Со своим новым статусом Глеб свыкается не сразу. Он всё опасается неосторожным жестом, словом или взглядом на публике выдать их с Матвеем хрупкую пока связь, а потому зажимается едва ли не сильнее прежнего. У Матвея тоже всё непросто: он откровенно наотмашь рубанул предыдущие отношения, из которых бросился прямиком к Глебу в объятия, и первое время у него из-за этого ежедневные скандалы по телефону. Матвей терпеливо объясняется, не повышая голоса, и просит прощения – а с той стороны трубки на него орут так, что и без громкой связи все слова слышны.

– Заблокируй ты его уже, – не выдерживает Глеб, когда однажды вечером в раздевалке до него долетают отголоски очередного скандала. Ему кажется это очевидным, простейшим решением – но Матвей кривится, как от зубной боли, и качает головой.

– Нет, это мне за дело. Законы кармы и прочей сансары в действии, – бормочет он и вздыхает. Глеб полагает, что ни фига ни за какое дело так быть не должно и что если уж кто и заслужил огрести от кармы ответочку, так это он сам. Ведь именно в результате того, как он метался, экспериментировал, боялся и определиться не мог, всё стало таким сложным и запутанным. А Матвей... уж точно не должен быть таким замученным, ему должно было стать легче, а не тяжелее. Глеб решительно отбирает у него телефон.

– Хватит с тебя скандалов. Ты уже прозрачный весь, – заявляет он. И, подстёгиваемый мыслью, что нельзя так просто бросать Матвея, предлагает: – Хочешь, переночуешь сегодня у меня? Я приглашаю.

Матвей вскидывает разгорающийся взгляд и смотрит с интересом.

– Ты приглашаешь с подтекстом или без подтекста? – уточняет он. И торопливо добавляет, раньше, чем Глеб успевает вспыхнуть от стыда, представляя, что может скрываться под словом "подтекст": – В любом случае, я хочу. И ни на чём не настаиваю. Просто хочу понять, в каких мы границах. Я ведь правильно понимаю, что твои границы... несколько уже моих?

Глеб кивает. И думает: не то слово. По ощущениям, у Матвея вообще никаких границ нет, так только, пара колышков вбита ради приличия. Глеб же пока чувствует себя скованно, а по сравнению с Матвеем, он и вовсе как будто зажат в спичечном коробке.

– Приглашаю без подтекста, – говорит Глеб. – Но обещаю ужин, а к нему – обнимашки в неограниченном количестве. Годится?

– Звучит восхитительно, – мягко соглашается Матвей.

Особо не размениваясь на дальнейшие рассуждения, с катка они отправляются прямиком к Глебу домой, там соображают ужин из нашедшихся в холодильнике продуктов, а потом вместе смотрят на ютубе парочку свежих выпусков разных шоу. Всё это время телефон Матвея по-прежнему у Глеба, периодически жужжит и вибрирует в кармане. Глеб мельком проверяет, что там нет ничего реально важного вроде, к примеру, звонков от родителей – но на экране среди уведомлений либо всякий спам, либо попытки продолжить скандал, которые сейчас показывать ни к чему, пусть глохнут в неотвеченных. Матвей совсем не возражает. Наедине он становится по-кошачьи мягким, почти что стекает к Глебу на плечо, обхватывает его обеими руками за пояс и едва не мурлычет. Его как будто совсем не волнует, что его телефон весь вечер в чужих руках. Глеб крепко подозревает, что кому попало Матвей бы подобного не позволил; он считывает это как знак доверия, кажущегося таким огромным, что за рёбрами скребёт. И только сильнее становится желание это доверие оправдать, не разочаровать, не подвести, соответствовать. Глеб в ответ бережно обнимает Матвея за плечи, жмётся щекой к очень тёплому виску, и изнутри его перехлёстывает уютом. Он не ожидал, что будет так хорошо, они ведь в прямом смысле ничего не делают, но тихое удовольствие накатывает такое, что впору расплавиться прямо здесь и сейчас.

