Когда Хэнк открывает дверь и, сонно топая, идёт сомнамбулой в ванную комнату — это его вечный путь из пункта А в пункт В, неотвратимый, как само утро, — Коннор выскальзывает из-под тяжёлого Сумо, вставая с дивана.
Самое время поставить кофе, самое время пробудить весь дом, самое время начать жить новый день, и детектив с улыбкой смотрит за окно кухни, где тихо плещутся воды речушки Руж.
Ночью он достигал пика ещё два раза, думая о Хэнке, вспоминая Хэнка, моделируя Хэнка, и его даже вырубило на несколько часов гибернации. Однако сейчас Коннору кажется, все его системы поют, и поют они только одному человеку в этом доме.
— Доброе утро, Хэнк! — Коннор светится, ставя перед едва продравшим глаза лейтенантом чашку ароматнейшего кофе, со строго выверенной дозой молока и взбитой пенкой. — Ваш капучино.
Лейтенант кивает и берёт чашку почти вслепую, опираясь на кухонную тумбу рядом с напарником, делая несколько медленных глотков. Он вдыхает терпкий аромат полной грудью, немного улыбаясь наблюдающему за ним Коннору. Он не улыбался бы сейчас даже солнцу, но Коннор — ярче.
— Вот теперь доброе. Спасибо, — лейтенант разглядывает пенку в чашке и делает ещё глоток-другой, смакуя мягкий, с едва заметной горчинкой, такой непривычный вкус, — хм, и правда неплохо.
Коннор кивает, прикипая глазами к его губам, очерченным всё той же пенкой. О, состав её так прост — но, боги и rA9 в частности, как же хочется её проанализировать. И он привычным, уверенным движением кладёт подушечки указательного и среднего пальцев на испачканные губы, проводит мягко по границе коротко стриженных усов.
<ошибка>
Хэнк коротко вдыхает, глядя на напарника во все глаза. С него Коннор не собирал пробы никогда и ничего, как подсказывает мимолётный запрос в собственный блок памяти. И будь они в любое другое время в любом другом месте, будь это не тот самый чёртов капучино, который так хотел ему сварить Коннор, то слишком велика была бы вероятность, что он бы не дался, перехватил руку, огрызнулся, оттолкнул. Но сейчас Хэнк стоит, смотрит, зная, что увидит, и ничего не делая, чтобы его остановить.
Коннор ловит этот шанс. Коннор не собирается останавливаться.
Он приоткрывает рот, и Хэнк видит, как его нижней губы касается тёмный язык, как дотрагиваются до него подушечки пальцев, как он делает принимающее движение челюстью с чуть слышным влажным звуком. Хэнк провожает взглядом каждый жест, и Коннор нарочито медлит, затягивая процесс.
Секунда, две, три. Он смакует пробу, и ему так же хорошо, как и боязно, но он не даёт себе ни единого шанса сбиться.
Коннор считывает удары пульса человеческого тела непрерывно. Похоже, сердце стучит у лейтенанта прямо в ушах. А может быть, это стучит превосходный кофе, и вовсе не невинный анализ тому причиной?.. Вот только Коннор видит, и в этом нет сомнений: прямо сейчас лейтенант не может оторвать от него взгляд, не может даже моргнуть.
— Какая чудесная смесь, — тихо бормочет детектив, борясь с тягой взять новую пробу, перепроверить, а потом глядит на Хэнка в упор и улыбается как ни в чём не бывало. — Да, отличный капучино, 98% соответствие стандарту. Подтверждаю, — кивает он.
Он отмечает, каким алым вдруг становится лицо Хэнка, как темнеют так и не оторвавшиеся от него раскрытые голубые глаза.
Коннор замирает под этим взглядом, сглатывая очиститель, быстро, жадно фиксирует, фотографирует, измеряет параметры человеческого тела. Он боится не успеть и на доли секунды даже захлёбывается всей этой информацией.
Каждое из этих действий сопровождается ошибкой, но Коннор — после ночи, после второго и третьего пика — ловит их, наслаждается ими как отголоском того, что ощущает и воспринимает.
— Что это было, Коннор? — лейтенант всё так же смотрит на него тяжело, в его голосе сиплота — то ли со сна, то ли нет, кто знает, — и он звучит глухо. Лейтенант как будто выдавливает эти слова из себя, но не знает, хочет ли слышать ответ. Ему так хотелось бы в это верить.
Коннор ловит лёгкую, мелкую ошибку от одного этого звука, но лишь приподнимает бровь, глядя в ответ на Хэнка нечитаемыми тёмными глазами.
— Всего лишь проба, лейтенант. Я должен был убедиться в качестве напитка и, соответственно, исполнении своего обещания, — отзывается он, делая плавный взмах кистью в сторону чашки в руках у напарника.
<ошибка>
Он лжёт и не лжёт одновременно. Между ними бесконечно течёт одна секунда, когда Коннору становится немного страшно, что он будет раскрыт, что лейтенант его теперь, уже после этого жеста, легко раскусит, оттолкнёт и осудит. И почему-то это программа социального взаимодействия считает гораздо хуже, чем если бы он оттолкнул его сразу.
