Протирая измызганный чаем стол, Зуко недовольно кривит лицо, собирая в ладонь остывшие свернувшиеся чаинки, они крупными листьями облепляли не только столешницу, но и сиденья стульев. Переведя дыхание, опускаясь уже на самые колени, дабы сгрести завалившееся под сиденье, Зуко краем уха слышит, как дядя с удовольствием подливает еще чайку парочке из местных блюстителей порядка — стражники, не иначе. Фыркнув, поднимаясь из-под стола, ощущая на коленях прилипшие штанины, что впитали в себя остатки остывшего чая, Зуко выпрямляется, стараясь не акцентироваться на своем столь унизительном виде. Взваливая весь мусор на поднос, попутно складывая пустые чашки и чайник, он направляется за прилавок, громыхающей грудой бросив все на тумбочку. От его дерганного взгляда не ускользает девушка, что без стеснения с определенной периодичностью поглядывает. Что ей надо? Кто она такая? По виду — простая дикарка — как и многие здесь. Зуко старательно избегал обслуживания ее столика, находя фривольностью позвякивающие в кармане передника чаевые, которые она так беззастенчиво все время подкладывает ему. Хозяин чайной неожиданно раскинул кухонные шторки, пробираясь через черный ход, довольно кивая на все происходящее: столько посетителей в его чайной давно не было. Он подзывает дядю только лишь снисходительными движениями пальцев.

      — У вас лучший чай в городе, — разразился один из стражников, что блюдет порядок внутренних стен. От столь зазнавшегося тона и этих ярко-зеленых одежд — Зуко аж перекосило, ему прямо сейчас хотелось ворваться в их милую пирушку, разбить пару чашек им прямо о голову и вылить еще горячий чай кому-нибудь за шиворот. Он не прислуга! — вся его суть противилась такому вынужденному и плебейскому существованию. Зуко не жалел монет на общественные бани, не в силах отказывать себе в чистоте, которая на протяжении многих лет была неотъемлемым правилом не только его жизни, но и жизни дворца.

      — Главное в чае — это любовь, — порхающим жестом и практически детским тоном, приударил за ними дядя, услужливо забирая опустевшие чашки, увидев, что его с интересом поджидает хозяин чайной, Айро одним взглядом дает племяннику наказ убрать столик. Чувствуя себя где-то на самом дне, принц Зуко стискивает с ненавистью зубы, желая, чтобы все эти мерзкие людишки не обращались к нему как к прислуге. Как отвратительно, когда каждый считает своим долгом крикнуть вдогонку: «Эй, официант!»; «Эй, мальчик!»; «Под-дайка еще кипяточку!»; «Рассчитайте нас!»; «Официант, протрите, пожалуйста, здесь!». И эти приказы донимали со всех концов чайной, хоть спина оставалась несгибаемой, а лицо непроницаемым, — выдержка Зуко таяла с каждым днем. Его бросало из огня в полымя — то охота запереться дома, ни с кем не общаясь, то желалось разгромить все Нижнее кольцо Ба Синг Се — подорвать во имя Нации Огня, избавляя Царство Земли от такой отягощающей ноши в виде вонючих позорных трущоб. Но, кажется, дядя чувствовал себя вполне уверенно и в своей тарелке. Ну да, конечно, а почему бы и нет, если он пахнет как среднестатистический житель этих помоев? — Зуко злобно смотрит на то, как дядя услужливо и почтительно общается со старым хозяином, пока он своими, уже пропахшими зловонным чаем, и вечно сырыми руками — укладывал на очередной поднос грязную обляпанную посуду. Больше всего доставляло неудобства то, что отпечатки людских губ очень тяжело оттереть, ибо они практически незаметны. И мыть все своими руками, он словно скрюченная поломойка, судомойка и уборщица в одном лице. На дворе во всю сверкали фонари, Зуко считал минуты до закрытия чайной, пока к ним не нагрянул очередной гость, ибо хозяин чайной четко поставил условие: «клиентов уважать, не выгонять. Клиенты — это прибыль, от этого напрямую зависит ваша зарплата». Ну и унизительнейшее слово — зарплата, стоило только произнести, как принц Зуко весь морщился и корчился. Докатился — он теперь за зарплату батрачит как вьючный мул, как плебей!

      — ЭТИ ЛЮДИ ИЗ ПЛЕМЕНИ ОГНЯ! — раздался недовольный окрик на всю чайную. Голос был узнаваемый, но уже давно забытый. Принц Зуко, не поведя и бровью, отставляет очень уверенно и элегантно поднос с грязной, пропахшей табаком посудой, обращая свой молчаливый, но дерзкий взгляд на рушителя спокойствия. Зуко уже начал считать себя поехавшим — настолько сильно не оставляло предчувствие, что за ним так тщательно и беспрестанно наблюдают — подглядывают даже за тем, как он сбривает надоедливую щетину и мочится в кусты. А ларчик просто открывался, — вздыхает Зуко, с непроницаемым лицом сверля взглядом ворвавшегося остервенелого Джета, что походил уже на умалишенного: он весь трясся, глаза его бегали из угла в угол, пока не встретились с жестокими неподвижными глазами принца. Только тогда Джет пошелудил тростинкой меж зубов, перекидывая на другую сторону, наконец-то обретая успокоение. Он смотрел на него неотрывно, сжимая в напряженных и уже бледнеющих руках два острых длинных крюка, словно Джет — китобой. Набрав в легкие как можно больше воздуха, Зуко приподнимает в недовольстве одну бровь, устало разминая шею, — ну вот, надо было чему-то такому приключиться, и прямо-таки под закрытие чайной! Ни минутой больше, ни минутой меньше. Вот тварь, — издевательская ухмылка, стоило Джету заорать на все помещение, переворачивая столы, раскидывая маленькие чашечки и блюдца, кроша их в осколки:

      — Я знаю, что они люди огня! — с надеждой осматривает он посетителей, желая воодушевить на революцию — напрасно расположить на свою сторону. — Я видел, как старик греет свой чай! — жухлая травинка чуть не покинула его рот, настолько бесновато и одержимо он все это говорил, не спуская дерганных глаз с Зуко, изредка переводя взор на Айро.

      — Вообще-то, он работает в чайной, — скептически подметил один из окосевших стражников.

      — Он из племени огня, говорю вам! — не оставляет попыток Джет, наступая.

      — Брось свои мечи, мальчик. Спокойно, — недовольно поджимая губы, вступился стражник, желая заломить Джету руки.

      — Вам придется защищаться, — смотрит на дядю с усмешкой и полной уверенностью, — Тогда они поймут, — маниакальным сделался его тон. — Покажите, что вы умеете, — перекрестил два лязгающих крюка, без опаски приближаясь.

      — Сейчас я тебе покажу! — вырвалось у Зуко, прежде чем огонь бурлящих вен посмел сорваться помимо его воли. Как достало! Как достало это все: мерзкая лавка, пьющий дядя, помои и трущобы, уродливый поганый шрам! А еще Зуко очень сильно устал и хотел закончить смену! Он выхватывает у недовольного и готового к нападению стражника — его палаши, грациозно утягивая из непримечательных грубых ножен, разрубая со свистом воздух, угрожающе раскидывая руки. Наконец-то! Наконец-то можно кому-то всласть накостылять, по-видимому — духи все же существуют и приглядывают за строптивым принцем Зуко. Как же мечтал все это время он ощутить холод и тяжесть металла в руках и наконец-то выказать свои безупречные умения, а не это вот все: мытье чайников и обслуживание клиентов. Да пропади оно все пропадом! — отшвыривая мирно сидящих стариков, Зуко толкает ногой стол, который стремительно полетел в сторону длинноногого Джета. Тот подпрыгнул, огибая столешницу, оказываясь рядом с принцем, жестоко вперив в него свои острые крюки. Зуко, не растерявшись, ожидая такого выпада — резким движением выставляет палаши вперед. Послышался громкий звон — металлы с воем скрестились, Зуко с воодушевленным прищуром наблюдал остервенелую помешанность своего оппонента, что так тщетно был уверен в своей победе. Всего какие-то секунды они смотрели друг на друга со смертельным вызовом, и именно в тот момент Зуко понял — никакой Азулы за таким болваном стоять не может, она хоть и дура, но не настолько, чтобы принимать в свой круг такого никчемного слабака. Он же даже еле стоит, видимо — плохо спит, — про себя оценивает ситуацию Зуко, не успев опустить взгляд, как Джет с силой отталкивает, раздраженно и неистово нападая, размахивая крюками, желая поддеть противника за шкирку. Лязг, лязг, лязг — оружия соприкасаются, отбивая нападки друг друга. Зуко уворачивается, и бьет Джета под дых, тот летит назад, опрокидывая стол, свалившись на пол, больно ударяясь головой.