– Приходи почаще, – бормочет Глеб, сжимая объятия чуть крепче. На мгновение у него даже мелькает шальная, опасная мысль: может быть, сделать так, чтобы каждый вечер был таким же уютным, и предложить Матвею съехаться? Но от этой мысли Глеб почти сразу же отказывается: нет, нет, это будет чересчур быстро, это он спешит под влиянием момента. Хотя момент и вправду – чертовски хороший.

Вот и Матвей неожиданно думает примерно так же.

– Не разгоняйся слишком сильно, – советует он. – Иначе, сам понимаешь: ты начнёшь форсировать, я в ответ приму это за разрешение тоже начать форсировать со своей стороны и могу поторопиться, сделать что-нибудь лишнее, что ты не оценишь. Лучше не стоит. Не хочу тебя торопить или давить на тебя. Хочу, чтобы тебе было со мной комфортно.

– Мне комфортно, очень, – заверяет Глеб. И мотает головой: – Нет, знаешь... всё-таки надо, чтобы ты по чуть-чуть, но давил. Иначе... ну, ты же меня знаешь. Я долго могу на одном месте топтаться и не решаться на перемены. Это не дело. Я ведь тоже хочу, чтобы тебе было комфортно со мной. Нельзя заставлять тебя ждать бесконечно.

Матвей вздыхает, задумчиво заламывая брови.

– Вот теперь мне ещё сильнее хочется лишний раз не дёргаться. Чтобы ни в коем случае тебя не спугнуть, – отмечает он. И продолжает хмуриться: – Значит, по чуть-чуть, говоришь. Примерно в гомеопатических дозах, да? Вот чёрт. У меня может не получиться. Всё-таки у нас с тобой разное чувство меры. – Ещё несколько мгновений он напряжённо размышляет, а потом, решившись, вскидывает голову: – Ладно. Тогда я попробую, можно?

– Можно, – соглашается Глеб. И думает: да, отлично, так и надо – обсуждать подобные вещи, и теперь они вдвоём, путём осторожных нежных компромиссов нащупают друг друга, узнают лучше, постепенно придут к полной гармонии. Всё это едва-едва успевает промелькнуть у него в голове – а потом Матвей ловким, быстрым движением седлает его бёдра.

Глеб цепенеет. Это как-то совсем не похоже ни на "осторожный нежный компромисс", ни тем более на "гомеопатические дозы". Поза кажется чересчур откровенной, а Матвей ощущается слишком близким, и да, чувство меры у него очевидно развинчено в край, надо было сразу послушать, когда он об этом сказал. Глеб вжимается в спинку дивана – и в следующий миг чувствует мягкое прикосновение к лицу.

– Эй, не бойся, – ласково говорит Матвей и с нежностью гладит Глеба по щеке большим пальцем. – Стоп-слово всего из трёх букв, ты все их знаешь. Если почувствуешь, что я перегибаю, ты меня просто-напросто притормозишь. Но я ничего дурного не сделаю, не переживай. Рискнём?

Ты уже перегибаешь, думает Глеб. Но давать заднюю после того, как он сам же предложил поэкспериментировать, как-то совсем некрасиво, нельзя вот так обнадёжить и бросить. Да и не похоже, чтобы Матвей собирался его обмануть и сотворить нечто неприемлемое и невообразимо развратное. Собравшись с духом, Глеб кивает: – Рискнём, – и Матвей, улыбнувшись, склоняется к нему.

