла и заполняла собой все бесконечное пустое пространство, все вокруг и каждую клеточку тела самой Чары – и впервые за долгое, долгое время она почувствовала себя наполненной чем-то. Мерзкое чувство вины, которое дрожало в ней все это время, плакало что-то на ухо и осуждало оказалось загнано в угол, а потом раздавлено тяжелой, массивной ненавистью.

     И Чаре это нравилось.

     Это намного приятнее, чем задыхаться, скукожившись в комочек, каждую ночь от накатывающих снова и снова волн паники. Чем смотреть каждый раз на свои руки и не понимать, чьи это руки, а потом оглядываться по сторонам и не понимать, реально ли это все, или просто сон. Чем смотреть на себя в зеркало и хотеть его разбить – просто чтобы не видеть свое отвратительное лицо, истерзанное чувством вины.

     Бесконечным чувством вины.

     Чара открывает глаза.

     Она лежит на боку, свернувшись в позу эмбриона и прижав голые колени к животу. Руками она обхватывает саму себя, сжав ткань свитера до боли в суставах. Над головой умиротворенно качаются эхо-цветы. Она прислушивается.

     Тишина. Блаженная тишина.

     Поднимается Чара с трудом – как будто резко она ощущает на себе все давление стен тут, глубоко под землей. Она пытается вздохнуть – дышится тяжело, но все же дышится, без хрипов и боли в груди. На глазах она ощущает засохшие слезы. Смотрит на бедра – они все перепачканы в липкой мокрой почве.

     Выдох.

     Страх исчез так же резко, как и появился. Паники не было. Она снова чувствует неприятное ничего.

     Как привычно.

     - не ожидал увидеть тебя такой.

     Этот голос.

     Он ощущается, как резкий удар острым ножом в спину – настолько острым, что он проходит сквозь все тело, выходит наконечником из груди и остается там, пульсируя и заставляя все вокруг заливать кровью.

     Чара жмурится.

     На мгновение ей кажется, что вокруг снова тот проклятый зал, в лицо светят золотистые лучи сквозь огромные окна замка Азгора, а сама она застываетв нескольких метрах над землей, проткнутая насквозь и повисшая на острых костях. Уголки губ дергаются, рот норовит расползтись в улыбку – она всегда улыбалась, когда умирала.

     Тогда она всегда улыбалась. Ее питала ненависть, а ненависть питала смерть всего живого, и ей нравилось смотреть, как Фриск убивает. Еще больше ей нравилось брать контроль в свои руки и наносить последний удар, а потом смотреть, как монстры корчатся в предсмертной агонии. И ходить по оставшемуся от них пеплу, раскидывая сапожком его в стороны. Туда-сюда. Влево-вправо.

     Боль – разумная цена за наслаждение, которое она получала, убивая. Если бы она знала, как все в итоге разрешится…

     Эхо-цветы покачивались, касаясь лепестками ее голых перепачканных ног.

     - забавно все-таки все сложилось.

     Чаре очень не хочется выдавать вновь вспыхнувшего в ней страха, пульсирующего в грудью ножевым ранением, но она разворачиваетя слишком быстро, глядит исподлобья слишком резко – и застывает.

     Хуже, чем голос, на нее действовали эти глаза.

     Не пустые глазницы, горящие синим огнем – может, если бы она увидела его в гневе, ей было бы спокойнее. Привычнее. Еще чуть-чуть – и она возьмет свой нож, сделает шаг и начнет полюбившуюся за много перезапусков смертельное танго.

     Но его глаза выглядят... обычно. Расслабленный взгляд, нога согнута в колене, руки в карманах куртки, край которой перепачкан кетчупом – как будто он разговаривает с Фриск в Сноудине, или ждет ее, чтобы пойти в ресторан в Хотлэнде, или продает свои хот-доги, денег на которые всегда чуть-чуть не хватало.

     - Ты, - хрипит Чара.