      — Это был мой лучший настой! — восклицает дядя, как только вдребезги разбивается еще полный чайник, со шлепком безвозвратно разливая содержимое.

      Джет вскакивает, уклоняясь от рассекающих воздух палашей, крюком задевая лезвие меча, таща принца в свою сторону, желая выбить из его рук оружие. Зуко отпрыгивает, отбросив противника ногой, его удар попал прямо в солнечное сплетение, но Джет предусмотрительно обвесил себя броней. Расклешённые рукава и штанины Зуко развевались в движении на ветру так, словно он изящная танцовщица, что оставляла после себя лишь разрушение и беспорядок. В руках бурлила грубая сила, палаши скользили как вторые руки, второпях нанося удар за ударом, а эта песня столкновений их лезвий оглушала все заведение. Джет не сдавался и отказывался примирительно сложить крюки, но Зуко так распалился, что не успел бы пощадить Джета, снося ему полголовы. Грубо вытолкав нападающего на улицу, Зуко метит Джету прямо в лицо, тот ошеломленно отступает, выронив из уст, наконец, надоедливую тростинку, запнувшись о борта городского фонтана, с ошарашивающим всплеском — свалившись в воду. Зуко не планировал прекращать, опуская ножи прямо в прохладную влагу фонтана, неистово жаждая наколоть противника. Джет вскидывает вверх руку, зажимая острый крюк, практически задевая принца, выныривая гордо и с легкостью птицы, взметнув в прыжке, с чувством нанося удары. Один, второй, — звон оружий не прекращается. Взволнованная толпа выкатилась из пострадавшей чайной, люди охали и хватались за лица, трепеща от каждого нового удара, что приходилось стерпеть их молчаливому и загадочному официанту. Сквозь горящие фонари ночного Ба Синг Се, Зуко в деталях видел, как взыграла неистовая буря в глазах Джета, что ревниво боролся за правое дело, абсолютно и совершенно не принимая отказа. Они с разбегу столкнулись своими звенящими оружиями, неотрывно заглядывая друг другу в глаза, и тот огонь, что плясал на задворках каждого, мог с лихвой спалить все Царство Земли. Ненависть Зуко достигла, казалось, своих пределов, стоило Джету лишь отдаленно напомнить о сестре, Джет также как она — бахвально и неповторимо играл бровями. У Азулы имелась излишне подвижная и исключительная мимика, только сейчас — в отрыве от нее, он осознал, насколько его сестра красива. Красива настолько, что этой обманчивой наружностью можно завоевывать не только людей, но и города. Отбивая каждый выпад, Зуко попытался напасть исподтишка, ныряя лезвием смертоносно в спину, но, предугадывая и опережая — Джет отражает атаку. В какой-то момент они столкнулись спинами, по разные стороны скрещивая ножи, отбиваясь и нападая, отбиваясь и нападая.

      — Бросьте оружие! — толпа в поклоне трусливо разошлась, пропуская двух напыщенных господ, коих покрывало мрачное облачение. Зуко резко остановился, отбегая от последней нападки Джета, прежде, чем его крюки намертво воткнулись в камни мостовой. Зуко покосился на людей, что цепочкой, с молчаливым ужасом в глазах, медленно бросились в рассыпную, стоило этим двум подозрительным мужчинам выступить из тени. На первый взгляд — ничего из себя не представляющие, кроме лживых поборников морали, кажется, Зуко уже смел наблюдать их одеяния среди нищебродов Нижнего Кольца.

      — Арестуйте их — они из народа огня! — бросился к ним в надежде Джет, выглядя при этом таким жалким, таким убогим, что он лихо сошел бы за сумасшедшего. Зуко безропотно обернулся на дядю, который не дрогнул ни на мгновение, оставаясь все таким же уверенным, скрываясь под маской наивности и безучастности.

      — Бедный мальчик ошибся, — развел руками дядя, что вызвало у Зуко удивленную усмешку: дядя умышленно сдает невинного с потрохами этим странным типам, только, чтобы тот не мешал жить. Наверное, это правильное решение, но ведь дядя всегда раздает праведные советы, поправляя, подсказывая и убеждая встать на путь безвозмездности и всепрощения. Где-то не сходится — как ни крути. — Мы простые беженцы, — каким же лживым сделался его обомлевший просевший голос, дядя выглядел словно неприступная девчонка, что пострадала от рук негодяя.

      — Этот юноша разрушил мою чайную и напал на моих работников! — подал голос недовольный работодатель, на что Зуко даже не отреагировал, сверля взглядом побежденного и загнанного в угол Джета. И картина эта была столь сладка и приятна, что принцу Зуко желалось не останавливаться на достигнутом. Огонь злорадства и отмщения вздымал грудь чаще, заставляя глаза выдать истинную радость хитрым удовлетворенным прищуром. Да! Так его! Так! — хотел в довесок добить Джета, вспоров тому горло, дабы продолжить нечестную экзекуцию над невинным. Он не невинный, он хлыщ и прохвост, которому есть, о чем умолчать.

      — Это правда, господин — мы все видели, — отозвались стражники, вставая на сторону дяди, который без тени смятения с широко раскрытыми глазами за всем с интересом наблюдал. Дядя знал, что Джету нужен Зуко, дядя оказался ревнив и такое он не прощал. Зуко еле заметно ухмыльнулся, — ловя себя на мысли, что старик тот еще подлец. — Этот безумец напал на лучшего чайного в городе!

      — О, как это мило… — зарделся Айро, прикрывая в смущении глаза.

      — Пошли с нами, сынок… — люди в черном попытались подойти к Джету, но тот не желал сдаваться без боя, выворачивая одному из них руку, с отчаянием взывая к их голосу разума, чем только взбеленил опасного вида мужчин. Они отпинали его прилюдно, заломив руки до скрежета лопаток, отчего Джет громко на всю улицу закричал, все еще не оставляя попыток быть услышанным. Они обездвижили его, протащив по земле за шкирку, словно взбесившегося зверя, закинув грубо в повозку, запирая в клетке, откуда он трусливо и с отчаянием поглядывал на тех, кто были главными виновниками его заключения. Зуко показушно отбросил чужие мечи, с пренебрежением перешагивая, отмечая, насколько грубая и топорная в них сталь, насколько дешевы они были — даже в руке держать неудобно.

      — Вы не понимаете! Они из народа огня! Вы должны мне поверить, — с мольбой кричал Джет, вызывая уже лавину сочувствия у собравшихся зевак. Зуко довольно хмыкнул, провожая неудачника-Джета садистичным взором истинного победителя и несгибаемого монарха. Таким как Джет — очень догадливым — место в кандалах, ибо нечего быть такой невыносимой зазнайкой, пусть скажет «спасибо», что Зуко не выбил ему глаз или не вывернул наизнанку колено. Гаденыш — пусть гниет в тюрьме, — возвращая себе безупречную невозмутимость, приглаживая встрепенувшиеся волосы, принц Зуко чувствовал себя на высоте, особенно, когда смотрящая толпа, воспринимала его как героя, начиная заливисто аплодировать, принося хвалебные оды и благодарности. Зуко лишь сдержанно кивнул не глядя в ответ, с одной стороны: воспламеняясь такой горячей бурлящей спесью самого Хозяина Огня, с другой же — невыносимо смущаясь, желая забиться в нелюдимый темный угол, дабы никто так пристально его не рассматривал, особенно — этот идиотский шрам…