Но Хэнк не выказывает осуждения. Через мириаду мгновений Хэнк только отводит взгляд, выныривая из синтетического омута.
— Завтрак, — он прочищает горло нахмуриваясь, со всей очевидностью пытаясь занять себе голову чем-то ещё. — Так, где там мой бекон с яйцами...
Коннор ощущает, как его затапливает облегчением: опасный момент миновал, и он с улыбкой делает шаг от холодильника, предоставляя лейтенанту заняться приготовлением своей пищи. Он рискнул действовать, он не мог больше терпеть после всех мыслей, всей этой долгой ночи и ясного солнечного утра. Что ж, его риск оправдался без малейшего понижения статуса отношений с Хэнком.
Он принял это за маленькую победу. Маленький шаг вперёд.
Наклоняясь над миской Сумо, чтобы насыпать псу корм, Коннор снова чувствует взгляд всеми сенсорами спины, чувствует, как к нему присматриваются, буквально пронизывая насквозь, и едва заметно содрогается от того, как это сладко, когда лейтенант на него смотрит в упор.
Он хочет такой взгляд на себе каждый день. Каждое утро. Каждый раз наедине. И среди других. Он хочет, чтобы его пронзало снова и снова, прямо в самый регулятор. Он находит это чувство, это желание быть пригвождённым одним только взглядом — восхитительным.
Он чувствует пронизывающий трепет, от паха до шеи, как тот отдаёт в самый насос и заставляет дрогнуть кончики пальцев в тёмной густой шерсти.
Он уже знает, что хочет быть лейтенанту не просто нужным. Необходимым. Незаменимым. Неповторимым.
Единственным.
[Программный сбой]
Коннор усмехается, буквально любуется на буквы стандартного шрифта Киберлайф перед своими глазами.
...Осталось только этого добиться.
**
В отделе, как всегда, умеренно шумно.
По пути из архива Коннор приостанавливается возле больших арочных окон, просматривая инфорамки в своих руках, а потом поворачивает голову в сторону, скользя взглядом по молочно-матовым стёклам до середины каждого высокого окна. Ночью, когда вместе с верхним светом выключается матовый режим, из их отдела на третьем этаже департамента открывается неплохой вид на центр города и маленький сквер.
Скамеечка для посетителей перед ближайшим окном сейчас пуста, и детектив проводит пальцами по жёсткому шершавому краю красно-коричневых кирпичей межоконных простенков. Столетний кирпич едва заметно щербат и оцарапывает кончики чувствительных пальцев.
Рядом с этими красивыми арочными окнами, с этими старыми стенами ему вдруг легко моделируется фигура лейтенанта. Ночной город с тёмными силуэтами крон и щербатый коричневый кирпич, светлые волосы и светло-голубые глаза… Детектив буквально видит эту картину перед глазами, и его поражает красота контрастов: крепкая, крупная почти белая фигура, красные стены, чёрная ночь. Ему хотелось бы сделать это реальным.
Коннор оглядывается на отдел за стеклянными перегородками, ища взглядом напарника: детектива Коллинза нет на месте, а вот лейтенант в тёмной рубашке с разводами склонился над своим столом, с силой опёршись обеими руками, изучая какой-то документ.
Коннора внезапно встряхивает от этого вида: Хэнк стоит к нему спиной, согнувшись, лица совсем не видно за густой волной волос, и задравшийся край рубашки открывает вид на обтянувшие ягодицы штаны. Лейтенант задумчиво переступает с ноги на ногу, делая вид только красноречивее, и Коннор ясно, чётко понимает, как сильно хочет прикоснуться, провести ладонями по заднице Хэнка, сжать её крепче натянутой ткани.
<ошибка>
<ошибка>
Это желание почти невыносимо, оно жжёт на кончиках пальцев, и он регистрирует череду коротких ложных сигналов от сенсоров.
Коннор аккуратно, плавно ослабляет галстук, совсем чуть-чуть. Он смотрит и не может оторваться, он видит — и почти ощущает.
Программа моделирования захватывает большую часть его процессорных мощностей: она медленно, слой за слоем лишает лейтенанта одежды, снимает с него рубашку и майку, снимает ремень и джинсы, снимает бельё.
Коннор чувствует, как раскаляется в груди насос, как на задворках сознания снова стучит сообщение о глюках системы и скина, как невольно приоткрывается рот, облегчая вентиляцию корпуса. Он автоматически прижимает к груди инфорамки, фиксируя это положение рук приказом системе практически наотмашь.
Преконструкция увеличивает изображение, делая его в максимальном разрешении, и Коннор видит свои руки, гладящие по ровной белой коже вниз, до бёдер, где начинают расти волоски.
Коннор видит и трогает, раздвигает большими пальцами плотные ягодицы, проводя подушечками по более тёмной, более нежной коже внутри. Он слышит ругательства, сиплые, сдавленные, слышит рваные вдохи Хэнка. Он не собирается, даже не думает останавливаться.