Она очень хочет звучать злобно, яростно, с ненавистью – но у нее вырывается лишь хрипящий полушепот, и она знает, что, заговори она дальше – голос точно сорвется.

- у меня имя вообще-то есть. или ты его забыла уже?

     Усмехается. Сердце екает – вспоминается его улыбка перед финальной атакой, и внутри все невольно поджимается в ожидании невыносимой боли.

     - давно не виделись все-таки, - его голос слегка вздрагивает, но она все равно замечает. Слишком хорошо его знает, - Чара.

     Она сделает это. Она должна, или будет выглядеть отвратительно жалкой.

     Губы приоткрывается, язык касается неба. Выталкивать это имя из себя сейчас было сложнее, чем пробежать марафон или сделать сотню отжиманий подряд.

     - Санс.

     Он удовлетворенно кивает, прикрыв глаза на мгновение. Раньше она бы этим воспользовалась, чтобы накинуться с ножом.

     Так они стоят, в молчании, некоторое время – Чара не может сказать, как долго. Ей прохладно. От сырого сквозняка она покрывается гусиной кожей, но не шевелится. Не говорит. Не отводит взгляд – не может… или не хочет.

     - это приятно, - наконец говорит Санс, разрушив тишину.

     Лучше бы он ничего не говорил. Лучше бы они стояли так вечность, не нарушая глазного контакта и слушая несвязные монологи эхо-цветов и пещерного ветра. Каждая секунда разговора с ним ощущается как пощечина.

     - Что?

     Собственная лаконичность сейчас Чаре особо не нравится.

     - видеть тебя вот такой.

     - Какой? – она чувствует себя… как-то…

     - жалкой.

     Правильное слово.

     Он как всегда прав. Чара ненавидит это в нем больше всего – Санс всегда говорил горькие, неприятные вещи, от которых она злилась, плакала, впадала в ярость или истерику, но которые всегда признавала.

     Как и сейчас.

     - Ты пришел сюда поиздеваться надо мной?

     Надо же, целое предложение без дрожащего голоса (ну только если чуть-чуть). А она делает успехи!

     - Или может быть…

     - убить? – подозрительно живо подхватывает Санс, перебив ее.

     Бум – сердце екает. Словно пуля попала в грудь и разорвалась на кусочки, разрывая плоть, сосуды и органы.

     Чара сглатывает – слишком громко, поняла она по вздернувшейся вверх брови Санса.

     - это действительно доставляет удовольствие.

     Желчью в его голосе можно травить крыс. К горлу снова подошла тошнота. Дыхание учащается. Если ее сейчас вырвет, она окончательно опозорится.

     Стараясь звучать язвительно, насколько это возможно с накатывающей панической атакой, Чара выдавливает:

     - Смотри не обкончай штаны. Они и так все в каком-то дерьме.

     - фи, как грубо, - Санс морщится. – где ты понабралась такой лексики, малявка?

     - Тебя наслушалась.

     - наглая ложь. я так никогда не выражался. и уж точно ничего не говорил про «обкончать штаны».

     Он улыбается.

     Это что, шутка какая-то? Почему он так начал вести разговор, как будто это непринужденная беседа с давней подругой?

     - не смотри на меня так. я и так знаю, что ты хочешь наброситься и изрубить меня на месте.

     - Будто бы ты не хочешь этого сделать.

     - о, еще как, - живо откликается Санс.

     - Ты такой же как и я, - веселые нотки в чужом голосе прибавили Чаре сил, и она заговорила с какой-то непривычной уверенностью.

     - с чего бы?

     - Такой же убийца.

     - я просто пытался тебя остановить. там, в Новом доме.

     - Не всегда там и не всегда меня.

     Слова срываются с языка прежде, чем Чара смогла остановится.

     Санс замирает. Его взгляд стекленеет – как будто бы его резко поставили на паузу. Но Чара знает, что он просто…

     Вспоминает.