*      *      *

      «Даже не вздумай приказывать мне… Ты же знаешь, меня не остановить. Во мне течет твоя королевская кровь, желание пойти против чьих-либо слов — сильнее меня. Не обессудь, отец, поверь, я все делаю правильно… Дядя уже бесхребетно пошел на поводу у своих нелепых чувств, вернувшись в Страну Огня с громким позором, который мы не можем себе простить и по сей день. Я — никогда. Ты услышишь шум моей громкой победы в твою честь!», — его глаза судорожно бегали по каждой строчке, пока, дойдя до последнего слова, Озай резко не одернул хрустящий листок, в мгновение ока поджигая, уничтожая любую сентиментальную пыль, что порождала в нем бурю эмоций. Она не просто ушла — она отвергла его опасения, она не захотела оставаться подле и позволить позаботиться о ней… Азула уже так давно не может надолго осесть во дворце, постоянно убегая… — взор Озая падает на ветвистый внутренний дворик, в котором всего пару дней назад обитал последний хозяин рек. А когда-то… — запнулся Озай, переступая через себя, — здесь — в этой части дворца, что была долгие годы замурована для остального мира, — проживал неуправляемый бесноватый Азулон… В том месте, где возлежал дракон Азулы, на невысоких тонких ветвях раскачивались азулоновы клетки, в которых заключенными были маленькие желтые птички, что наперебой от страха стрекотали. Азулон так и не ответил: зачем столько птиц? Азулон солгал бы, если сказал, что любит животных — наглое и беспринципное вранье. Непокорная дочь, — моментально вспыхнул гнев в его глазах, а вена на лбу так явно очертилась, что, приходя в неконтролируемый ужас от того, что, кажется, он перестал управлять хоть чем-то, кроме своей страны — угнетало и бередило, словно глубокая рана. Она ни во что не ставит его слова, она опирается лишь на свои амбиции, прямо, как ее мать! — сжимает догоревший пепел, кроша гневливо в пыль, хватая первую попавшуюся вещь с ее тумбы, швыряя в стену, ненавидя себя за то, что все так, что попыток сделать шаг назад — больше нет. Казалось, что чем больше времени он один — тем быстрее подкрадывалось звенящее пугающее одиночество, такого не должно было быть… Все должно было быть не так, если бы он только сдержался в тот день… Ни минутой более не задерживаясь, Озай удаляется прочь, неся себя нарочито важно и непреклонно, раздражаясь на подданных, что попадались его несдержанному взору. Он шел быстро, твердо и уверенно, без оглядки отдаляясь, испытывая мучительный стыд, от того, что Азула беззастенчиво бросила его, от того, что она опозорила его, выставляя в который раз идиотом. Она делала лишь то, что считала нужным, игнорируя, обманывая и молчаливо огибая любой маломальский запрет. Длинные, пугающие своей пустотой коридоры, уводили своего Хозяина Огня все дальше и дальше — в самую сердцевину дворца. Стоило оказаться в этом месте, как сделать вздох становилось безнадежно труднее и труднее. Вот уже показалась такая незабываемая дверь, за которую нога не ступала вот уже много лет.

      — Ваше величество, позвольте открыть вам дверь? — послышался тихий трепещущий голос слуги.

      — Пошел прочь! — грубо, обезличено и гневливо бросил Озай, неприкосновенно храня, как зеницу ока, эту часть дворца.

      Дверь с натяжным свистом открылась, он вошел так безропотно, переступая такой мучительный порог не только ее комнаты, а собственной боли, которая тут же отдалась в грудине. Светлая и просторная комната, такая стерильная, что воздух здесь казался неживым — замершим. Озай остановился, вспоминая ее отбегающий игривый силуэт, в котором она так лукаво поманила его одним лишь пальцем, кроме надменного смеха не даря ничего. Не осталось ни единой побрякушки, что напоминала бы о ней — Озай был в таком глубоком отчаянии, даже сейчас — видя, что все кануло, что все пропало — ни единой вещи, которая хоть как-то была связана с нею. Ничего не осталось. Он грузно и трагично присел на край ее кровати, с чувством трогая заправленный бархат, борясь с рвущимися наружу чувствами. Он с поражением прикрыл руками лицо, поникнув в импровизированной спасительной темноте собственных ладоней, надрывно и так гулко рыдая, все еще не в силах отпустить и залечить такую явную и зияющую в душе потерю. Только не ее… За что? Он был так глуп, он поступил так спонтанно, так горячо и необдуманно, что расплачиваться за совершенный грех ему придется и по сей день. Только лишь Азулон, с проклятым смехом на устах взирает на него с загробного мира, с издевками пританцовывая, выжимая из своего младшего сына бурные неостановимые слезы. Его плачь был словно шторм, словно самая лавинообразная волна — она захлестнула с головой, топя в омуте печали и тоски, невысказанных горестей и все еще не умирающих надежд. Он ведь так и не сказал ей… не сказал… не успел! Когда Азулон с хищным плотоядным оскалом сообщил ему то, что так судорожно он лелеял и хранил долго в тайне — Озая как током прошибло, он было возненавидел Урсу, желая ее растерзать, утопить, изничтожить, моментально сникая любовью и пониманием, ведь она ни в чем не была виновата… Ни в чем, только в одном — она часть королевской проклятой семьи. Он бы отдал сейчас все, только бы хоть одна побрякушка, которую смыкали ее тонкие прелестные пальчики оказалась здесь — прямо здесь, чтобы он мог прижаться щекой, горько и долго рыдая, да так, как рыдают дети, стоит им утерять самое близкое и дорогое — маму. Это идиот Айро — он воспользовался слабостью и проявил власть, в приказном порядке измываясь и калеча все то, что хоть на долю секунды могло напомнить о ней. Озай любил ее безумно, не находя в себе сил проститься и принять поражение — он проиграл Азулону. Старик просчитал все ходы наперед, вынося свою персону на троне, хоть и погребальном, но он добился своего — он выковал из собственного сына — несчастного, но жестокого человека, чья душа уже никогда не найдет покоя. Азулон знал все с самого начала, он испугался того, насколько сильны и неразлучны оказались они с Урсой — разделяя и разводя их по разные стороны баррикад. Дура, какая же она была дура, а казалась такой умной, а она всего лишь трусливая вошь — что бежала, как только запахло жареным! Неудивительно, что сгинула она моментально, скорее всего, безвозвратно умерла. С красным встревоженным лицом, подавляя удушливые всхлипы, он идет вдоль всей мебели, касаясь прохлады наполированного дерева только лишь кончиками пальцев, останавливаясь, как только достигает небольшого неприметного комода, вдоль которого восседало огромное вытянутое зеркало. Взглянув в свое жалкое удрученное отражение — Озай отворачивается, в презрении выругавшись — настолько его вид был паршивым и зачуханным. Одергивая резко ящик, тот со скрипом выдвигается, а на самом дне покоится сложенный в несколько раз лист пергамента, протягивая холодную руку, выуживая из темноты пыльных лет, он разворачивает тот возмутительный документ, который успел подписать охваченный безумием отец. В последний год своей жизни Азулон уже мало напоминал человека — только безумного старика, что тешит свою скуку на троне, раздавая сумасбродные приказания. Отец уже с трудом держал перо в руках, длинными нестриженными ногтями скребя по пергаменту. Озаю первым делом на глаза попадаются царапины и вмятины, что оставляли его корявые пальцы. Разворачивая полностью, Озая встречает рукописный малоразборчивый почерк:

Царский указ:

      Властью данной мне, с молчаливого согласия духов, я — Азулон I, первый от своего имени, несгибаемый самодержец всего Народа Огня и присоединенных колоний, приказываю:

      Назначить своим приемником, на должность Хозяина Огня в управлении Огненной Нацией и всеми захваченными колониями — жену моего младшего сына и мою невестку — принцессу Урсу. При и после смерти моей закон вступает в силу и новым Хозяином Огня приказываю короновать принцессу Урсу. Кто откажется присягнуть ей на верность — тот идет против воли Хозяина Огня, ныне правящего — Азулона.

      Коронация — красивая формальность. Печать и собственноручная подпись давала этой необъяснимой писульке неоспоримую юридическую силу и власть… когда-то… — Озай опустил голову, с тяжким вздохом присаживаясь на ее мягкий нетронутый пуф. Этим документом с ехидством тыкал в лицо Озаю Азулон, на последнем издыхании жутко и клокочуще посмеиваясь, не зная, что дорогая Урса к вступлению на трон — давно таинственно сгинула. Посадить на трон девчонку, не знавшую, что такое истинное бремя власти, чем чревата неправильная внешняя и внутренняя политика… Урса ведь даже не знала, где на карте находятся острова Народа Огня! Она не отличала их от земель Воздушных кочевников, она ничего не смыслила в управлении страной и абсолютной монархии. Одной своей нелепой выходкой, Азулон ставил невестку под большой смертельный удар, это неизбежно привело бы к перевороту власти. Айро не оставил бы это так просто, как бы он не кичился обратным. С Озаем ему не совладать, но Урса была бы слишком легкой добычей. Он вздрогнул, как только снаружи кто-то так настойчиво постукивал в дверь.

      — Как ты смеешь вмешиваться? — раздраженно встал Озай, сминая уже ветхий растрепанный документ, швыряя обратно в ящик.

      — Господин, прошу меня простить, советники прибыли. Все ждут только вас, — затараторил дрожащий, практически плачущий голос прислуги. Ничего не ответив, Озай распахнул дверь, бросив презрительный взгляд на слугу, что тотчас же в поклоне отошел.

      — Я что говорил? Прочь из этой части дворца! Здесь запрещено находиться, — гаркнул бесчувственно, отдаляясь. — Прикажите запереть эту дверь.

      — Как скажете, господин, — раскланялся в извинениях.

      — Почему дверь оказалась не заперта? — остановился Озай, грозно приблизившись.

      — Она была заперта, как вы и приказывали, — обезоружено поднял руки. — Просто горничная убиралась, забыла, видимо.