Пальцы проводят глубже, по мелким горячим складочкам, сужающимся, влекущим к своему центру. Он мягко потирает по сжавшемуся входу кончиками указательного и среднего, чуть-чуть толкается внутрь, вырывая у Хэнка длинный, полный глухого мата стон.
В реальности проходит секунды три.
Коннор сильно прикусывает губу и коротко мониторит окружение, бросая взгляд вбок, на видимый искоса кабинет Фаулера и вперёд, на гудящий своими делами отдел. Лейтенант внимательно рассматривает какой-то снимок, поднеся его к самым глазам, всё так же опираясь рукой о низковатый для его роста стол.
Коннор сглатывает с едва слышным звуком, давая себе ещё пару секунд…
Два пальца левой руки плавно входят на полфаланги, раздвигая нежные складки, а вторая рука скользит между ягодиц вниз, проталкиваясь между бёдрами. Кончики пальцев доходят до яичек, теряющихся в коротких золотисто-белых волосах, напряжённых, тяжёлых. Они скользят по нежной человеческой коже, и Хэнк стонет, стонет горловым низким звуком.
Коннор убирает левую руку, оставляя ягодицы раздвинутыми, и толкается в чувствительное, горячее собственным пахом. Жёсткая ширинка его брюк трётся по чуткому месту, и он проводит правой по внешней части мощного, сильного бедра, проскальзывая в складки паховой зоны.
Хэнк снова ругается, заводит руки назад, пытаясь ухватить его за гладкие бёдра. Коннор притирается к его огромной влажной спине всей грудью, всем торсом, тяжело вентилируя ему в затылок, слизывая с позвонков капельки пота. Его рука зарывается в паховые волосы глубже, пальцы скользят под тяжёлый ствол члена, потирают, обхватывая его крепко, медленно и неотвратимо…
Коннора возвращает в реальность удар в плечо. Он слегка теряет равновесие, одна из инфорамок выскальзывает на пол. Он мгновенно разворачивает голову, встречая злой взгляд.
— Что, закоротило, болванка? — детектив Рид делает неторопливый размашистый шаг, как будто просто случайно его задел.
Коннор холодно смотрит в серо-зелёные глаза с суженными зрачками, в ощерившийся рот. Он понимает, что прошло больше, чем он рассчитывал, что он слишком… засмотрелся. Он понимает, что Рид мог это заметить.
— У вас проблемы с координацией, детектив? — Коннор наклоняется за рамкой, держа фигуру человека в поле зрения, коротко высчитывая вероятность нового агрессивного выпада. И легко уходит от него, поднимаясь на ноги.
Рид досадливо морщится, что новый замах локтём пришёлся мимо, и наклоняется вперёд, глядя снизу вверх.
— Не видать тебе его, пластиковое дерьмо, — практически выплёвывает, шипит он. — Просто нахуй пошлёт, так что лучше обнули себе ёбаную память, — он вдруг кидает за перегородку тёмный взгляд, а потом и вовсе отворачивается.
Рид суёт руки в карманы куртки, не дожидаясь никакого ответа, и идёт по коридору мимо Хэнка к следующей двери, где сидит офицер Уилсон, — так, как будто только что и не было ничего.
Коннор смотрит ему вслед несколько секунд, а затем переводит взгляд на лейтенанта. Его аналитический блок высчитывает риски и вероятности, строит предположения, сравнивает обстоятельства и факты.
Ему… больно. Больно от этих слов, они колят его под грудными пластинами прямо в помпу насоса, они врезаются осколками в трубопроводы, они чужеродной крошкой оседают в циркулирующем тириуме, грозя забить собой и остановить все системы.
Его страх поднимается от живота вверх, до самого горла.
Оттолкнёт.
Отвергнет.
Прогонит прочь.
Коннор закрывает глаза, ловя программный сбой. Даже вентилировать сейчас кажется опасным, но он всё-таки делает медленный вдох и такой же медленный выдох.
— Я не последую вашему примеру, детектив, — тихо, едва слышно проговаривает он. — Я добьюсь.
Лейтенант в десяти метрах от него выпрямляется и оборачивается к перегородке, закрепляя на неё пару фотографий, рассматривая их задумчиво.
Коннор заставляет себя наконец-то сдвинуться с места, делая к нему шаг, потом ещё и ещё.
У него нет никаких других вариантов.
Он рискнёт. Он попытается. Он найдёт способ.
Просто потому, что нельзя иначе. Нельзя больше бояться неправильного исхода событий. Нельзя позволять себе настолько теряться во времени, забывая о настоящем. Нельзя поддаваться на собственное моделирование без того, чтобы попытаться его воплотить.
Коннор, делая шаг за шагом к столу напарника, пишет шаг за шагом приоритетный алгоритм.
Хэнк будет его и только его. Ничьим больше.
[Программный сбой]
Подходя к лейтенанту и протягивая ему инфорамки, Коннор улыбается: ему и этой надписи, которая из разу в раз, изо дня в день возникает перед его глазами исключительно вместе с этим человеком.
Он знает, каким будет следующий шаг.