Поначалу в происходящем нет ничего такого уж неприемлемого. Просто тёплые пальцы осторожно вплетаются в волосы, а губ касаются мягкие губы, оставляют череду лёгких, почти невесомых поцелуев. И в каждом движении сквозит отчётливая нежность, от которой совсем размякает сердце, стремительно превращаясь из мышцы в красную тряпку. Глеб позволяет этой нежности постепенно точить его, отвечает на бережные поцелуи, и вдоль позвоночника волнами сбегает успокаивающее тепло: нет, это не плохо, это очень приятно. Матвей словно убаюкивает его лаской, а потом, не встречая никакого сопротивления, начинает усиливать напор: понемногу углубляет поцелуй, прижимается теснее, выдыхает жарче. От его прикосновений, становящихся всё более осязаемыми и плотными, мурашки вонзаются в кожу остро и волнующе, и Глебу даже немного стыдно за то, как его плавит, как более нейтральное приятно у него в груди превращается в обжигающее хорошо. Он уступает под мягким давлением, откидывает голову на спинку дивана, и Матвей окончательно нависает над ним. Уступку он словно воспринимает как разрешение пуститься во все тяжкие: в его поцелуях впервые проступает собственническая жадность, а язык настойчиво ныряет к Глебу в рот, изучает и заласкивает. Глеб почти задыхается этой лаской, её непривычно много, от неё некуда деться, и в собственной коже становится мучительно, до стыдного жарко. Всё нарастающий напор уже даже пугает – так можно совсем уж далеко зайти, гораздо дальше, чем ощущается разумным в самом начале едва-едва устоявшихся отношений. И Глеб спешит прекратить всё это прежде, чем дело зашло слишком далеко: он с силой толкает Матвея в грудь, заставляя отстраниться.

– Нет, – коротко говорит он. – Хватит. – Его настораживает легко и просто звучащая концепция "стоп-слова из трёх букв" – как будто это чересчур хорошо и удобно и не должно так работать на практике. Но работает. Матвей послушно притормаживает и позволяет разорвать поцелуй.

– Слишком? – тревожно спрашивает он. И проворно соскальзывает с колен Глеба, пересаживается на диван и даже немного отсаживается, как будто даёт пространства, воздуха. Это очень кстати: после его жгучего напора остынуть бы немного, отдышаться бы. Глеб ловит ртом воздух, ощущающийся вязким, и пытается прийти в себя. Он ошеломлён тем, что простой поцелуй может быть таким сокрушительным, и даже немного чувствует себя взятым – хотя ничего подобного, конечно, и близко не было.

– Слишком – это не то слово. Ты хоть предупреждай в следующий раз, что собираешься так наброситься. Я был морально не готов, – ворчит Глеб. И нащупывает ладонь Матвея, ободряюще сжимает тёплые пальцы, чтобы немного смягчить своё ворчание. – Нет, не подумай, было скорее хорошо, просто... неожиданно. С перебором.

– То есть ты не уверен, понравилось ли тебе, – бормочет Матвей. Он хорошо реагирует на прикосновения, не отнимает руки, но явно очень грузится из-за того, как всё обернулось. В попытках приободрить Глеб тянет его к себе.

– Зато я уверен, что мне нравится, когда ты на мне валяешься. Иди обратно, – заявляет он.

Матвей послушно придвигается ближе, снова оседает к Глебу на плечо. Какое-то время между ними висит тишина, только с экрана тараторят комики. Тяжесть и тепло тела Матвея приятны, но тишина кажется напряжённой и неуютной. Глеб снова ощупью находит тёплую ладонь Матвея и переплетает их пальцы.

– Ты мне нравишься. Очень, – говорит он, стараясь сделать это как можно более веско. – И я уверен, что со временем мне понравится и всё остальное тоже. Но я медленно разгоняюсь и долго дохожу до принятия, ты же знаешь. Потерпи, пожалуйста. Я обязательно буду идти к тебе навстречу и стараться дать тебе то, что ты хочешь. Просто на это мне потребуется время. Возможно, немало времени. Подожди, ладно?

Какое-то время в ответ он слышит тревожащее молчание. Потом Матвей усмехается.