      — Передай ей, что она уволена, — с ледяным спокойствием продолжил свой путь, гоняя мысли о настигающем прошлом, правильно говорят: прошлое умеет ждать, с каждым прожитым днем — кошмарами всплывая во снах. Озаю казалось, что жизнь взыскивает с него, отбирая самое важное и самое ценное, сначала жену, теперь еще и дочь. Двери в мрачный кабинет отворились, и, деспотично и своенравно держась, Озай переступил обитель своей приемной, окидывая взглядом огромную развернувшуюся на круглом столе карту, по разные стороны от которой выжидательно и с воодушевлением на него глядели умудренные и проверенные временем советники. Одним жестом руки, Озай приказывает всем сесть, а у самого ноги одеревенели и сердце выпрыгивало из груди, он отходит к окну, пряча свое истинное, израненное потерей лицо в невеселом пейзаже, находя все безвкусным и раздражающим, оборачиваясь ко всем принципиально спиной. Он не хотел этой встречи. Он вообще ничего не хотел, пробираясь до самых мельчайших крупиц ненавистью ко всему живому, в отчаянье желая только одного — спалить все дотла, да и с выигрышем остановить наконец эту безумную махину, под названием война.

      — Господин, Царство Земли… — опять этот донимающий писк со стороны.

      — Будет взято, — отрезает на корню.

      — Но бур… Мы пошептались и решили, что не стоит полагаться только лишь на деликатные способности принцессы Азулы. Ее нужно подстраховать, к чему такие риски? Секретность может сыграть и в обратную сторону — это долго.

      — Не дольше чем столетие, в котором купается эта война. Вот если у принцессы не получится, тогда воспользуемся буром, — подытожил Озай, все также стоя ко всем спиной.

      — Есть еще одна весть, Ваше Величество… — как-то странно оборвалась начатая фраза на корню.

      — Я жду, — вздохнул недоуменно Озай. Позади послышались нервные перешептывания и волнения, пока Озай упорно продолжал игнорировать чужой напускной страх.

      — Дело в том, что царь Куэй предлагает вам заключить союз… — обрывается на полуслове, вызывая у Озая усмешку.

      — Как интересно, Ба Синг Се решил пасть добровольно, — воодушевился.

      — Почти, повелитель. Царство Земли готово вступить с Народом Огня в тесные отношения, поддерживать, в замен на мирное урегулирование конфликта…

      — И как же Лонг Фэнг, вернее — царь Куэй собирается это сделать? — очередной смешок, что вызывает у всех присутствующих трепетный ужас. Совет зашептался еще сильнее, что гулом пронеслись их неразборчивые опасения и возмущения.

      — Царь Куэй просит вас заключить брак с одной из его сестер. Ваше Величество, простите, за то, что я вынужден вам это сообщить, — согнулся тотчас же советник, боясь праведного гнева господина, что обрушивался на каждого, кто хоть изредка упоминал о подобном. — Вместе с послом было выслано письмо и требование было лишь одно: лично в руки его величеству… — упер о стол длинный оплетенный изумрудной лентой свиток, откатывая его к пустому месту, которое неизбежно принадлежало Хозяину Огня. Озай повел ухом, слыша, как шелестит закружившаяся бумажка. Одними пальцами он останавливает трепещущий документ, скрепленный горделивой печатью Царства Земли, неспеша и даже не оборачиваясь, не выказывая ни малейшего интереса, поднося ближе. Бесцеремонно ломая печать, Озай разворачивает длинный свиток, с которого на него таращились идеальные каллиграфические письмена Лонг Фэнга, почерк этого выскочки невозможно спутать с детским неуверенным почерком царя Куэя. Озай уже представлял, скорчившуюся важную физиономию Лонг Фэнга, с которой тот в жестокой глумливой манере обращался к нему.

      «Достопочтенный Хозяин Огня Озай, до меня дошли слухи, что вы огласили свою новую преемницу… помнится мне, что вы — одинокий волк, даже без сына остались — какое горе, примите, мои искренние соболезнования…», — Озай стискивает от злости зубы, желая вызвать надутого Лонг Фэнга на смертоносный Агни Кай. Вы только посмотрите, как этот хлыщ смеет надменно и презрительно смеяться над ним. — «Вашу страну неминуемо ждет поражение: стены Ба Синг Се — нерушимы, Дай Ли дадут отпор, стены священны — они нас защитят. Подумайте, может не стоит даже начинать наступление, мы можем договориться бескровно — на берегу, ведь вашей стране не помешает такой сильный и мощный союзник — как Царство Земли. Я готов даровать вам многие блага обширных территорий — мы все еще можем пойти на переговоры, только если будет выполнен ряд неукоснительных условий, подписанный на мировом уровне, при которых нашу землю не коснется рок войны: жители будут в порядке, царь Куэй и его династия не пострадают, а автономия Ба Синг Се не упразднена. В Ба Синг Се войны не было и не будет!», — а этот щегол абсолютно и невероятно нагл, да и самонадеянности ему не занимать. Руки Озая забурлили, налились яростью, желая поджечь тусклую бумажку, на которой так безропотно неверный пишет свои указания, посмеиваясь, уверившись в своей непобедимости. — «Без здравствующего сильного наследника вашу династию неминуемо ждет поражение. Ваше решение о передаче трона дочери — неизбежно не поддержит народ, вас не поддержит совет. Вы встанете один против всех, ваша единственная дочь будет вынуждена претерпевать расколы, бунты и перевороты, и в лучшем случае ее сошлют, а в худшем… Подумайте, разве этого вы ей желаете? Бремя трона не для хрупких женских плеч. Я предлагаю вам взять в жены одну из прелестных сестер царя Куэя. Соглашайтесь, давайте породним две сильные здравствующие династии, это породнит и нас с вами, так как для вас не секрет — моя горячо любимая жена тоже является одной из многочисленных сестер царя Куэя. Только лишь Хозяин Огня с кровью магов земли в жилах — сможет подчинить наш гордый и несгибаемый народ. Соглашайтесь, Озай, вы ничего не теряете, вы лишь приобретаете, а это: бескровную победу, поддержку царя земли, привилегии царства земли, новую жену и прекрасных новых наследников — за которыми вы признаете право первенства (одно из условий мирного договора), тем самым вы спасете и дочь. Не горячитесь, подумайте, может, стоит решить вопрос демократией?..» — Озай ощутил, как ударной волной подскочило его давление, окрашивая лицо в бардовый, как царственный бушующий огонь желал внимать мукам столь непосредственного и уверенного в своих словах Лонг Фэнга. Он хотел выйти из себя, разгромив эту комнату, перевернув стол, поджигая того, кто передал ему такое гнусное и оскорбительное письмо. А что, если его послы в сговоре с Лонг Фэнгом и желают грубо над ним посмеяться? — Озай с остервенением сжал папирус, моментально поджигая, не спуская выжидательного взгляда с каждого своего подчиненного, встречая лишь повиновение и скорбь в глазах смотрящих.

*      *      *

      — Не знаю, племянник, заметил ты или нет, — начал было Айро, отрывая принца Зуко от рутинной и надоедливой работы, с которой кости и мышцы ломило. Его мышцы достойны большего, чем отдаваться на растерзание низкооплачиваемому и бесполезному труду. — Но в нашу чайную под моим и твоим, — поиграл хитро бровями дядя, подбадривающе пихнув плечом, — надзором стало все больше и больше приходить посетителей. Ценник значительно возрос. Наш хозяин чайной — Пао, даже удивлен столь огромному спросу. Это все твоя придирчивость к чистоте, делает свое дело, — подхалимски заметил дядя, не вызывая у Зуко ни единой эмоции, кроме раздражения. Руки нещадно ныли, кожа стиралась почти до дыр. Нет, это не руки принца, это руки гнусного пролетария гетто, — с ненавистью поглядывает на ладони, покрытые ссадинами и ноющими трещинами. Зуко без конца терпел жгучую боль, стоило ране отсыреть, ведь в нее то и дело норовила попасть какая-нибудь дядина гадость, особенно, если спиртовая. Зуко угрожающе поиграл желваками, окидывая взором посетителей чайной, уже давно готовый плевать в кружки знатного населения Ба Синг Се, а, может, стоит помочиться им в заварку или опустить в их чашки холодные потные тестикулы?.. — принц не мог унять свое разочарование каждым прожитым днем в Ба Синг Се, что казался дурнее и невыносимее предыдущего. Жизнь на королевском корабле была в тысячи раз лучше, чем житье в одной лачуге с кряхтящим шумным дядей, который то и дело храпел на все общежитие, от ярости — соседи даже не гнушались кидать что-нибудь в окна или стучать в стену, не говоря уже о том, что дядя слишком нечистоплотен. Развел на общем подоконнике с десяток дурных растений, от которых только неприятный запах, насекомые и грязь. О духи, а насколько же осточертело ходить в общий туалет на этаже — не передать словами: вечно изгаженный издристанный горшок, где не найти и листка, которым можно было бы подтереться. Дядя после какой-нибудь беспробудной попойки с соседями всегда надолго закрывается в туалете с небольшой, но толстой книжечкой, и было бы чудесно, если бы он ее читал, — Зуко тоже наивно полагал именно это, пока не заметил, с какой периодичностью стало редеть содержимое обложки. Марать искусство для таких позорных целей… — вздохнув, насупившись от омерзения еще сильнее, стоило дяде с заботой и воодушевлением коснуться плеча племянника, как Зуко настырно отодвинулся. И этот человек еще что-то будет говорить о непристойности его отношений с сестрой, дядя, побойся духов!