     Раз – первый перезапуск после одного из геноцидов. Чара была за рулем. Идя тогда по заснеженной тропинке, она направлялась к Лавочнице, честно хотела просто поговорить, но не успела – столкнутая в пропасть, она покатилась вниз, разбившись внизу о заледеневшие камни.

     Два – здесь, в Ватерфолле, стоя по колено в эхо-цветах. Ей так нравилось слушать их разговоры и гадать, кто здесь был, какие у них судьбы, что происходило во время разговора? Ей так нравилось закрывать глаза и погружаться в журчание воды, окружающую ее прохладу, необъятную тишину. И, боже, как ей нравилось смотреть в речку и видеть не свое отражение, а добрые, мягкие… чужие черты лица. Так приятно не видеть себя. Ей было так хорошо в тот момент, что она твердо решила тогда не убивать никого... хотя бы несколько следующих ресетов. Наверное, смерть в поле посреди водопадов, захлебываясь собственной кровью и корчась, пытаясь вытащить обрубок копья из спины, была особенно красивой.

     И три.

     Пацифист.

     Новый дом.

     «я тебе больше не верю».

     Это была Фриск.

     - я думал, что это ты.

     Чара боится поднять взгляд. Голос Санса больше не звучит расслабленно, весело или устало.

     Он звучит как металл, погруженный в плоть – он звучит с болью.

     - впрочем, ты права. я действительно убийца. мы с тобой до смешного похожи. но знаешь, в чем сейчас наше главное отличие?

     Щелчок.

     - теперь я могу тебя убить, а ты меня – нет.

     В лицо Чаре бьет поток воздуха, как будто бы мимо нее пронеслось что-то тяжелое и острое, и она рефлекторно шагает назад, прикрыв лицо локтем. «Жалкая», - проносится в голове, и она знает, что Санс подумает также.

     Она поднимает взгляд.

     Его глаза горят.

     Значит, конец?

     Все, что она может сделать сейчас – убежать, но больше нет такой функции. У нее нет второй души в запасе, у нее нет сил перезапуска Фриск, у нее есть только собственные ноги, но куда они ее, такие ослабшие, унесут? Проще просто сдаться.

     Но знакомый звук материализующихся в воздухе костей ее отрезвляет.

     Она гордо поднимает голову – и тут же пригибает ее. Промчавшееся в воздухе орудие срезает ей несколько волос. Это была пустая трата времени. Она шатается – раз, уворачивается – два, делает разножку, пропуская кость между икр – три. Но включи он гастер-бластеры – ей конец. Да даже если просто атакует ее с двух сторон сразу – ей конец.

     Ей конец в любом случае.

     Фриск даже не узнает, как сильно Чаре жаль.

     И как сильно она остатками своей изломанной души она любит.

     Внезапно ее глаза расширяются, и рот раскрывается в немом крике – что-то скользит ее по руке, разрезая кожу, и ткань мгновенно намокает. Она отупевшим взглядом смотрит вниз. Рукав свитера стремительно темнеет, и струйки крови ползут из-под него по ладони. Предплечье невыносимо ноет от боли.

     Нет.

     Пожалуйста, не сейчас.

     Только не так.

     Она уже не думает об остатках гордости, не думает о том, как будет выглядеть в глазах своего худшего врага, не думат о том, как, возможно, будет потом жалеть об этом. Она знает, что если застопориться хоть на секунду – тогда точно конец.

     И, не давая себе еще передумать, Чара падает на колени.

     Под ее ногами земля и срубленные атаками эхо-цветы. Они шевелят лепестками, в последний раз повторяя чужие разговоры.

Над ее головой высокий потолок пещеры и – она знает это, даже не поднимая взгляда – направленные на нее, застывшие в воздухе острые кости.

Впереди – неизвестное.

     - что это значит?

     Она ожидала вновь услышать гнев, злорадство или ядовитую ненависть – но слышит лишь растерянность, которая придает ей достаточно сил, чтобы посмотреть.