– Ты правда думаешь, что я могу соскочить с крючка? – спрашивает он чуть печально. – После того, как трепыхался на нём почти что год? Нет, за это не переживай. У меня на этот крючок глубоко насажено не только сердце, но и, по-моему, все остальные жизненно важные органы. Никуда я не денусь. Буду ждать, сколько потребуется. Единственное, чего я боюсь – передавить, всё испортить, сделать так, что ты решишь отказаться от меня и всё откатить. А ждать... это я умею, я подожду, – соглашается он. И как будто старательно маскирует в голосе печальные нотки, а их всё равно слышно, они всё равно чуть слышно, но звучат, пробиваются. У Глеба в горле першит от таких откровений. Он опасается, что ещё хотя бы минута в том же духе – и он сам поплывёт, и наделает встречных глупостей, о которых потом пожалеет. Не стоит в это скатываться, так и поломать ненароком можно, лучше уж быть осторожнее и свернуть со скользкой темы.

– Поздно уже. Если продолжим засиживаться, то с утра рискуем не встать, – говорит Глеб. Получается неловко и топорно, он слишком очевидно рвёт нить беседы, и Матвей, когда соглашается, как будто окончательно гаснет. Глеб размышляет, как хоть немного это исправить, пока вытаскивает из шкафа вторую подушку. Как будто нужно всё-таки что-то дать в ответ, чтобы не оставить впечатления, будто он действительно испугался горячего напора и решил передумать и всё отменить. Что-то аккуратное, но вместе с тем значимое, и чтобы обоим было комфортно.

Вариантов-то немного.

– На ночь вместе? – спрашивает Глеб. И подразумевает под этим: так же, как после Лизиного дня рождения – лежать рядом, делить тепло и делиться объятиями, безо всякого "подтекста". Это не продвинет их с Матвеем вперёд, но хотя бы подчеркнёт, что и шагов назад никто не делает. Однако Матвей в ответ улыбается блёкло.

– Ты уверен, что сейчас это хорошая идея? – уточняет он.

– На двести процентов, – говорит Глеб. Уж точно лучше, чем разбредаться по разным комнатам и в одиночестве накручивать себя. – И вообще, в этом же и смысл совместной ночёвки, разве нет?

Матвей признаёт, что это логично. Но всё равно не выглядит таким уж обнадёженным. Глеб долго думает об этом, пока последним торчит в ванной и возит зубной щёткой во рту. Как будто его размазанное "вместе" оказывается недостаточно акцентированным для того, чтобы показать, что он, во-первых, по-прежнему не напуган, несмотря на то, что Матвея немного занесло, а во-вторых, всё так же настроен сближаться сильнее, пусть даже это будет происходить медленно. Значит, надо что-то добавить. Остаётся только решить, что именно.

Когда Глеб возвращается в комнату, свет уже выключен, а Матвей знакомо забивается ближе к стене, пытается занимать как можно меньше места. Глеб садится на край кровати, тянет Матвея за плечо, заставляет перевернуться на спину.

– Ты прости меня, пожалуйста, – начинает он, – за то, что я такой тормоз. Мне правда сложно, но я стараюсь. Не так давно я подобные отношения считал чем-то противоестественным, мерзким, а теперь – смотри, где я и что я, и... Я тебя мучаю, да? Не хочу тебя мучать. – Он сам себя обрывает, потому что звучит нехорошо, как будто похоже на попытку надавить на рану. Со словами складывается плохо, и Глеб переходит от слов к действиям, наклоняется, чтобы поцеловать.

Ему самому эти мгновения остро напоминают Куршевель: такая же ночная полумгла, укутывающая всё происходящее, такие же тёплые губы на губах, такая же приятно-ядовитая сладость поцелуя и так же ложится на затылок ласковая ладонь, притягивая ближе. Но в Куршевеле в итоге всё кончилось печально. Воспоминание об этом режет, и Глеб очень старается, чтобы совпадений было как можно меньше. В противовес своему былому поведению, сейчас он сам целует настойчивее, отчасти наваливается на Матвея, сам рискует протолкнуть язык между чужих губ, погрузить его в горячий рот – и чувствует в ответ встречное нежное прикосновение, от которого кружит голову. Глеба снова окатывает стыдноватым хорошо, но в этот раз уже не настолько стыдным: теперь он сам нависает над Матвеем, сам выбирает, навязывать поцелуй дальше или отстраняться, как будто сам всё контролирует и может сам определять границы. Так комфортнее, и Глеб ненадолго позволяет себе увязнуть в этой ласке, льнёт к тёплым губам снова и снова.