      — Я не придирчив к чистоте, просто мне противно находиться в столь скотских условиях! — выругался надменно Зуко, хватая полотенце, неожиданно огрев дядю по плечу, на что тот громко рассмеялся, в шутливой манере грозя пальцем.

      — Заметил? — на ухо шепчет дядя, довольно поглядывая на уже дошедший чай, размеренно помешивая. — Пао теперь разделил время приема граждан: Верхнее кольцо — непосредственно первая половина дня, так как они более свободные и ленные люди, а Нижнее кольцо — уже после полудня, до наступления темноты, когда весь народ сбегается после тяжелого рабочего дня хлебнуть глоток-другой, — дядя был так воодушевлен, что Зуко отказывался в это верить. Он с тяжким вздохом облокотился на тумбу, прикрывая от усталости, изнеможения и просто отчаяния — ладонями лицо, растирая удрученно, задевая тут же занывший шрам. Да, дядя со своими экспериментами чуть не сделал хуже — неизвестно какой дряни приложил к лицу Зуко, уверяя, что оно избавит его от бугристости рубца. Если бы все было так просто… — вместо этого принц чуть не получил новый ожог. Пришлось долго прикладывать лед, так, вроде бы — ничего не видно, но Зуко казалось, что шрам стал более красным, он горел и обжигал изнутри, стоило дотронуться. Дядины эксперименты с настойками и травами — полное разочарование — ни один рецепт не помог, не то что убрать, но даже сделать менее заметным этот кусок отвратительной оплавленной кожи. У него уже просто опускались руки, жизнь виделась непроходимыми дебрями, в которых нет ничего, кроме страданий… Он так заработался, что смыслом его существования каждый солнечный день становится только лишь абсурдное: помыть, прибрать, обслужить, сдать кассу, закрыть чайную.

      — Пао стал получать хорошую прибыль, — отнял от лица руки Зуко, подпирая подбородок, встречая бесстрастно нового клиента, что переступил порог заведения. — Вот только ни тебе, ни мне — зарплату не повысил. Даже на чайную ни монеты не потратил… — скривился в непонимании.

      — Зато он повысил меня в должности. И все же мой рабочий день стал чуточку, но дороже… — радостно ставит племяннику подоспевший ароматный чайник, отечески наставляя.

      — Ты мне об этом не сказал, — сощурился Зуко.

      — Э… ну… я хотел сделать тебе сюрприз, но ты все, как всегда испортил! Всю интригу нарушил, — карикатурно схватился за голову дядя, с новой силой хлопоча над чаем, наспех закрываясь от Зуко, отворачиваясь и не смотря в глаза.

      — Знаю я, на что уходит твоя небольшая надбавка, можешь не отпираться, — не удосужившись даже оглянуться, Зуко умело и очень грациозно берет поднос одной рукой, в маневре огибая столики, подливая с каменным лицом каждому, кто подставлял пустые кружки. Посетители даже не замечали его, молча оставляя деньги на столе, которые приходилось унизительно собирать. Не верилось, что такова судьба — это то, к чему он пришел. Упасть с такой высоты, чтобы в дребезги разбиться в осколки. Из этого угнетающего места выхода нет, — кривит он надменно губы, не глядя чеканя шаг в сторону поднятой в призыве руки.

      — Вы такой крепкий и сильный… не устаю за вами наблюдать, — разразился ее милый тревожный от смущения голос, стоило Зуко приблизиться со всей своей безрадостностью и угрюмостью. Прищурившись, сдерживая очень рвущийся наружу порыв — схватить назойливую девчонку, да вытолкать за пределы чайной, запрещая приближаться и на километр, — он очень сдержанно в благодарность кланяется, оставляя ей полный чайник, не желая быть у нее в услужении. Странная безбашенная девка, что нескончаемо таращится из-за угла. Она в растерянности поглядела на чайник, который, наскоро удаляющийся Зуко — без объяснения оставил, заставляя недоумевать. Как странно… — прикусил неслучайно язык Зуко. Эта девица не спускает с него глаз с того самого момента, как открылись двери чайной с дядей под руководством. Она всегда подхалимски оскорбляла его чаевыми, мило улыбаясь, но не решаясь заговорить. Она выжидала! — напрягся Зуко, оборачиваясь ей вслед, находя ее волнительный трепещущий взгляд на себе. Ей что-то нужно. Вот оно! Как же он не догадался — это очередные прихвостни Азулы. Ему еще там — на вокзале все чудилось и виделось, как кто-то незаметно и так наважденчески не сводит с него глаз. Все правильно, все так, как он и думал — Азула хочет удостовериться, что он и есть Синяя Маска. Эта девчонка — шпионка… — его крупные быстрые шаги тотчас же привели к невозмутимому и довольному дяде. Старый баклан бездумно и бесстрашно лез на стремянку, доставая припрятанные коробки с сухими листьями и гремящими бутылками — этот идиот на все готов ради своего дурацкого пойла, — закатил глаза Зуко, нервно ставя поднос на тумбу. Это шанс либо бежать — наконец-то, — с радостью подумал Зуко, — либо выйти на переговоры с Азулой…

      — Дядя, у нас проблемы! Нас раскусили, — аж весь затрясся, а морщина меж бровей стала такая яркая, такая глубокая, Зуко как взбесившийся схватил Айро за руку, сжимая слишком сильно, стаскивая со стремянки. — Не оборачивайся! — в приказном тоне одернул. — Та девушка, за последним столом — она знает, кто мы такие. Не смотри на нее! — рыкнул, как только дядя с предательской ухмылочкой решил сделать по-своему.

      — Ты прав, Зуко — я не в первый раз ее вижу, — расхохотался пуще прежнего, вводя принца в ступор таким насмешливым тоном и довольным лицом. — Сдается мне, что она в тебя влюбилась, — пуще прежнего расхохотался, незаметно кивнув Джин, видя, что она стала немедленно и очень приглушенно подходить.

      — Что?! — он почувствовал себя так по-дурацки, так глупо, что хотелось провалиться сквозь землю. А дядя довольно потирает ручки, в предверии новых наставлений.

      — Спасибо за чай, — неожиданно разразился ее смеющийся, но очень бархатистый голосок. Зуко передернуло, он обескураженно обернулся, а на лице вырисовывалась тревога и непонимание. — Как тебя зовут? — положила она пару монет, беззастенчиво уставившись на принца. — Ты был очень добр ко мне — не пожалел и целого чайника.

      — Да, он такой — очень щедрый и галантный молодой человек, — вставил свое слово дядя, вызывая у Зуко скребущее на сердце чувство, словно его предали, а еще, будто над ним всей чайной посмеиваются. Мысли горячей волной охватили, вызывая непрошенные стыд и виновность. Как так? — бросил он беглый взор на посетителей, и ему упрямо виделось, что все они с осуждением и издевкой смотрят. Смотрят и осуждают, убеждая принца в том, что они все про него знают… что он жалкий никчемный неудачник, который даже не может совладать с настырностью старика.

      — Меня зовут Ли, — переводит внимание на девчонку, а ее чистые открытые глаза заставляют Зуко напрячься, ведь сладка была мысль: спрятать от нее неуверенность собственных глаз.

      — Привет Ли, меня зовут Джин, — она была настроена очень серьезно, она всячески вкладывала в свой припеваючий голос нотки манящего кокетства. — Спасибо, и… может быть, как-нибудь погуляем вместе?.. — он хотел без объяснений отказать, впадая в ступор, не зная, как сделать это более учтиво. Пока он всем телом гнусно мялся, упорно желая закрыть уши и бежать — бежать подальше от чайной, подальше от города, дядя, не теряя и секунды, всплеснул одобрительно руками:

      — Он согласен! — на этих его словах, Зуко резко обернулся на дядю с уничтожающим убийственным взглядом, желая разбить все его припрятанные по дому бутылки.

      — Класс! Встретимся на закате, у чайной, — она помахала рукой, безотрывно смотря лишь только на Зуко. Он таращился ей вслед, запоминая, как перекатываются ее лихие бедра, обтянутые струящейся тканью. Она шла неспеша, очень уверенно — так, чтобы он мог хорошенько запомнить все ее неоспоримые преимущества.