     Санс стоит над ней, разведя руки в стороны – кончики пальцев светятся синим. В глазах затухают синие огоньки. Рукав куртки порван – кажется, он умудрился задеть сам себя в порыве.

     - что это такое?

     - Я… - заикнулась Чара, но договорить не успела.

     - должно быть, блять, шутишь!

     И пламя снова разгорается .

     Кость мчится в миллиметре от ее шеи и втыкается в землю позади ее пяток. Чара вскрикивает, прижимается всем телом к земле – и лежит, дрожа, пока слушает, каквокруг нее падают и ломаются орудия, каждая из которых может фатальной. Они хрустят, разбиваясь – и этот хруст пугающе напоминает звук ее смертей из прошлого.

     А потом снова настает тишина, нарушаемая лишь привычными звуками Ватерфолла – водопады, речка, эхо-цветы и ветер.

     И она лежит, и он стоит над ней, и они оба опустошены, разбиты и потеряны, каждый по-своему.

     - я тебя не понимаю.

     Чара молчит, боясь спровоцировать новый поток агрессии.

     - я крошил тебя на части. я тебя разрезал, разрубал, раздавливал, я причинил тебе столько боли, пытаясь тебя остановить – просто чтобы ты побоялась снова приходить и чувствовать это снова.

     Рука продолжает невыносимо болеть.

     - я хотел тебя сломать, разбить, чтобы ты остановилась. но ты не переставала. я искренне стал считать, что тебе просто нравится боль и нравится умирать.

     Надо будет ее обработать обязательно. Если она доживет, конечно же.

     - а сейчас ты просто встала на колени, отказавшись сражаться? после всего того, через что прошла?

     Чара чувствует, как ее хватают за загривок и резко поднимают на ноги – она закачалась, с трудом устояв. В следующую секунду на ее шее оказывается чужая рука. Почему-то теплая. Почему скелеты теплые?

     Огни больше не горят, но сейчас ей стало почему-то еще страшнее.

     - назови одну причину, почему я не должен убивать тебя прямо сейчас.

     Санс смотрит ей в глаза и ждет.

     Причину?

     А знать бы ей самой.

     Она не видит смысла в том, что встаетв своем пропахшем плесенью доме (у нее не хватало сил и желания сделать капитальную уборку) каждое утро, прибирает вчерашнюю с вечера посуду, готовит завтрак из того, что у нее оставалось – обычно это были крабовые яблоки с морским чаем, купленные у Герсона. В причины оставаться живой не входят и бесцельные прогулки по Ватерфоллу с созерцанием текущих в темноту рек, часовые залипания в блокнот с карандашом с попыткой зарисовать очередное дерево или монстра, даже шоколад, который она так сильно любила когда-то очень и очень давно. Диски с аниме, как-то занесенные Фриск от какой-то ее близкой подруги, помогают убивать время, и иногда записанное на них даже интересно смотреть – но недостаточно, чтобы захотеть жить. Телефонные разговоры помогают держаться, но с каждым днем трубки поднимать все тяжелее...

«…тебе, наверное, уже до мути надоели эти крабовые яблоки… ну и подумал, почему бы не прикупить гостинец какой-нибудь…»

«Говори мне, если не будешь чувствовать себя хорошо!»

«Скидка постоянному клиенту за грустную улыбку. Тра-ла-ла… Видишь, везде есть свои плюсы».

     А так ли ей невероятно плевать?

     - Я могу назвать только одно.

     Санс молчит.

     - Только одно. Если оно покажется тебе недостаточно убедительным… - Чара запинается, пытаясь собрать мысли в кучу, - то…

     Смотрит на нее обычными глазами. Без синих огней. Без ненависти. Но с отчетливой уверенностью в любой момент усилить хватку на шее.

     - …То ты можешь убить меня.

     Ждет.

     Видимо, он и не собирается отвечать, поэтому Чара делает вдох, собираясь с силами, и начинает говорить.