Он отстраняется, только когда ловит себя на том, что, увлекаясь, то и дело забывает дышать.

– Ох, вот это было очень убедительно, – шепчет Матвей. На его губах вспыхивает улыбка, знакомо и ободряюще поблёскивает в темноте. Глеб ныряет к нему под одеяло, тесно прижимается всем телом и обнимает. Ему кажется, что вот так, вдвоём под одеялом, очень уютно, и оттого Глеб лишь сильнее убеждается в том, что всё делает правильно. Неправильное не ощущалось бы таким приятным, таким хорошим.

– Я не собираюсь от тебя отказываться. И откатывать ничего не буду. Слышишь? – горячо выдыхает он Матвею на ухо. – Я решил, что хочу быть рядом с тобой, и это твёрдо. Окончательно.

Матвей трётся лбом о его плечо, словно большой кот, и в этом движении столько невысказанного тепла, что у Глеба сердце щемит. И пока Глеб пытается совладать с этим внезапным спазмом в груди, Матвей наносит ему неожиданный удар под дых.

– Я люблю тебя, – говорит он незатейливо и тихо, но эта тихая простота делает его слова лишь более сокрушительными. – У меня было достаточно времени для того, чтобы понять, что никуда мне от этого не уйти. Люблю.

У Глеба нет соразмерного ответа. Глеб отчётливо сознаёт, что он, по сути, уворачивается от сложной для него сейчас беседы, когда молча лезет целоваться вновь. Но Матвей на удивление ему это позволяет, и как будто спокойно принимает это, не ожидая никаких ответных признаний. Это остаётся занозой: Глеб пока не чувствует в себе готовности на такие же сильные слова, и ему стыдно за то, что он оставляет признание просто висеть в воздухе. Чудо, что Матвей ему это спускает и, кажется, даже не обижается. Какое-то время Глеб ещё продолжает лежать без сна, терзаясь беспокойными мыслями, и у него сердце колотится так быстро, что как будто и Матвей должен отчётливо чувствовать спиной эти встревоженные удары.

Поутру сначала всё идёт безмятежно, просто незамысловатая спокойная рутина, которую уютно делить на двоих. Потом Матвей вспоминает про свой телефон, а там... там ничего хорошего, конечно. Поэтому Глеб мнётся в ответ на прямую просьбу и сомневается, стоит ли её выполнять.

– Не хочу, чтобы ты видел, что там тебе пришло, – наконец откровенно говорит он. – Ну, ты понимаешь, что примерно. Можно, я это сначала удалю или хотя бы уведомления смахну? Нельзя же постоянно это терпеть. Он тебе мозг жрёт, а ты и позволяешь. Хватит, честное слово.

Матвей дёргает плечом.

– Ну, я бросил человека. Некрасиво бросил. Как будто заслужил, – говорит он. Глеб дёргает его к себе, крепко сжимает в объятиях, гладит по непутёвой светлой голове.

– Это я заслужил, я, я, – торопливо убеждает он. – Я тебя запутал, сначала сам прогнал, потом сам потянул обратно. Это мне должно доставаться, а не тебе. Я виноват больше.

Матвей хмыкает ему в ухо.

– Ну, когда карма решит повернуться к тебе с ведром люлей – так и быть, можешь черпать хоть поварёшкой. А в моё ведро не лезь, – заявляет он. Такое ощущение, что поддержка его подпитывает, подзаряжает: он звучит бодрее, выглядит увереннее, но этим только увеличивает желание Глеба телефон не отдавать и никакие гневные сообщения не показывать, чтобы не свести на нет весь чудесный эффект объятий. – Я, может, нынче и прозрачный, но уж точно не стеклянный. Не разобьюсь, не растрескаюсь.