      — Ну что? Понравилась? — захлопотал вокруг дядя, копошась в ящиках с сухим чаем.

      — Задница у нее что надо, — бесстрастно подметил, давя ехидный смешок, кажется, пропадая в сладострастых исступленных и пошлых фантазиях. Ему доставляло удовольствие одна только мысль о том, какое у нее все там — под одеждами, сокрытое и спрятанное. Она, наверное, будет яростно отбиваться, кричать и всячески защищаться, не сдаваясь в лапы грубости Синей Маски так просто. По ней видно, что она бойкая, — Зуко продолжал таращиться в одну точку, расплываясь в мечтательной улыбке, представляя, как наточенные лезвия мягко войдут в ее тучные бедра, как плавно рассечется горло, как изысканно украсит ее лицо алый цвет. На одних только мыслях о таком кровожадном и смертоносном доминировании — его пробирало в самих чреслах, там разгоралась такая безудержная и сладкая похоть, что он готов был прямо сейчас душить ее в подворотне, окунаясь углом своей агонии в ее мягкие горячие внутренности.

      — Ты так особо не горячись, вдруг Пао услышит, — цыкнул на него Айро, окидывая осуждающим взглядом.

      — Пао? Причем здесь он? — а Зуко тут же подошел, вопрошающе не отводя глаз.

      — Что-что, дочка это его — Джин, — шепотом затараторил. — Та самая, про которую я тебе и говорил, между прочим, — он сделал осуждающий взгляд, кривя губы. — Очень славно, что вы идете на свидание…

      — Это не свидание! — мгновенно вышел из себя. — Сдается мне, что это ты ее надоумил, глупый старик, — недовольно цокнул языком, желая схватить дядю за пазуху и вышвырнуть на улицу, хорошенько наподдав, чтобы меньше болтал, чтобы меньше ерунды всякой делал. — Ты уже совсем человеческий облик теряешь, — презрительно указывает на те бутылки, что он так застенчиво достает.

      — Это для посетителей, ты же знаешь — мой особый рецепт, — настырно стал защищаться Айро, открывая дверцу тумбочки, с любовью ставя каждую.

      — Да-да, особый, собрал вокруг себя пристрастившихся к этой дряни пьяниц — и так беззастенчиво сосешь из них деньги, которые, кстати, идут в карман к заносчивому Пао и его дочурке! — а Зуко распалился не на шутку, начиная привлекать к себе слишком много внимания.

      — Тише, не надо так переживать, — в примирительном жесте поднял ладони Айро. — Тебе сегодня еще с Джин встречаться.

      — Я не хочу с ней встречаться! — опять повышает голос, доставляя Айро хлопот своим поведением. Он грубо хватает племянника за шиворот и тащит в кладовую. Раздался громкий шлепок, — Айро беззастенчиво влепил Зуко пощечину.

      — А ну перестань вести себя как недоумок! Соберись. Это наш шанс выбраться за пределы этого гнилого района! — сурово смотрит, притягивая к себе, раздраженно шепча. — Ты должен понравиться Джин — хочешь этого или нет. И ты женишься на ней, если того потребует ситуация! — встряхнул его, а Зуко сопротивляется, гневливо отпихивая, в ответ вздергивая. Меж ними завязалась разъяренная потасовка. — Я знаю, о какой грязи ты думаешь! — а дядя грубой мертвой хваткой клещами вцепился и все никак не отпускал. На этих его словах, Зуко ошеломленно поник, кажется, готовый слезливо расчувствоваться, стоило ему вспомнить о том, как давно он не видел свою непревзойденную и неповторимую сестру. Он старался, очень старался не думать о ней, ибо эти думы угнетали, делая узником собственной тюрьмы.

      — Я ни о чем не думаю… — бесстрастно и очень поникши ответил, полностью расслабившись, давая дяде окунуться с головой в горящую виновность.

      — Прости меня, Зуко, — тут же крепко обнимает его, в неверии качая головой. — Я был не прав, — зарыдал у него на груди, а Зуко на это лишь устало вздохнул, отчужденно переводя взгляд — ему было противно. Невыносимо. — Просто сходите погулять. Я тебя ни к чему не принуждаю, — поправляет ему рубаху, передничек, который, чуть было не разорвал.

      — Эй! Простите! А можно еще чайку «Багряный закат»? Тут есть кто-нибудь? — послышалось снаружи, Айро и Зуко тут же обернулись в сторону голосов, что, кажется, становились громче.

      — Ну все, давай не ссориться. Иди, обслужи их пока, — приходит в себя дядя, протирая мокрые от слез глаза. — Я сейчас выйду, нужно сделать три новых чайника. Работы очень много…

      Как только отвратительный рабочий день был почти окончен, дядя выпроводил племянника, подобрав ему один из самых новых костюмов, что удалось урвать на барахолке. Какая отчаянная гадость — одеваться в обноски. Они пахли чужим немытым телом, от этого у Зуко разыгрывалась непреодолимая тошнота. Но дядя был непреклонен, вооружившись мелким, с частыми зубчиками гребешком, обмазывая густо бриолином волосы. «Мне не идет прямой пробор!», — возразил Зуко, стоило дяде с силой больно пригладить волосы на разные стороны, игнорируя возмущения племянника. «А, по-моему, очень даже мило», — широко улыбнулся дядя, наставляя и подбадривая, уже просто выталкивая борющегося с ним Зуко, с громким хлопком закрывая дверь прямо перед его носом.

      — Эй, что с тобой? — Джин заговорила первая, пугая неожиданностью, она смотрела на него и глупо посмеивалась. Зуко обозлился на дядю еще сильнее, воспылав и к девчонке неоднозначными чувствами — захотела посмеятся над ним, значит… Зуко мрачно улыбается, как только ее теплые пальцы касаются его волос, начиная ерошить и теребить. Когда она касалась его так нагло, так смело и так беззастенчиво — это будоражило его напичканную грязными и садистичными фантазиями голову. Моя Азула… — прикрыл он в блаженстве глаза, на секунду представляя, что она нашла его, что она здесь, она рядом, прямо сейчас берет его за руку и уводит. Уводит далеко и на долго — туда, где нет позора и боли.

      — Да это дядя уложил мне волосы.

      — Ау! — вскрикнула Джин, стоило Зуко забыться и схватить ее за локоть так чрезвычайно сильно, что это сразу же отразилось болью. Он опустил виновато взгляд, пытаясь выдавить из себя невинную глупую улыбку, она нервно посмеялась над ним, прикрывая ладонью уста, кажется, заставляя принца Зуко напрячься сильней обычного.

      — А ты не красишься, да? — он очень странно и одержимо всмотрелся в ее лицо, с какой-то досадой рассматривая ничем не примечательное блеклые черты. Она явно опешила от такого странного и несвойственного мальчикам вопроса. Она чувствовала себя каким-то пойманным в ловушку зверьком, за которым так тщательно с интересом наблюдают. Он схватил ее за подбородок, оценивая будто вещь, повернув ее голову сначала в одну сторону, затем в другую. Ни единой черты, за которую можно было бы хватко уцепиться — она даже отдаленно не напоминала ни сестру, ни мать. Какая-то откровенно говоря — никакая. Это в одночасье расстроило, сникнув его изначальный кровожадный накал, но стоило ее теплым гладким рукам касаться — как он неконтролируемо распалялся, борясь со зверским желанием облачиться в Синюю Маску и искромсать ее в куски, надругавшись. Она растерянно посмеялась над его странным поведением, с силой утаскивая из темной одинокой улицы, вытаскивая на главную мостовую, которую украшали звездами — горящие фонари. Зуко первым делом бросил свой взор на валяющихся беспризорников, что зажимали даже в бессознательном бреду свою заветную флягу, — если дядя не остановится, то его путь — неминуемо валяться под лавкой, прямо, как этот обрюзгший парень. Зуко выше этого! Зуко не такой! — вздергивает он подбородок, гордо вышагивая, да так, словно он вновь во дворце. Джин, кажется, что-то увлеченно рассказывает, указывая на какое-то место, а Зуко ее даже не слушает, приходя в бурный экстаз от того, насколько он восхитителен — среди этих падших недостойный челядей. Он — истинная белая кость, — напряглись его ноющие мышцы спины, вырисовывая безупречную осанку, наследственную элегантность и выученную стать. Он нес себя как единственную драгоценность, этого духами забытого места, посматривая на всех очень недовольно, цинично и с высока.

      — И как тебе город? — она примостилась за столом уличной дешевой закусочной, вынуждая принца Зуко последовать за собой. Он очень придирчиво осмотрел заляпанный липкими и жирными пятнами стол, не зная куда приткнуть свой нервный взгляд.