     - Я не буду врать, что мне не нравилось убивать, - лучше честно, чем никак. Тем более, он знает ее насквозь. – Я этим наслаждалась. Это правда. Я ловила экстаз. От убийства каждого, вне зависимости от размеров и силы, от Фроггита до Папайруса, - она холодеет, чувствуя, как пальцы на шее сжимаются чуть сильнее, но продолжает. – И со временем во мне осталось только жажда смерти. И ненависть ко всему этому чертовому подземелью. Кроме… - она снова запинается и делает паузу, подбирая другие слова. – Фриск тоже нравилось убивать, говоря по правде. Не знаю, заражалась ли она этим от меня, или я тут уже непричастна, но, поверь, я чувствовала это. Она не боялась идти в бой, и я всегда давала ей возможность причинять другим боль и наносить последние удары. Но только… - она чувствует, как в горле образуется комок, и голос дрожит. – Но с тобой всегда дралась только я. И говорила – тоже я. Ты этого, кажется, не замечал. Иногда я могу быть хорошей актрисой, - вырывается подобие смешка.

     На глазах Чары стоят слезы.

     - Я не пускала ее. Позволила этому случиться только один раз, тогда, на пацифисте. Когда ты ее… - снова спотыкается. - Она хотела поговорить с тобой, сказать что-то важное. Я позволила. И пожалела об этом.

     Полу-всхлип, полу-вздох. Чей он был?

     Хватка на шее ослабляется.

     - Я бы лучше сама умерла от твоей руки еще несколько тысяч раз вместо той боли, которую она ощутила тогда. 

     Ей кажется, что она не говорила так много за раз уже много лет.

     Санс молчит. Чара тоже. По ее щекам текут слезы. Последний раз она плакала не от страха… она не помнила, когда.

     Пальцы разжимаются. 

     Все ее руки в грязи и крови, ноги дрожат от усталости – неизвестно, как она стоит и не падает – свитер порван, и вряд ли его можно спасти, но сейчас Чаре плевать. В ее груди растет, пухнет и расцветает что-то забытое, что-то, что она давно не ощущала, что-то теплое…

     Что-то хорошее?

     Что-то, похожее на раскаяние.

      И когда она осознает это, слезы текут уже целым ручьем по щекам, размазывая грязь и кровь, а она продолжает стоять как дура, не шевелясь, пытаясь понять, кажется ли ей это или все происходит на самом деле.

     - не знал, что ты это умеешь.

     Чара растерянно хмурится, не зная, что ответить и не понимая, что Санс имеет в виду.

     - плакать, - поясняет.

     Она усмехается. Болезненно, криво и сломано. Какой же жалкой она сейчас выглядит! Как же ей плевать на это.

     - Я хорошая актриса, я же сказала.

     - дурная из тебя актриса. я всегда понимал, что это ты.

     Пожалуйста, не говори этого.

     - я тебя слишком хорошо знаю.

     Ну вот. Все-таки сказал.

     Чара тянет время, не зная, что ответить, а в груди и голове будто стихает ураган, и мысли и эмоции, когда-то снесенные напрочь, словно восстают из пыли, опускающейся на землю после торнадо. Наверное, стоит что-то сказать – а может быть, и нет.

     Только сейчас она понимает, что шептали умирающие под ее руками эхо-цветы, пока она лежала под костяным обстрелом.

     «это приятно»

     «Ты пришел сюда, чтобы?..»

     «чара»

     «Ты такой же, как и я»

     Санс одергивает капюшон куртки, разворачиваеся, потом оглядывается, будто бы хочет что-то сказать, но взмахивает рукой и уходит прочь. Скрипит калитка, отворяемая им.

     Чара бредет к себе в дом.

     Уже стоя на пороге, она оглядывается, будто бы что-то хотела сказать, и чужое имя почти срывается с ее губ, но на тропинке у забора уже никого нет.

     Ах, да. Он же знает короткий путь.