– Может, всё-таки поживёшь немного в информационном вакууме? Там явно спокойнее, – ворчит Глеб, но всё-таки слушается. Весь день он пристально наблюдает за Матвеем, следит, не понадобится ли вмешиваться снова. Но Матвей пока даже намёками не начинает выглядеть так, словно из него добывают сердце без наркоза. Сначала он по уши занят какими-то спорами и переговорами, а потом в разгар тренировки объявляется на льду рядом с Глебом и тащит неожиданные новости.

– Нам с тобой одобрили совместный номер для шоу в Краснодаре, – сообщает он и прямо-таки лучится энтузиазмом.

– Чего одобрили? – искренне не понимает Глеб.

– Номер, – терпеливо говорит Матвей. – Совместный. Для краснодарского шоу. Ну, знаешь, что-нибудь такое лёгкое, комическое, с элементами мужского парного. Ты ведь не против?

Глеб открывает рот. Закрывает. Снова открывает и снова закрывает, не зная, что сказать. Для него это наскок неожиданный, внезапный. Они с Матвеем и в проекте-то ничего подобного не обсуждали, а тут вдруг: им уже номер одобрили. С какого-то перепугу. У Глеба только и получается, что ругнуться: – Ты ничего не перепутал? Меня не забыл спросить?

– Забыл, – виновато сознаётся Матвей. – Вернее, не так! Я думал, ещё придётся Профессора год убеждать, что мы можем нечто подобное откатать, а пока он будет думать, я с тобой нормально обо всём поговорю, поэтому решил с него начать. Да плюс к тому, может, мне вообще бы отказали. А получилось всё как-то совсем не так, и добро мне дали слишком уж быстро, и из-за этого всё пошло кувырком и задом наперёд. Так что... ты против?

– И что, если скажу, что против – ты пойдёшь к Профессору говорить, что всё отменяешь? – уточняет Глеб.

– Пойду, – вынужденно соглашается Матвей. – А вариантов-то? Насильно тебя класть в поддержки? Так это, во-первых, будет по отношению к тебе ещё более грубо и некрасиво, чем я уже успел вытворить. А во-вторых, это в любом случае не вариант, мне кажется, я бы такое не осилил физически. – Он виновато улыбается и заканчивает: – Ладно. Прости, что я так через твою голову перепрыгнул. Пойду к Профессору сдаваться и говорить, что это я ерунду нерабочую выдумал.

Глеб едва успевает поймать его, дёрнувшегося прочь, за запястье.

– Ну вот, опять ты торопишься, – мягко упрекает он. – Разве я сказал, что я против?

Матвей смотрит в ответ озадаченно. И вопросительно, чуть растерянно улыбается: – Так ты же и не соглашался, разве нет? Зачем ты опять меня путаешь?

– Да соглашаюсь я, соглашаюсь, – заверяет Глеб. И ободряюще хлопает Матвея по плечу: – Попробуем это ваше мужское парное, а то оно совсем на откуп штабу Соколовской сейчас брошено. Только в следующий раз с такими вопросами иди сначала ко мне, не перепрыгивай через меня, понял? Торопыга!

– Понял-принял, – отзывается Матвей. Сникший было из-за своей ошибки, он вновь расцветает, становясь ослепительно ярким, начинает набрасывать идеи, предлагать варианты поддержек, которые можно попытаться выполнить при их с Глебом почти отсутствующей разнице в росте и не перенапрячься и не убиться. Глеб охотно поддерживает его, пытается набрасывать в ответ, что-то с ходу бракует, что-то, наоборот, активно одобряет – и осторожно, чтобы не выдать себя окружающим, любуется тем, как на щёки Матвея ложится тёмный румянец, красиво подчёркивая скулы, и как разгораются, почти искрятся его глаза.

Кажется, это "мужское парное" обещает быть очень интересным и даже приятным опытом. Матвей замечательно придумал.