      — Ничего, — бесстрастно ответил, пока Джин делала заказ, все еще пытаясь бежать от тех безутешных мыслей, которые рождались у него в голове, стоило сузить круг своего внимания до этой девушки. Ему так сильно желалось измучить ее и глумливо бескомпромиссно надругаться, что его сковывающая по рукам и ногам сдержанность, готова была в любой момент треснуть, подобно разбитой вазе, выливая наружу все то, чему хорошо было быть похороненным. Он так тщетно и упорно боролся с ужасающими мыслями в своей голове, что та мигрень, которая обуяла его со своей легкой руки, вынудила принца Зуко подавленно схватиться за разгоряченный лоб, подперев прохладной ладонью.

      — С тобой все хорошо? — она обеспокоенно дотронулась его руки, отчего Зуко тотчас же ошарашенно дернулся, не давая ей касаться себя и дальше, вынуждая натруженную страдающую спину выпрямиться. Он был столь тщетно напряжен, что все в эту самую минуту доставляло ему либо острую боль, либо тяжкие душевные муки. Если бы она только знала, с каким невероятным чувством он боролся, находясь в ее цветущем обществе — захотела бы она оказаться рядом с таким пугающим и опасным человеком? Жгучее желание надеть синюю маску донимало его с такой силой, что он ослабил пуговицы ворота, находя обстановку вокруг — выжигающей, нестерпимой.

      — У тебя есть хобби? — спросила невозмутимо она, вплетая палочки в свои аккуратные длинные пальцы. Зуко с мрачным видом заострил свое внимание на ее руках, отмечая глянцевость кожи, длину манерно-узких ногтей, прямо как… Прилагая усилие, он отводит взгляд на мостовую, сжимая от натуги кулаки, впиваясь в ладони грубыми ногтями.

      — Нет, — возит по тарелке палочками, играя с едой, не в силах думать ни о чем, кроме кровожадного исступленного нападения. Эта мысль навязчиво заела в его голове, и чем дольше он разделял с ней время — тем меньше выдержки в нем оставалось. Он хотел убить ее, да настолько сильно, что это желание окрыляло, прямо сейчас — он с радостью вцепился бы в ее глотку, начиная душить, ударив несдержанно по лицу. Кулаком, — он томно прикрывает веки, все тщетно стараясь отвести от нее взгляд, а она, словно глупышка — все старается привлечь его ускользающее внимание, даже не замечая, насколько странным и непроницаемым было его невозмутимое, но страдающее лицо. У него были глубоко посаженные глаза, и если очень долго смотреть в них, то можно было бы заметить, как что-то необъяснимое и обличающее плещется на задворках. Он молил духов прекратить эту пытку, он проклинал дядю за то, что старый недоумок делает из него неизбежно — монстра и чудовище. Это зудящее нескончаемое чувство — оно сильнее него, оно родилось в нем слишком… слишком давно…

      — Простите, пожалуйста, ваша девушка не хочет десерт? — Зуко раздраженно вздрогнул, чуть было не подскочив на месте, стоило наглому старику-официанту подкрасться сзади. Сердце ушло в пятки, он дичился, будто пойманный зверь, чувствуя, как на мгновение замерло сердце.

      — ОНА НЕ МОЯ ДЕВУШКА! — не сдержался и стукнул кулаком по столу, кажется, обижая Джин и пугая старика. Джин сбивчиво поправила волосы, опустив глаза в тарелку, наматывая крупным комом слипшуюся холодную лапшу, с причмокиванием всасывая в свой рот, на что Зуко уставился то ли с недоумением, то ли с неподдельным интересом. Еще никогда он не был столь близок с девушкой, которая не приходилась ему членом семьи, еще никогда он не сидел с первой встречной в каком-то невзрачном кафе, с придыханием лихорадочно посматривая ей в рот, наверное, со стороны он выглядел либо очень нелепо, либо довольно комично. Его сковывало по швам чувство собственной ничтожности и провальной неуверенности, ему сложно было сказать хоть слово. Вся эта ситуация слишком отталкивала и напрягала, его гнетущей волной накрывала собственная нескончаемая критика, в которой он ругал себя за каждое неловкое и идиотское действие. Он такой идиот, и, кажется, все вокруг это видят, — он воровато огляделся, прикрывая смущенно глаза.

      — Ты, очень много ешь, да? — старается поддержать беседу, замечая, как расстроилась Джин. Нет, только не это! Не смотри на меня так, словно я все испортил! — бледнеет чересчур скованный Зуко. Она — это неизбежный триумф его позора в чужом городе. Дядя с наставляющей улыбкой уверял, что начать новую жизнь, хоть и сложно, но довольно интересно, и, в какой-то мере — освобождение. Так вот — Зуко испытывал лишь собственную зашоренность, не способность действовать в рамках обычного неприглядного общество, где не его прерогатива — быть лучшим, быть первым и быть принцем. Когда он не принц — он ничтожество, на зов которого и явилась Синяя Маска, оттеняя и смешивая истинные чувства Зуко с грязью, без конца критикуя и оскорбляя. Он мог вздохнуть полной грудью лишь под покровительством своего темного попутчика, коим все это время являлась синяя маска.

      — Э… спасибо, — как-то очень натянуто ответила Джин, стараясь нарочито картинно скрыть, что ей неприятно. Зуко передернуло от самого себя, ему стало так нестерпимо гадко от того, что он все это делает. А еще, его мутило от ее вранья, которым она явно пыталась чего-то добиться. — Так, Ли, где вы с дядей жили, пока не переехали сюда? — как бы невзначай улыбнулась, поправляя волосы, переставая, пристыженная, есть.

      — А… ну… — судорожно сжал пальцы в кулак, не переставая теребить, впопыхах стараясь хоть что-нибудь придумать. — Мы долго путешествовали по миру, — в место того, чтобы дать ей размытый ответ, он лишь порождает в ней волну новых вопросов.

      — Почему вы путешествовали? — не отстает.

      — Ты дочка хозяина чайной, верно? — каким беспринципным и холодным сделался его тон, а руки, что лежали на столешнице — без конца что-то перебирали. Джин моментально опешила, отвернула взгляд.

      — Да…

      — Ты не похожа на жителя Среднего кольца… — в его словах был такой отчетливый упрек, что с каждой фразой, словно бы, выплевывал каждое слово.

      — А почему нет? — мягко улыбнулась она, и по телу Зуко прокатилась приятная умиротворяющая рябь, как только он узрел внутри ее взгляда то, с какой силой он обидел и задел ее. Это взбудоражило его на уровне чувств и инстинктов.

      — И не противно тебе проводить столько времени в плебейском обществе Нижнего кольца? — он безучастно смотрел куда-то вбок, всем своим видом показывая, как она осточертела, как она опротивела.

      — У папы там чайная, я помогаю ему… больше некому, кроме меня, — грустно опустила глаза, кажется, у нее навернулись бы слезы, если бы она не стерла их мнительно руками. Зуко безотрывно следил за каждым ее действием, она казалась ему необъяснимо причудливой и преступно наивной, он, с застывшей манией в глазах, в упор без стеснения уставился.

      — Ты одна в семье? — бросил пару монет, поспешно покидая кафе, даже не дожидаясь собеседницы.

      — Да. Да, я одна. Папа вообще очень печется о чайной. Раньше помогала мама, но она тяжело заболела… до сих пор оправиться не могу ни я, ни он. А работать и платить налоги как-то надо. Но, знаешь, очень много богачей не гнушаются строить бизнес в Нижнем кольце…

      — Я все прекрасно понимаю, можешь не объяснять, — отстраняется, как только она обхватывает его предплечье, прижимаясь своей выдающейся грудью, лишь разгоняя невежественные и чудовищные мысли.

      — Ли, знаешь, — а она все равно льнула к нему, нежно потираясь слезливой щекой. — Я бы очень хотела уехать. Из города. Насовсем, — Зуко нахмурился, закатив было глаза, как вдруг резко остановился и просто стал внимать ее таким сантиментальным влюбленным откровениям. — Мне так интересно, какова жизни за стенами, — улыбнулась она, добродушно посмеиваясь. Ему хотелось возразить, но он не стал, пуская взор в ночные кривые улицы. — Я все тщетно пытаюсь справиться с такой навязчивой и привлекательной мыслью — просто бежать, — она остановилась, как только они оказались в тупике, в самом центре которого, окруженный домами был небольшой фонтан, чьи фонари заунывно спали. Темнота, беспробудность и безнадега. — Это место так красиво, обычно, здесь горят фонари, — сделался ее голос таким расстроенным, таким рассчувствовавшимся, кажется, она вновь была готова поникнуть у него на плече.

      — Закрой глаза, — не мешкая, отошел от нее, желая унять наконец ее нескончаемый порыв к нему прикасаться. — И не подглядывай, — выдавил из себя улыбку, которая, скорее, была похожа на усмешку. Как только ее ладони коснулись век, и Зуко почувствовал облегчение, давая волю просящемуся наружу огню. Он взмахивал руками, словно ножами, четкими краткими толчками, порождая огонь в маленьких потухших фитильках, наполняя темное и безрадостное место мерцающими теплыми огоньками. — Можешь открывать, — покосился на ее счастливый непринужденный взгляд, которым она окинула фонтан, перепрыгивая на каждый пылающий так сказочно фонарь.

      — Какова жизнь за стенами? — а она обернулась к нему, с таким трепетом сжимая его ладони своими, удивляясь, насколько те были холодны.

      — Непростая, — опустил он голову, вглядываясь в молоденькое улыбчивое лицо.

      — Если бы ты знал, сколько удивительных и красивых мест я хочу посетить в Царстве земли, — она потрясла перед лицом принца ладонью с растопыренными пальцами, приговаривая, и начиная загибать: — Гора Макапу, Туманное болото, заброшенный город Таку и множество покоренных Нацией Огня колоний, — ее лицо было лучезарным и излучало страсть, стоило ей начать говорить об этом, на что Зуко скептически сжал губы в тонкую линию. — Ты знаешь места. Ты был там — за стенами. Давай уедем? — она с надеждой посмотрела на него, напирая всем телом. — Давай сбежим? — затряслись в улыбке ее губы.

      — Давай, — так неожиданно для нее согласился, отчего она даже опешила, делая шаг назад.

      — Ты шутишь?

      — Нисколько, — покачал головой, а самого аж всего заколотило, он ощутил, с какой властью и жестокостью надавило на него безудержное желание прогнуться под убийственные соблазны темного попутчика.

      — Ли! Я так счастлива! — ринулась к нему на шею, оплетая руками, а он оцепенел как изваяние с абсолютно пустым взглядом. Она на секунду отстранилась, пронизываемая взыгравшими в ней кипящими чувствами, она очень неспешно, наконец показывая свою смущенность и неуверенность — приближается достаточно близко. Зуко шумно сглотнул, кажется, начиная паниковать, вовремя выхватывая из кармана шуршащий конверт, в последний момент, мешая их губам слиться воедино.

      — Это бесплатный купон на одну чашку чая, — ледяным и выученным тоном протараторил, весь изнемогая от того, как заламывались мышцы в наваждении облачить рядом с ней лицо в синюю маску, с жаром изучая то, как на лице ее проступит самый неприкрытый и нескрываемый ужас. Она действовала ему на нервы.

      — Спасибо… — растерялась она, выхватывая конверт, все же стискивая Зуко в объятиях, прижимаясь губами в неуверенном скором поцелуе, отчего по телу Зуко прошлись искрометные мурашки, пробирая до костей. Как только она отстранилась, он кладет руки ей на плечи, желая продолжить, целуя с таким необъяснимым жгучим рвением, чувствуя, как забегала по венам кровь, как застучала в висках, волнуя сердце. Он с ужасом отстраняется, как только бесноватый жар достигает бедер, заставляя член безудержно твердеть.

      — Мне надо идти… я обещал помочь дяде, — срывается с места, торопливо удирая, слыша ее приглушенное и отдаляющееся: «Увидимся».

      Он рванул так внезапно, неожиданно, словно у него четыре напружиненные лапы, и наконец тетива терпения слетела, пуская ноги в неуловимый пляс. Он бежал и бежал, — так стремительно и отчаянно убегают только лишь от собственных мыслей, что навязчивой заевшей мелодией велели лишь одно… Это было невыносимо. Это было страшно, и Зуко противился, как мог, приходя в уныние от не понимая того, что с ним происходит, и как долго это безумие будет бурлить и кипеть в его крови? Успокойте его! Кто-нибудь, ну хоть кто-то! Кто? Кто наградил его таким темным и ужасающим даром, именование которому — проклятье?! Отец тоже это слышит в своей голове? Тот тревожный и абсолютно безумный голос, ощущая на себе липкость чужого взгляда, словно он у неба на виду, и этот кто-то — будто кукловод, ибо когда говорит он — молчит сила воли. Вот настолько невозможно противиться тому, что навевают голоса в твоей голове — они главнее, чем собственный разум, они перехватывают бразды правления слишком искрометно, совершая неуловимый тончайший переворот, набивая и наполняя тело необъяснимыми ощущениями. Его жгло, а внутри так щекотало и все без конца зудело, зудело, зудело. Что же? Что же способно унять этот страдальческий зуд? Грудная клетка вздымается все тяжелей и трудней, будто каменея. Зуко распахивает дверь общей парадной, вбегая по деревянным трухлявым ступеням, врезаясь в каждую стену, чуть было не столкнув соседа вниз — с лестницы. Здесь так темно — свечи перегорели.

      — Эй, остолоп! Осторожней! — завозился незнакомец, вызывая в принце Зуко то безудержное неостановимое волнение, рождая в ушах шум утомляющих барабанов. Отворачиваясь, собираясь подниматься ввысь, Зуко слышит, как неизвестный медленно и неуверенно ступает вниз. Мгновение. Секунда, пробивающая все тело электрическим током — сердце забилось как безумное, на лице возникло удовлетворение, ноги сами собой спрыгнули вниз.

      — Эй, ты чего?! — крикнул старик, когда Зуко со всей силы уперся руками в его спину, жестоко толкая, ощущая, как затряслось в катарсисе непослушное тело, как взбодрила и отпустила его навязчивая убийственная ситуация, что копошилась все это время в его мыслях, словно черви в могиле. Дед полетел кубарем вниз, врезаясь в стены, ломая перила, ступени, пока Зуко на все это спокойно смотрел, тут же взбираясь по ступеням вверх, незнающе пожав плечами. «Как странно… чего это он? Пьяный что ли?..», — миновав второй этаж, сердце стучит как у дворовой бешенной собаки, Зуко полон решимости и сил, чтобы наконец вонзить в чье-нибудь мягкое податливое тело наточенный смертоносный клинок. Ступень, еще, другая. Третий этаж показался самым коротким, он перепрыгивал словно гепард, стирая ледяными пальцами выступившие капли пота. Прижавшись спиной к прохладной стене, дыша рвано и нервно, впитывая воздух через распахнутые губы, он прикрывает в приятной истоме глаза, чувствуя, как неизбежно теряет контроль… Отдышавшись, опуская глаза в окно общего коридора, все еще колышась на буйстве своего восторга, со стоном выдыхая, возвращая себе невозмутимый и стальной вид — это становилось все более легкой и непринужденной задачей, ибо не покидало ощущение, что принц Зуко перестал что-либо чувствовать: ни радости, ни веселья, ничего, кроме безнадеги и горя, которые безжалостно бросали в болото утягивающей и иссасывающей пустоты. Отворяя беззастенчиво дверь, практически вламываясь в маленькую комнатку, которую приходилось делить с дядей, который, прямо сейчас обстригал свои дурацкие никому, кроме него не нужные растения, что занимали все окно, Зуко прошмыгнул практически вдоль стены, надеясь, что его не заметит, подпевающий себе под нос дядя.

      — Ну как все прошло? — держа ножницы в руке, повернулся довольный он, с выжиданием приподнимая брови. Зуко стремительно ворвался в большой, но пустой шкаф, с грохотом затворяя, не желая оправдываться и хоть как-то поддерживать разговор. Среди всех его незначительных вещей, что гнездились по углам, Зуко ползет к заветной сумке, что спрятана в самом глубоком ящике. Его руки стремительно открывают, как только глаза видят синеву лакированной краски, он немедля прислоняется горячей кожей, пряча лицо под синей маской, чувствуя, как его почти в оргазменном наслаждении кроет: тело покрывается приятными щекотливыми мурашками, внутренний зуд отступает, а уверенность в завтрашнем дне рождается сама собой. Он удовлетворенно выдыхает, ужасаясь тому факту, что выходить в этот мир без маски, что не только скрывает его лицо, а нежно любит и дарует освобождение — непосильный труд, приносящий только страдания. Только в этой маске его лицо — не изуродованное шрамом посмешище. Он надрывно вздыхает, роняя слезу, которую без раздумий прячет синяя маска, и в мыслях не допуская сдавать своего вожделенного хозяина. Зуко окинул взором свернутый матрас и смятую подушку — да, он спал в этом шкафу, прячась, как в коконе, закрываясь ото всех, желая оградить личное пространство, в котором ему никто не помешает побыть собой. Собой, а не кем-то другим, кем он никогда не являлся! Расставаясь с маской всего на пару секунд, Зуко отворяет дверь шкафа, высовывая неоднозначное непроницаемое лицо, кратко и услужливо бросив дяде только одно:

      — Хорошо, — стоило дождаться от старика одобрительной улыбки, как Зуко захлопывает створки, вновь возвращая лицу утраченную маску, испытывая в ней острую необходимость.